В разгар управления Плеве, в 1903 г., вне собственно революционных кружков, неутомимо продолжавших свою организаторскую и пропагандистскую работу, в широких кругах интеллигенции настроение иногда падало до уровня «восьмидесятничества». Проповедь легальных марксистов, в это время окончательно усвоивших себе ревизионистскую идеологию и «научно» доказывавших, что никаких революций быть не может, что период, когда они были возможны, давно прошел, с одной стороны, несомненные успехи зубатовщины среди серой рабочей массы — с другой, действовали на интеллигенцию самым разлагающим образом. И никому из этих «маловеров» не приходило в голову, что «Романовы» уже вырыли себе могилу и что величавая вершина самодержавного утеса держится только по инерции: достаточно только одного хорошего удара волны, чтобы утес дал трещину во всю длину.
«Романовых» погубило то, что создало их силу и славу. Основатели «Российской империи» сорвались на попытке еще раздвинуть ее пределы; великие накопители миллиардов оступились, протянув руку к еще новому миллиарду, который, казалось, лежал совсем плохо и сам просился в «романовский» кошелек.
Прежде чем перейти к иностранной политике Николая II, ставшего именно благодаря этой политике могильщиком и своим собственным и всей династии, нужно сказать несколько слов о политике его предшественников. Мы оставили Александра II на неудачной попытке захватить Константинополь и на «скандале» Берлинского конгресса 1878 г. (см. ч. 2). Мы помним, что надежды Александра основывались на секретном договоре с Германией, обещавшей России «помочь» и уклонившейся под разными предлогами от исполнения обещания, когда дошло до драки. Русский царь не мог простить руководителю германской политики, канцлеру Бисмарку, этой «измены», как в свое время он не простил Франции Парижского мира 1856 г. Поссорившись теперь с Германией, царь имел все основания повернуться именно к Франции: на маневрах 1879 г. французские военные были приняты с особою ласкою и почетом. Бисмарк поспешил в том же году заключить союз с Австрией, только что едва не воевавшей с Россией, но, как расчетливый человек, не хотел сразу портить откошений и с Россией. Отношения оставались прохладными, но русско-германский союз все-таки возобновляли еще три раза: в 1880, 1884 и 1887 гг. Последние два договора были заключены уже с Александром III. Бисмарк и его манил Константинополем, который в договоре 1887 г. был назван уже прямо, — чем избегалось «недоразумение» 1887 г., когда говорилось о какой-то неопределенной войне с какой-то неизвестной державой, — но зато германская помощь упоминалась гораздо более глухо: сказано было только, что Германия обещается России «не мешать» в этом случае. Другими словами, Бисмарк обещался так же надуть, в случае новой войны на Ближнем Востоке, Австрию, как в 1877 г. он надул Россию (русско-германский договор 1887 г. от Австрии держали в секрете).
В том же году однако Александр должен был убедиться, что Австрию-то Бисмарк когда еще надует, а его уже надувает. За неимением Константинополя, Россия должна была удовлетвориться тем, что получила «Задунайскую губернию» в образе Северной Болгарии (от Дуная до Балкан), полунезависимого по Берлинскому конгрессу княжества, на бумаге — вассала (подручного) Турции, а на деле зависевшего от России; князем был назначен племянник Александра II, тоже Александр, принц Баттенбергский. Русский капитализм, не получив большой добычи, решил выжать, что можно, хоть из доставшегося ему маленького куска. С Болгарией обращались, как с русской вотчиной, — сбывали ей всякую заваль: заставляли например болгарское правительство покупать старые русские ружья, оказавшиеся негодными еще во время русско-турецкой войны, притом по цене, какую они стоили новые. Делать все такие штуки было тем легче, что во главе болгарского правительства стояли русские генералы, присланные из Петербурга. Болгарская буржуазия, быстро развивавшаяся еще при турецком господстве, а теперь росшая еще быстрее, терпела. Но наконец пришел предел ее терпению. Главным предприятием, на котором рассчитывал «нажить» русский капитал, была постройка в Болгарии сети железных дорог, которые должны были строиться русскими инженерами и обязательно из русских материалов, причем план сети был составлен так, что болгарские железные дороги должны были быть непосредственно связаны с русскими, и только с ними: если бы это удалось, положение Болгарии, как «Задунайской губернии», было бы закреплено на долгие годы.
Что «русский» план стоил вдвое дороже всякого другого, что Болгария им совершенно отрезывалась от Западной Европы, это все конечно не принималось во внимание: Болгарию «мы» освободили, «мы» ее облагодетельствовали, — она должна «нам» служить. Но болгарская буржуазия, увидав мертвую петлю, которую ей хотят накинуть на шею, решительно взбунтовалась и обнаружила самую черную неблагодарность. Болгары заявили, что они будут строить железные дороги сами, так, как им выгоднее, и туда, куда им нужно. Александр Баттенбергский стал на сторону болгарских капиталистов и зато конечно сейчас же в Петербурге попал в «изменники»» но в Болгарии приобрел огромную популярность. Александр III в этом деле выказал всю ту грубость и неуклюжесть, которые были ему свойственны. Он выгнал своего двоюродного брата из Болгарии, не постеснявшись для этого устроить там «заговор против законного государя» (не нужно забывать, что на бумаге Болгария была «независимым княжеством» и просто сместить Александра, как русского губернатора, нельзя было), попытался предать Болгарию сербам, отозвав во время войны Сербии с Болгарией из последней русских офицеров, командовавших болгарской армией, — оставив значит эту армию без командного состава и без «спецов» в самую критическую минуту, — но всем этим добился только того, что Болгария бросилась в объятия Австрии и из ее рук приняла своего нового князя Фердинанда Кобургского, правившего страной потом под именем уже не «князя», а «царя» до 1918 г.
Тем временем Александр III должен был окончательно убедиться в ненадежности Германии против Австрии. Единственным местом, откуда русский царь встретил некоторую поддержку, был Париж. Вся остальная Европа, не исключая и Берлина, явно тянула руку болгар. Уже это должно было воскресить старые мысли о русско-французском союзе, бродившие когда-то в голове Александра II. Экономические условия натолкнули на этот союз уже окончательно.
Кризис хлебных цен больно ударил не только русского помещика, — еще больнее он ударил прусского юнкера, хозяйство которого было более капиталистическим и значит больше зависело от рынка. Прусский помещик завопил о «покровительстве отечественному земледелию» не хуже, чем русский фабрикант вопил о «покровительстве отечественной промышленности». Бисмарк, представлявший в германском правительстве интересы именно помещичьего класса, не мог не пойти навстречу своим. В 1880 г. в Германии были введены пошлины на хлеб, в 1885 г. они были утроены, в 1887 г. — упятерены. Между тем германский рынок имел для русского хлебного вывоза огромное значение: рожь вывозилась только в Германию, а мы помним, что в 90-х годах из России вывозилось ржи до полутора миллиона тонн.
Бисмарк был уверен, что экономически Россия у него в руках: он знал, что «истинно-русское» правительство «Романовых» не может обойтись без заграничных займов, а займы эти до тех пор заключались преимущественно в Берлине. Когда Петербург стал ворчать из-за болгарских дел и из-за пошлин, Бисмарк распорядился не принимать русских процентных бумаг в германские банки. Но тут он ошибся. Деньги в это время в Европе (благодаря продолжительному мирному периоду: в Западной Европе с 1871 г. больше не было войн) были дешевы, как никогда. Прогнанный с берлинской биржи министр Александра III Вышнеградский обатился в Париж, и там его приняли с распростертыми объятиями. Все русские займы были в конце 80-х годов конвертированы (обменены) в Париже на чрезвычайно выгодных условиях.
Этим помещением русских займов в Париже был уже в сущности создан русско-французский союз: французская буржуазия, купившая русские бумаги, была теперь кровно заинтересована в том, чтобы дела русского царя процветали и внутри и вне его страны. Поперек дороги настоящему, формальному союзу стояли две причины. Первой было то обстоятельство, что во Франции была республика. Для нас, знающих теперь, что такое буржуазные республики, покажется удивительным: что же это за препятствие? Кулаки у французских городовых не хуже, чем у русских, рабочий день — двенадцатичасовой, стачечников разгоняют так, что, мы видели, даже царскому правительству было чему поучиться у демократической республики, — чего же, казалось бы, «Романовым» стесняться было такой «приличной» союзницы? Но надо опять вспомнить, что такое был Александр III. Он никак не мог переварить, что при республике управляют адвокаты, что адвоката Греви, французского президента, он должен будет принимать как равного. Нужно вспомнить, что адвокат, разночинец-интеллигент, в «романовских» кругах расценивался до чрезвычайности низко. Когда при Александре II обсуждался проект введения земских гласных в Государственный совет, одним из главных возражений было: а вдруг адвокатов станут выбирать? И с этим возражением очень приходилось считаться37. А тут вдруг адвокат рядом с царем сядет! В минуту раздражения Александр III даже французскому послу однажды сказал: «Что за сволочь ваше правительство однако!» Посол был не адвокат, а военный генерал, — значит для Александра все же «свой человек».
Это — с русской стороны. А с французской долго никак не могли приладиться к некоторым вкусам и привычкам нового союзника. В Петербурге союз понимали конечно так, что значит и внешние и внутренние враги общие. Мы тебя будем защищать от немца, а ты нам русских «нигилистов» выдавай, которые во Франции «скрываются». Основатель Французской республики — настоящий основатель — Гамбетта это прекрасно понимал: собираясь заключить с Россией союз, который был Гамбетте и его партии очень нужен,