Так Витте — он был душою дальневосточной политики конца XIX в. — предусмотрительно расширял рынок русской промышленности. С тою разницей, что дело шло теперь главным образом о металлургии, а не о текстильной промышленности (но не об одной металлургии: в Китай собирались вывозить и русский керосин и «жизненные припасы»), политика Витте точка в точку напоминала политику Николая I на Ближнем Востоке (см. ч. 2). Только прямой захват, при помощь штыка, играл в политике Витте меньшую роль, чем в политике Николая: Витте был человеком больше буржуазного мира, чем феодального. Рано или поздно до вооруженного столкновения и тут должно было конечно дойти. Россия исподволь готовилась к войне; с 1892 по 1902 г. ежегодные русские военные расходы увеличились на 48%, а расходы в частности на флот — с лишком на 100%, с 48 млн. золотых рублей до 98 млн. Эта последняя цифра ясно показывает, что на этот раз дело шло не о Константинополе: Черноморский флот был построен при Александре III, и за 90-е годы к нему почти ничего не прибавилось. Русские военные расходы росли притом быстрее, чем у какого бы то ни было другого государства в Европе; следом за Россией в этом деле шли Германия и Австро-Венгрия, но первая увеличила с 1892 по 1902 г. свои военные расходы только на 36%, а вторая — лишь на 32%. Россия готовилась к войне энергичнее, чем какое бы то ни было другое государство. Но Витте надеялся войну оттянуть елико возможно дальше.
Дальневосточная политика Витте несомненно заключала в себе кое-какие зачатки империализма, главным образом в лице Русско-китайского банка, но в основе это было продолжение захватнической колониальной политики «Романовых» XVIII—XIX вв. Только приемы были сложнее и планы дальновиднее: Витте и особенно его союзник военный министр Куропаткин мечтали в связи с постройкой железных дорог о русской колонизации, которая сразу и придвинула бы «империю» фактически к берегам Тихого океана и разрешила бы аграрный вопрос, сильно беспокоивший обоих. Но поперек дороги этому «нормальному» колонизаторству Витте стало дикое, первобытно-торгашеское и феодальное колонизаторство его коронованных господ — «Романовых».
У этих последних тоже был своего рода кризис. К началу XX в. царский дом расплодился невероятно. «Романовых» с боковыми родственниками было далеко больше полусотни. Пришлось «великих князей» разделить на разряды, и настоящими «великими князьями» стали признаваться только дети и внуки царствующего императора; остальные были лишь «князья крови императорской» и назывались просто «высочеством» а не «императорским высочеством». Пришлось, — что было еще более чувствительно, — ввести пайки и «карточную систему». Прежде всякого члена царского дома обеспечивали в меру его «потребности», каждого снабжали так, что не только он мог жить «прилично», но и вся окружавшая его куча праздной челяди была сыта до-отвалу. Теперь, как ни богаты были «Романовы», для «приличного» житья всех без исключения уже нехватало. Обеспечение «в меру потребности» сменилось еще при Александре III определенной выдачей из семейных доходов: надо было по одежке протягивать ножки. При этом «князьям крови» доставалось уже содержание не выше дохода обыкновенного богатого помещика. Этим «по-царски» жить уже не приходилось.
И вот первому миллиардеру вселенной приходилось подумывать об увеличении своих миллиардов. Удельное ведомство, заведывавшее царскими имениями, на которое ложилась обязанность кормить и поить «Романовых», стало пускаться в разные предприятия: завело например торговлю винами из царских виноградников. За границей стали помещать «романовские» капиталы в разные предприятия. Между прочим упорно ходили слухи, что английская фирма Виккерс, изготовлявшая военные корабли, пушки, броню и т. п., имела «Романовых» в числе своих крупнейших пайщиков. Это любопытно в том отношении, что именно эта фирма снабжала японский флот, который мог таким образом расстреливать русские броненосцы из «романовских» пушек, — все-таки некоторого рода «отечественное производство». Но в общем и это были пустяки: широкая пасть «Романовых» могла бы проглотить десять Виккерсов с их доходами. И вот, как это часто бывает с разоряющимися помещиками, явился бес-искуситель и стал манить предприятием, выгодным выше всякого воображения. Это был некий отставной полковник Вонлярлярский — имя, никому конечно из читателей этой книжки неизвестное, но вполне заслуживающее стать историческим; Витте определял этого отставного полковника как «дельца самого низкого сорта», — попросту это был жулик и аферист, какие всегда вертятся около разоряющихся богатых бар. Явился он в 1898 г., как раз когда Дальний Восток благодаря Витте вошел в моду, и подал через царского зятя, великого князя Александра Михайловича, записку, где указывалось, что нет ничего легче, как обогатиться несметными будто бы сокровищами, которые таят в себе недра Кореи41. Вонлярлярский писал: «1) что в Корее действует обычное право, на основании которого в стране частной собственности нет и все земли принадлежат императору (корейскому); 2) что есть возможностъ завладеть Кореей, получив концессию на различные ее богатства, которые еще не расхищены иностранцами» (!); что там уже есть лесная концессия Бринера, «которая дает возможность отправить экспедицию в Корею под предлогом осмотра лесов».
Что такое Корея? Это в те времена была наиболее близкая соседка России, непосредственно граничившая с Уссурийской областью, столица которой — Владивосток — лежит всего в нескольких десятках километров от корейской границы. Прежде полунезависимое королевство, вассал Китая, с 1895 г., после японско-китайской войны, Корея стала «независимой империей», на самом деле не имевшей уже никакой самостоятельности: в ней сменялись господства то русского, то японского влияния. Русское министерство иностранных дел признавалось позже в одной секретной записке, что «судьба Кореи, как будущей составной части Российской империи, в силу географических и политических условий была заранее нами предопределена». На этом основании, — рассказывает дальше та же записка, — русские дипломаты и отклонили предлагавшийся Японией в 1896 г. раздел Кореи: это значило бы «добровольно связать свою свободу действий в будущем». Правда, два года спустя, после захвата Россией Порт-Артура, пришлось пойти на уступки: Россия обязалась «не создавать препятствия» «преобладанию Японии в сфере торгово-экономических предприятий» в Корее; но, как с торжеством сообщает та же записка, это было явное надувательство со стороны русской дипломатии. Ибо никакими русскими «торгово-экономическими предприятиями» в Корее тогда и не пахло, Россия отдавала, можно сказать, один воздух, а получала в обмен столь реальные вещи, как незамерзающие гавани Южной Манчжурии.
И вот, как нарочно, «торгово-экономическое предприятие», да еще принадлежащее самим «Романовым», в это самое время и появилось на свет в Корее. Притом «предприятие» вовсе не сводилось к какой-то жалкой лесной концессии на р. Ялу, о чем так много шумели в 1905—1906 гг. русские газеты: эта концессия была только предлогом к захвату Кореи, — о такую мелочь, как лесная концессия, «Романовы» не стали бы и рук марать. Дело шло о захвате целой страны, немного меньше Италии, в 228 тыс. кв. км пространства с населением больше 10 млн. человек. Но «Романовым» нужны были собственно не земли и не люди, — и того и другого было и в России достаточно. Чудеса рассказывались о минеральных богатствах Кореи, о золотых россыпях, о залежах руды, каменного угля и т. п. На разработку этих всех богатств крупному чиновнику дворцового ведомства, — все дело велось как «семейное» дело «Романовых», — стоявшему во главе экспедиции, и удалось получить от корейского императора концессию. В этом, по признанию русской дипломатии, заключалась «основная цель», к которой стремился названный чиновник: «привлечением в Корею русских и иностранных капиталов для разработки богатейших рудников и россыпей дворцового ведомства (корейского) помешать переходу этих угодий в японские руки».
Итак официальная дипломатия формально обещала «не создавать препятствий», а не состоявший ни в каких дипломатических списках личный доверенный Николая II явился в Корею, чтобы «помешать». Это двуличие не могло не быть тотчас же разгадано японцами и не могло не обострить отношений между двумя странами до крайности. В воздухе тотчас же запахло войной; это было еще в 1899 г. Следующее, до начала войны, пятилетие наполнено отчаянными попытками и русского министерства иностранных дел и в особенности Витте оттянуть войну, а Николай II со свойственным ему тихим упрямством все напирал да напирал на свое «торгово-экономическое» предприятие. Вонлярлярского давно оттерли на задний план люди более ловкие, но той же самой породы: придворный хлыщ Безобразов, возведенный Николаем в звание «статс-секретаря» (нечто вроде министра без портфеля), и морской офицер Абаза, которого Николай сделал адмиралом. В Корею понемногу вводились русские войска: солдаты под видом «рабочих» офицеры под видом «приказчиков» или смотрителей за работами. Все это делалось конечно в довольно мизерных размерах: большой отряд замаскировать было бы нельзя, — японцы со своей стороны ответили бы посылкой отряда, и столкновение было бы неизбежно. Не удавалось пробраться и далеко вглубь от русской границы; о россыпях и рудниках пока что говорили, а на деле разрабатывали именно лесную концессию вдоль р. Ялу (отделявшей Корею от Манчжурии). В то же время Япония вооружалась не менее лихорадочно, чем Россия. Ясно было, что без настоящей большой войны, одним мелким мошенничеством, Кореи не получишь.
Безобразов и К° на эту воину и толкали, заранее уверенные в ее «победном конце». Но Витте держался довольно долго, находя себе поддержку в военном министре Куропаткине. Тот, участник русско-турецкой войны 1877—1878 гг., хорошо помнивший к тому же русско-германское столкновение (см. выше), понимал одну войну — из-за Константинополя, на дороге к которому видел одного врага — немцев. Каждый батальон, каждая батарея, отправленные на Дальний Восток, ослабляли оборону на Висле, — этого Куропаткину было достаточно, чтобы быть противником всякой дальневосточной авантюры