Земский начальник был органом дворянской диктатуры в деревне: вот почему эта должность, учрежденная в 1889 г., была крупнейшим остатком феодализма в дореволюционной России. В то время как в области промышленности Россия быстро догоняла самые передовые страны, — в области главного производства страны, в области сельского хозяйства, у нас господствовали средневековые порядки, подобных которым нельзя было уже нигде найти в Западной Европе. Для того чтобы в русской деревне мог развиваться капитализм, нужно было прежде всего сломать эти порядки; но помещики этого разумеется не хотели, а буржуазия, как мы увидим дальше, не умела этого сделать. Оттого и получилось странное на первый взгляд явление: остатки феодализма в России были сметены пролетарской революцией, той революцией, которой, по схеме Маркса, полагалось смести только буржуазные отношения, — об упразднении феодальных должна была позаботиться буржуазия. Вследствие ее неумения это сделать за дело должны были взяться рабочие, причем их натиск колоссально усилился благодаря накопившимся парам буржуазной революции в деревне. Носителем этой последней революции у нас в начале XX в. явился не буржуа из города, а крестьянин: в этом коренное отличие русской буржуазной революции от западноевропейских.
Остается показать, на чем экономически держалось это средневековье в русской деревне и к каким экономическим, для развития хозяйства, последствиям оно вело. Первое настолько наглядно изображено Лениным, что можно просто повторить его характеристику: «Мы видим здесь, во-первых, громадное преобладание крупного землевладения: 619 тыс. мелких землевладельцев (82,2% всех личных собственников) имеют всего 6½ млн. десятин (7,6% земли частно-личных собственников). Во-вторых, мы видим необъятно больше латифундий. 699 собственников (0,09% (!!) всего их числа) имеют почти по 30 тыс. десятин каждый, 28 тыс. собственников концентрируют 62 млн. десятин, т. е. по 2 227 десятин на одного. Подавляющее большинство этих латифундий принадлежит дворянам, именно 18 102 владения (из 27 833), и 44 471 994 десятин земли, т. е. свыше 70% всей площади, — под латифундиями. Средневековое землевладение крепостников-помещиков обрисовывается этими данными с полной наглядностью».
Для иллюстрации второго, т. е. экономических последствий крепостничества, придется привести несколько данных. Прежде всего мы видели, что главным поставщиком хлеба для рынка было крестьянство: 80% «товарного» хлеба шло с его земель. В то же время мы видели, что у крестьян в 1861 г. отрезали лучшие земли, оставив им «песочки». В результате, хотя крестьяне распахали все, что было возможно, — выгоны и даже земли, самим начальством признанные в 1861 г, за «неудобные», угнаться за помещиком они никак не могли. Если ми возьмем урожайность 1861—1871 гг. за 100, то получим такие два ряда цифр:
| Для 70-х годов | крестьянские земли | 107 | владельческие | 112 |
| » 80-х » | » | 117 | » | 127 |
| » 90-х » | » | 134 | » | 142 |
| » 900-х » | » | 143 | » | 164 |
Вы видите, как крестьяне изо всех сил тянутся за помещиком. Вы видите, что крестьянское хозяйство несомненно идет вперед, но все же отстает от помещичьего. Таблица одновременно служит и опровержением россказней о «лености» и «косности» крестьян и доказательством безвыходности их положения.
Но оно было более безвыходным, чем показывает эта таблица. Те дикие формы эксплоатации, примеры которых мы видели выше, не только мешали крестьянину двигаться вперед, — они определенно тянули его назад. Крестьянское хозяйство становилось все более «маломочным». На 100 жителей в России приходилось:
| Годы | Лоша-дей | Крупногорогатогоскота | Овец | Свиней |
| 1861 | 26,0 | 36,0 | 73,1 | — |
| 1882 | 25,6 | 36,0 | 60,9 | 11,4 |
| 1898 | 17,6 | 25,2 | 39,7 | 9,4 |
Падение количества скота, помимо прочего, означало все ухудшающееся удобрение крестьянских земель, — а мы знаем, что с удобрением даже на помещичьих землях дело обстояло далеко не благополучно. Крестьянские наделы быстро выпахивались и теряли плодородие — не в силу мифического «закона убывающего плодородия почвы», а просто потому, что земля, работавшая без отдыха и без удобрения, переставала родить. Черноземные губернии, раньше не знавшие неурожаев, в конце XIX в. имеют их чуть не через год. В Симбирской и Саратовской губерниях, имевших с начала XIX в. по 1880 г. всего по 2 неурожая, за 22 года (1880—1901 гг.) имеются неурожаи: в первой — 7, во второй — 6. В Самарской губернии до 1872 г, насчитывали всего 2 неурожая, а после этого до 1901 г. — 8. В Уфимской губернии за последние перед 1901 г. 12 лет было 5 неурожаев. И т. д. и т.д.
Вырождалось не только крестьянское хозяйство, — вырождался и сам крестьянин. Процент бракуемых за физические недостатки при призыве на военную службу повышался с каждым пятилетием. В Ливенском уезде Орловской губернии в 1875 г, было забраковано 16% всех призывавшихся, в 1880 г. — 23%, в 1885 г. — 26%, в 1890 г. — 36%. По 50 губерниям «Европейской России» за 33 года (1874—1907 гг.) процент браковавшихся поднялся с 11,2 до 22,1; особенно вырос он на северо-западе — с 8,9 до 21,7% — в два с половиною раза.
Только революция могла спасти крестьянина от прямой физической гибели. Это начали сознавать под конец даже и рядовые помещики. Один такой помещик, хорошо помнивший очевидно «войну за освобождение славян» 1877 г., писал в разгаре волнений 1905—1906 гг. министру внутренних дел: «Поспешите удовлетворить крестьян землей из банка, кто сколько может взять; например Орловская и Калужская губернии — там рады будут хотя бы по одной десятине на душу, ибо они имеют по ¼ десятины всего, вечно нищие; да и оценку земли следует понизить, чтобы они могли уплачивать процент. Войдите в их положение —они разорены хуже болгар турецких...» Само начальство считалось как с само собою разумеющимся фактом, что помещики при «освобождении» ограбили крестьян. Объясняя положение крестьян одной слободы Курской губернии, местный губернатор мимоходом замечает: «Они, как бывшие помещичьи, владеют сравнительно малым наделом» — где ж, мол, ждать, чтобы у бывших помещичьих крестьян было достаточно земли. Но лучше всего, что смысл «освобождения с землей» начали понимать сами крестьяне. «Земли вы нам даете так мало, — писали крестьяне села Буракова своему помещику, — так мало, что жить нам нельзя на этой земле, вы нас только привязываете, как корабль к берегу. Время пришло — оторвемся...»
И вот, как нарочно, для того чтобы облегчить этот «отрыв», и без того безвыходное положение крестьян в последние годы XIX в. стало превращаться в полный тупик. В течение 80—90-х годов процесс задерживается, как это ни покажется на первый взгляд странным, аграрным кризисом. Низкие хлебные цены страшно разоряли и крестьян; об этом говорилось во 2-й части настоящего «Очерка», это можно видеть и из некоторых цифр, прииеденных выше: можно заметить например, как резко падает количество лошадей у крестьян именно в годы кризиса. Но зато в чисто экономической области низкие цены на хлеб ограничивали до некоторой степени жадность помещика: где ничего нет, там даже и русский барин с помощью земского начальника ничего взять не мог. Лучше всего это видно на изменении земельных цен — как при продаже земли, так и при сдаче ее в аренду. Начиная с 60-х годов, в черноземной полосе, в губерниях Орловской, Тульской, Рязанской, Тамбовской, Пензенской, Воронежской и Курской, цены на землю непрерывно росли. В первой они достигли 96 руб. за 1 га в 1880 г. и 133 руб. в 1883 г. Но в 1889 г. в Орловской губернии 1 га стоил уже только 106 руб. Та же картина наблюдается и в Воронежской и в Пензенской губерниях. В Воронежской губернии земля поднялась в цене с 50 руб. в 60-х годах за 1 га до 122 руб. в 1883 г., чтобы упасть до 114 руб. к 1889 г. В Пензенской губернии земля стоила 31 руб. 1 га в 60-х годах, 94 руб. 1 га — в 1883 г, и только 73 руб — в 1889 г.
То же было и с арендой. По Полтавской губернии арендная плата с гектара еще в 1887 г. составляла 7 р. 28 к., а уже в 1889 г. — только 6 р. 94 к. Потом она несколько раз поднялась, чтобы в 1895 г. упасть снова до 7 р. 13 к. По Орловской губернии крайние цифры будут 10 р. 28 к. (1887 г,) и 9 руб. (1895 г.), по Воронежской — 11 р. 50 к. и 10 р. 18 к.
Все это давало некоторую передышку, если не всему крестьянству, — все крестьянство в целом чрезвычайно быстро пролетаризировалось именно в этот период, — то по крайней мере наиболее зажиточному его слою.
Если взять за 100 площадь купчей крестьянской земли в 1862 г., мы получим такую таблицу:
| Годы | В %% к1862 г. | |
| 1872 | ..... | 127 |
| 1882 | ..... | 187 |
| 1892 | ..... | 285 |
| 1902 | ..... | 402 |
Читатель видит, как быстро вскакивает кверху цифра крестьянских покупок именно в годы кризиса — с 1882 по 1902 г. с лишком вдвое, но из мертвой петли, накинутой на шею крестьянина «освобождением с землей», удавалось высвободиться лишь небольшому меньшинству: от 6 до 9 десятых всей купленной крестьянами земли и от 5 до 9 десятин аренды сосредоточивалось в руках одной пятой доли дворов. Наиболее зажиточная часть этого меньшинства прямо наживалась на разорении крестьянства. По отчетам сберегательных касс за 1899 г., в руках крестьян было 640 тыс. сберегательных книжек, на которые было записано 126 млн. руб. Но всего крестьянских семей считалось тогда в России около 10½ млн., так что счастливцы, обладавшие «вкладами», составляли немного более