от всех классов, от всех сословий. Пусть тут будет и капиталист, и рабочий, и доктор, и учитель». Рабочие едва ли так заботились о том, чтобы и капиталисты были представлены в учредительном собрании (притом собрании чисто кадетского типа, созванном не революционным правительством по низвержении царя, а созванном царем48).
Рабочим принадлежал не текст петиции: для них важна и понятна была только ее основная мысль — уничтожение произвола и бесправия, гнет которых рабочие чувствовали сильнее, чем кто бы то ни было другой. Когда они выступали с требованиями, обращенными к заводской администрации, они требовали в сущности фабричной конституции; но легче легкого было понять, что фабричная конституция была немыслима в самодержавном государстве49.
Ошибка рабочих заключалась в том, что они надеялись уговорить Николая добром. Нет никакого сомнения, что 99 из 100 твердо верили, что царь может им помочь, — больше того, что это единственная и последняя надежда. Не может быть сомнения в этом потому, что сам Гапон в это верил больше чем наполовину. Обсуждая возможные последствия начинавшегося выступления, он рисовал себе дело так: или царь меня примет и удовлетворит мою просьбу (т. е. именно его «программу-минимум»), — тогда я выйду на площадь с белым платком, махну им, и начнется народный праздник; а откажет царь, — я махну красным платком, и начнется бунт. Но второе, по словам передающего это его собеседника, казалось Гапону гораздо менее вероятным, чем первое. Впрочем передавали и другое. По этим другим рассказам, речи Гапона были гораздо решительнее. «Устроим баррикады, — говорил будто бы он, — разгромим оружейные магазины, разобьем тюрьму, займем телефон и телеграф, — словом, устроим революцию. Эсеры обещали бомбы, демократы — деньги, и наша возьмет».
«Освобожденцы» таким образом снабжали Гапона не только «внеклассовыми» идеями, — они обещали снабдить кое-чем посущественнее. Но все эти мелкие расчеты тонули в колоссальном потоке стихийного движения. Поток нес Гапона неудержимо. У движения 9 января, строго говоря, не было ни вождя, ни вождей. Именно потому и приходится 9 (а по новому стилю — 22) января 1905 г. считать началом русской революции, что действующее лицо тут было одно — сама народная масса.
И только ужасом перед этой массой, только контрреволюционной паникой можно объяснить тот бессмысленный жест, каким ответила на обращение рабочих к царю царская администрация. Ей было бы выгоднее всего, чтобы рабочие как можно позже догадались о революционном значении своего выступления. Ей было бы выгоднее всего, чтобы рабочие как можно дольше верили, что царь все может дать, даже и 8-часовой день, а если не дает, то, по его неизреченной мудрости, в интересах самих рабочих. Наоборот, ничего не могло быть для нее невыгоднее, чем внушить рабочим убеждение, что требовать управы на хозяев — значит бунтовать против царя. Но ее паника была так велика, она настолько потеряла голову, что эти простые и ясные вещи оказались совершенно вне ее сознания, — и несколькими залпами она в несколько минут разъяснила рабочим то, что тщетно уже немало лет старались растолковать массе революционные партии,—что путь к свободе рабочего класса лежит через труп самодержавия50.
Еще до рассвета рокового дня стали собираться рабочие около отделов. Считали, что собралось до 200 тыс. человек, но самим участникам и этого было недостаточно: «Мало народу, мало», — толковали в толпе. Последний раз слышались речи, пытавшиеся в словах выразить невыразимое горе. Вот одна из них, записанная очевидцем, со всей путаницей мыслей, старых и новых, просившихся наружу и не находивших себе выхода: «Товарищи, вы знаете, за чем мы идем. Мы идем к царю за правдой. Невмоготу нам стало жить. Помните ли вы Минина, который обратился к народу, чтобы спасти Русь? Но от кого? От поляков51. Теперь мы должны спасти Русь от чиновников, под гнетом которых мы страдаем. Из нас выжимают пот и кровь. Вам ли описывать нашу жизнь рабочую? Мы живем в одной комнате по десять семей, также и холостые. Так ли я говорю?» — «Верно, верно!» — раздалось со всех сторон. «И вот, товарищи, мы идем к царю. Если он наш царь, если он любит народ свой, он должен нас выслушать...»
А в это время все приготовления к расстрелу были уже сделаны. Войска были на местах, — не надеясь на местные питерские, подвезли пехоту из Пскова. В интеллигентских кругах об этом знали и в ужасе метались от Святополк-Мирского (все еще номинально министра, хотя после 12 декабря он не имел уже никакого значения) к Витте (тоже еще отставному и еще не вернувшему себе прежнего влияния). Ни тот, ни другой не хотели, да и не могли помочь. Все было теперь в руках военных властей, а те, со своей стороны, во что бы то ни стало хотели «дать урок». Интеллигентская депутация, — к которой принадлежал между прочим и М. Горький, — достигла только того, что на другой день ее арестовали... как «временное революционное правительство».
Первый кордон войск и первые выстрелы рабочие встретили уже у городских застав. В одной из свалок Гапон был сбит с ног, и, вытащенный из толпы своими поклонниками, более уже не появлялся в этот день на сцене52. Уже этого первого соприкосновения со слугами царскими было достаточно, чтобы настроение массы начало меняться. «Ораторы-революционеры, — говорит Гапон в своих записках, рассказав о первых расстрелах у застав, — до того дня нежеланный элемент среди рабочих, находили массу слушателей. — «Не стоит итти к Зимнему дворцу, — говорили они, — вы видите, что царь не хочет принять нашей петиции. Мы ничего не добьемся от него с пустыми руками. Мы должны быть вооружены». В ответ на это с разных концов толпа кричала: «Дайте нам оружие!» Разбившись на малые группы, толпа двигалась по соседним улицам, останавливая проезжающих офицеров и полицейских, и отнимала у них оружие». Но в общем масса еще сохраняла иллюзии. Большей части манифестантов удалось-таки добраться до Дворцовой площади (теперешняя площадь Урицкого). Зимний дворец, пустой, был окружен густыми массами войск, даже с артиллерией, точно ему угрожала осада. Толпе дали собраться, как будто нарочно ее заманивали. Все уже начали успокаиваться, считая, что выстрелы на заставах были недоразумением, плодом глупости отдельных начальников. Как вдруг на площади заиграл рожок, и пошла «пальба пачками». Сотнями валились убитые и раненые, — в человеческую гущу можно было бить почти без промаха.
После первых минут ужаса разбежавшиеся рабочие пришли в ярость, вымещая на отдельных, попадавшихся им под-руку, военных и городовых злодейство всей военно-полицейской своры. Это вызвало новую пальбу и новые взрывы ярости толпы.
Один из иностранных корреспондентов описывал такие сцены: «Озлобление и возмущение массы достигли высшего предела. Толпа заняла буквально все соседние к Невскому и Гоголевской улицы, избивая беспощадно всех военных, которые проезжали на санях. Я видел, как толпа до крови избила двух жандармских офицеров и двух артиллерийских прапорщиков. У одного отняли саблю и сорвали эполеты, другому удалось спастись бегством. Толпа напала на одного пехотного офицера, на одного гвардейца и тоже отняла у него саблю. Пожилой генерал был ранен бутылкой в лоб, а эполеты были с него сорваны... Побили одного морского капитана. Все это происходило вблизи от войска, которое ничего не могло поделать. На Невском, недалеко от Морской, толпа составила большое народное собрание. Я слышал две пламенные речи. Одна заканчивалась криком: «Долой самодержавие!» — криком, который толпа подхватила с энтузиазмом. Другая речь была закончена громким призывом: «К оружию!» Толпа встретила этот призыв с большим сочувствием. Но вот появилась одна, потом другая рота стрелков. Толпу разбили на две части и оттеснили к набережной Мойки. Стрелки заняли Полицейский мост... Вдруг раздался залп с другого берега Мойки, и через несколько минут понесли раненых, залитых кровью...»
Если утром 9 января общим лозунгом было «не брать оружия» — о том, что оно может попадобиться, все же догадывались даже и утром, — вечером лозунгом было «за оружие». Нет никакого сомнения, что шествие с петицией к царю могло бы превратиться в вооруженное восстание уже 9 января 1905 г., если бы была хоть какая-нибудь организация и если бы, главное, было налицо само оружие. Но его не было в оружейных магазинах — быть может благодаря предусмотрительности полиции: она-то никогда не верила в возможность для народа мирно и по-честному разговаривать с царем, — можно было найти только холодное. Тем не менее 9 января осталось первым в истории революционным днем, когда на улицах царской столицы (на Васильевском острове) возникали баррикады, настолько серьезные, что попытки разгонять толпу конницей, столь привычные при прежних манифестациях, теперь не удавались; наткнувшись на заграждения и осыпаемая сверху кирпичами и камнями, кавалерия дала тыл. Но против винтовок кирпичи конечно устоять не могли, — и пехота скоро завладела первыми петербургскими баррикадами.
Через несколько дней в Петербурге все было спокойно, — настолько спокойно, что назначенный генерал-губернатором Трепов, бывший начальник и покровитель Зубатова, нашел даже возможным «поправить дело», сформировав свою собственную депутацию «от рабочих» к царю. Эта «разрешенная полицией» депутация и была принята Николаем в Царском Селе. Об этом нужно рассказать собственными словами одного из участников: «Утром 11 января околоточный пришел на нашу фабрику и сказал, что им нужен рабочий как представитель от фабрики; нужно, чтобы он был религиозен, чтобы за ним никаких проступков не числилось, не особенно умный, но со здравым смыслом, не молодой и не старик. Двух таких людей нашли: меня и Ивана. Околоточный пришел к нам и велел итти в участок. Я его спросил: «Зачем? У меня жена и дети», — «Не бойся», — ответил он и увел нас с собой. Я очень боялся и думал: «Господи, за что ты меня наказываешь?» Однако мы могли бы и не волноваться, так как никакого вреда нам не причинили. Нас привели в участок, раздели догола и затем приказали вновь одеться. Затем посадили в сани и повезли к Зимнему дворцу. Здесь мы нашли тридцать других человек, уже ожидающих кого-то. Мы ждали час, два часа. Становилось очень скучно. Вдруг двери открылись, и вошел очень строгий генерал. Мы все низко поклонились. Он посмотрел на нас пристально и сказал: «Ну, господа, сейчас вы будете осчастливлены беседою с