Эта связь рабочего и крестьянского движения уже в 1905 г. создавала политическую спайку пролетариата и крестьянства, находившую себе самые разнообразные выражения. То крестьяне глухой симбирской деревни требовали назначения судебного расследования по делу о расстреле рабочих в Петербурге 9 января, причем телеграмму об этом министру внутренних дел скрепил местный сельский староста. То крестьяне другой симбирской деревни подписывали свое обращение к местной помещице: «Социал-демократическая рабочая партия», хотя из содержания письма, необычайно подлинно крестьянского, совершенно ясно, что никакая партийная организация в составлении его участия не принимала и принимать не могла (письмо начинается со ссылки на авторитет «союза русских людей»). То в Нижегородской губернии — и это еще в июле 1905 г., задолго до октябрьской забастовки—крестьяне устраивают «демонстративное шествие с красным флагом». То в Черниговской губернии молодые крестьяне, выступающие на сходе, называют себя социал-демократами (характерно, что не социалистами-революционерами). То другие крестьяне — это было уже в 1906 г. — грозят становому приставу, что они пошлют телеграмму «рабочей группе Государственной думы» и т. д. и т. д. — вплоть до великолепного наказа крестьян слободы Покровской, Самарской губернии, где говорилось: «Выборному от крестьян нужно быть всегда заодно с выборными от фабричных рабочих в тех случаях, когда нужно требовать издания благоприятных для бедных людей законов».
А с другой стороны, в Конотопском уезде Черниговской губернии, когда был арестован крестьянский вождь Василец, население села Подлипного, узнав об аресте Васильца, ударило в набат на колокольне и собралось ко двору земского начальника Н. И. Константинова с требованием освободить Васильца, в противном случае они убьют его и разгромят всю усадьбу. Железнодорожные мастеровые и рабочие закрыли свои мастерские и ушли в село Подлипное, присоединившись к собравшимся у двора Н. И. Константинова». «Узнав об этом, я, — доносит полицейский чин, — послал взвод казаков в село Подлипное из города под командой младшего офицера, оставив один только взвод в городе с командиром роты; в это время явились ко мне уполномоченные от мастерских с просьбой освободить Васильца, в противном случае вторая смена мастеровых сейчас явится и разгромит тюрьму; таким образом мне пришлось избрать — или пожертвовать жизнью и имуществом земского начальника, отозвав в город из Подлипного войска, или разгромом тюрьмы, так как один взвод пехоты не в состоянии ее отстоять. К тому же времени я получил от земского начальника письмо с двумя доверенными от собравшейся толпы в Подлипном с просьбой немедленно освободить Васильца и не арестовывать посланных. Я вынужден был отдать на поруки Васильца уполномоченным, с обязательством их по первому требованию суда или административных властей доставить его, куда будет указано».
Но революция 1906 г. была еще буржуазной революцией, и было бы странно, если бы деревенская буржуазия не приняла в ней никакого участия. Этой странности конечно и не случилось — рядом с пролетарской струей мы имеем в крестьянском движении 1905 г. и мелкобуржуазную струю, выявленную с достаточной отчетливостью. Руководителями движения не всегда являлись рабочие. В Шенкурском уезде Архангельской губернии, где движение приняло, как мы увидим ниже, очень остро демократический характер, жандармы в числе таких руководителей, наряду с лесничими, местными мелкими чиновниками, сосланными студентами, учителями, называют и целый ряд торговцев, т. е. местных лавочников, и волостного старшину, никоим образом не из полупролетариата конечно. В Воронежской губернии «в селе Долгуше с открытием весны начали циркулировать толки об отобрании от помещика Главацкого земли. Поводом к возникновению этих толков послужило то, что местный торговец Александр Маликов читал крестьянам о беспорядках в Курской и других губерниях; Маликов постоянно читает газеты и часто передает прочитанное в извращенном виде».
В другом уезде той же губернии «руководителями погрома были крестьяне хутора Постоялого (следуют фамилии крестьян). Все эти лица действовали так: сначала перед рассветом ходят они по селу и приглашают желающих ехать громить экономии. При этом предупреждают, что по первому ружейному выстрелу они должны готовиться, по второму — запрягать скотину и по третьему — выезжать со двора, что в действительности крестьянами так и делалось. В соседние селения ездил об этом сообщать крестьянин слободы Харьковской Гаврило Михайленко, развозивший мясо для продажи крестьянам». В Михайловском уезде Рязанской губернии в роли агитатора выступал волостной судья, читавший крестьянам газеты и «под видом прочитываемого из газеты» говоривший своим слушателям: «Ну вот, пришло время, и в газетах пишут — будет равенство, будет народу радость, которая только бывает на пасху, народ будет радоваться и целоваться: земля от господ в скором времени отберется и поделится между крестьянами поровну, а господам, у которых отберется земля, будут платить жалованье».
В центре крестьянского движения—в Моршанском уезде Тамбовской губернии «в деревне Шачи насчитывается 70 дворов; половина деревни молокане, половина православные. Молокане очень развиты, богаты. Они выписывают различного направления газеты, знакомы с сочинениями графа Толстого. Отыскивая себе заработков, побывали в разных городах России. Особенно в тесном общении находятся с г. Тамбовым. У них перехватывались прокламации».
Политически, как мы выше упомянули, это движение могло быть очень заострено. В Шенкурском уезде делегаты Великониколаевской волости «требовали для России республиканского образа правления», причем от них не отставал и поп афанасьевского прихода, «который с первых же слов удивил большинство собравшихся крестьян своими страстными нападками на правительство и дерзкими выражениями против государя императора, называя его величество кровопийцей и тираном народа, причем говорил о необходимости иметь выборного правителя». Характерно, что крестьяне — бывшие удельные, т. е. бывшие крепостные царской фамилии, — это выслушивали, и только один из них предложил «батюшку» бросить в прорубь, не встретив однако сочувствия остальных.
Демократические лозунги могли найти эхо в этой среде и находили его не однажды. Крестьянская революция пробежала здесь с небольшим опозданием те же этапы, что буржуазная революция вообще. Началось со смутного недовольства «существующими порядками», вроде тех толков, о которых еще в марте 1905 г. доносил самарский жандарм, писавший в департамент полиции: «В Бугурусланском уезде настроение крестьян тревожное; среди них ходят разные толки: высказывается неудовольствие против войны с Японией; начальствующих лиц называют ворами и изменниками; сетуют на выдачу кормовых семьям солдат, ушедших на войну, причем указывают, что кормовые выдаются только зажиточным и богатым семьям, а бедным — нет; что на войну берут крестьян, у которых земли мало, а помещиков — нет. Земских начальников называют дармоедами, так как до них жилось лучше; а теперь все налоги увеличиваются, и земские начальники не объясняют, на что и куда налоги собираются; что скоро будут бить студентов и вообще всех образованных за то, чтобы не бунтовали против веры христианской и не шли против царя».
К концу года настроение становится все более четким, и в ноябре-декабре мы уже имеем крестьянские приговоры, требовавшие немедленного созыва учредительного собрания, пропорционального представительства, «отчуждения всех частновладельческих земель и перехода их из частной собственности в собственность общую, народную» и т. д., и слышим более конечно подлинные (формулировки цитированного приговора несомненно эсеровские) речи крестьян в таком роде: «Нас, крестьян, правительство сжало; виною всего этого — дом Романовых, государь продал Россию Японии. Дом Романовых за 300 лет ничего для крестьян не сделал, а князья лишь пьянствуют; и если из России увезли за границу наследника, то пусть и он помается, как страдают крестьяне, а нам надеяться не на что, а брать надо все силой» (Мамадышский уезд Казанской губернии).
От тех времен, когда даже перестав верить в бога, крестьянин продолжал верить в царя, мы ушли далеко... В деревне несомненно происходила уже не только социальная, но и политическая революция; но лишь дело доходило до социалистической революции, — картина сейчас же резко менялась. На защиту «священной собственности» деревенская буржуазия вставала сплошной стеной, — и горе было тем, кто посмел вообразить, что если царя не надо, то и кулака тоже можно упразднить. В Алатырском и Буинском уезде Симбирской (Ульяновской) губернии после разгона I Думы настроение стало совершенно революционным. «Разговоры крестьян сразу приняли резкий антидинастический характер», — доносил чиновник особых поручений министерства финансов, — а что касается помещиков, то крестьяне «говорили о необходимости избивать всех помещиков без разбору, чтобы отомстить за своих предков, которых помещики терзали при крепостном праве». Рядом с этим помещичий «лес вырубали до тонких прутиков», а помещичьи усадьбы жгли, не боясь даже и казаков: у одного помещика «немедленно по уходе казаков сожгли надворные постройки». Пожары настолько участились, что в августе уже каждый вечер видно было зарево».
И вот на фоне этой яркой крестьянской революции мы встречаем такой факт: «В соседнем большом торговом селе Астрадамовке учреждена дружина из 100 человек, выбран комитет и выработан уголовный кодекс за нарушение личных и имущественных прав, где есть телесные наказания, до отбития рук и ног включительно. Такие дружины из местных жителей конечно могут водворить порядок, — замечает чиновник министерства финансов, — по крайней мере в Астрадамовке попытки разбития лавок не повторялись, но едва ли они защитят помещиков».
В этой местности, для дополнения картины, пользовалось большой популярностью выборгское воззвание I Государственной думы. Материал для «демократической контрреволюции» имелся уже в 1905 г. И не всегда дело ограничивалось только угрозами «отбивать руки и ноги» и судить нарушителей священного права собственности «судом Линча». В Черниговской губернии, в октябре 1904 г., когда беднота не удовлетворилась разгромом помещика, а начала «отбирать от богатых крестьян лошадей» и «требовать у них денег», волнение было быстро подавлено «самими же крестьянами», т. е. кулацкой их частью; причем было варварски убито 15 человек бедноты