1/10 дохода с земли, — помещики рады были, что крестьяне хоть вообще соглашались платить... Попытки подавить движение при помощи казаков, при поголовном, хотя и плохом, вооруженни гурийцев, не давали никаких результатов. Двинули пехоту и артиллерию. Но на Кавказе не была принята та мера предосторожности, которую царское правительство приняло в Польше: в стоявших на Кавказе полках было много местных уроженцев. Войска, долго стоявшие на границах Гурии, — наступление их отчасти задерживали сами помещики, опасавшиеся, что их вырежут, — оказались распропагандированными, и в июле начальство, опасаясь уже солдатского бунта, отвело их за границы Гурии. Последняя фактически оказалась в руках восставшего населения.
Порядки, которые теперь здесь установились, лучше всего описать словами совершенно беспристрастного свидетеля, профессора Н. Я. Марра. Вдобавок Марр сам родился в Гурии и превосходно знает ее язык и весь быт. Так вот что он говорит об этих местах, каковы они были в августе 1905 г.:
«В селах идет интенсивная общественная жизнь. Собрание следует за собранием, и удивляешься, как крестьяне, обремененные полевыми работами, поспевают всюду, принимают в прениях живое участие и высиживают целые часы, иногда дни, на заседаниях. Сегодня суд, завтра обсуждение принципиальных общественных вопросов с речью знаменитого странствующего оратора, послезавтра решение местных дел: школьного, дорожного, земельного и т. д. и т. д. Повторяю, на месте властей старого режима нет, а где они еще имеются, то бездействуют и стараются быть незамеченными, образуют своего рода тайные сообщества. Поэтому местные жители в праве понять превратно, когда в новейшем воззвании наместника провозглашается своевременным прекратить существование тайных сообществ и организаций. В Гурии сейчас под тайными обществами подразумевают полицию, общество чиновников и т. п. Гурия совершенно открыто разделена на районы, каждый в ведении особого лица. Районному начальнику, которого гурийцы называют просто «районом», подчинены «представители» (цармомадеэнэли). В ведении каждого представителя — три селения. Во главе селения — сотский (асистави — «глава ста»), которому подчинены десятские (атистави — «глава десяти»). Десятский стоит во главе кружка (тцрэ) из десяти, сам он — десятый. Он сообщает устно каждому члену кружка о предстоящем заседании, собирает членский взнос своего кружка, с каждого члена 10 коп. в месяц (раньше было 20 коп.), докладывает обществу, т. е. жителям данного села или нескольких сел, смотря по вопросу, на собрании о жалобе кого-либо из своего кружка. Бумажное делопроизводство совершенно устранено. Все дела ведутся устно. Суд принимает всякие жалобы и решает дела, не взыскивая ни копейки. Решение приводится в исполнение беспрекословно, при неисполнении общество само выступает против ослушника...
На собрания являются женщины наравне с мужчинами. Собрания происходят в зависимости от погоды: под открытым небом или в помещении, например в школе или церкви. Запоздавших торопят звоном в церковный колокол. Интерес представляют собрания, на которых обсуждаются припципиальные общественные и даже научные вопросы. И на такие собрания собираются все поселяне и поселянки, хотя активно могут участвовать в них лишь наиболее развитые, — обыкновенно рабочие из города, занимавшиеся само-образованием, и местные интеллигенты. Среди развитых рабочих в деревне — в высшей степени симпатичные типы, жаждущие знания и высоко ставящие науку, независимо от ее прикладного, утилитарного значения. На мое удивление и замечание, что такой взгляд редко встречается в интеллигенции, что наука ценится и в образованном обществе по степени материальной полезности, один из таких рабочих мне заметил, что иного отношения от современных интеллигентов и нельзя ожидать, так как современные интеллигенты происходят из буржуазии или носители буржуазного миросозерцания, естественно, что они и на науку смотрят с буржуазной, утилитарной точки зрения...
Надо однако отметить, что некоторые деятели чувствуют если не этот существенный пробел духовного порядка, то недостаток образования в народе, доходящий порою до крайнего невежества. И эти некоторые, к моему удивлению, не из интеллигенции, а из рабочего сословия; развитые рабочие с особенной горечью оплакивают этот пробел, ближе стоя к народу и лучше оценивая возможные последствия такого пробела при упрочении прогрессивного дела. «Наша беда в том, — говорил мне один из таких развитых рабочих, — что свобода застала нас врасплох: она пришла к нам раньше, чем образование». И тем страстнее занимаются они, эти рабочие, самообразованием, составляя с этой целью кружки и товарищества, — занимаются даже сейчас, в боевой момент... Умственный свой кругозор гурийцы стараются расширить слушанием принципиальных дебатов на различных собраниях, представляющих зачатки своего рода народных университетов. На одном из таких собраний гастролировал известный в околотке оратор Хтис-Цкалоба, действительно выдававшийся ясностью изложения и знанием дела. Шел спор двух фракций социал-демократической партии, так называемых «большинства» и «меньшинства». Хтис-Цкалоба был оратором «большинства», но единственным оратором. Против него выступил ряд противников. Прения напоминали университетский диспут диссертанта, специально проработавшего свою тему, в схватке с многочисленными принципиальными оппонентами из публики. Оппоненты Хтис-Цкалобы старались привлечь на свою сторону неподготовленную и мало понимающую публику громкими, заискивающими фразами об интересующих ее общественных вопросах. Наш оратор однако не терял спокойствия и шаг за шагом старался разбить своих оппонентов. Многие из присутствующих зевали, как и у нас на лекциях и диспутах, но многие слушали, затаив дыхание. Темою в значительной степени являлся вопрос о роли рабочих и Маркса в выработке научного социализма. Об общем интересе народа можно судить по тому, что прения с двух часов пополудни длились до часу ночи, и большинство собрания досидело до конца»101.
Из дальнейшего рассказа об одной демонстрации видно, что начальство в Гурии, собственно, оставалосъ, но играло совершенно своеобразную роль: «Рассказывали, что пристав очень боялся, как бы его не заставили нести красное знамя во главе процессии».
Это освобождение собственными силами из-под царского ига маленькой страны, в сотню тысяч с небольшим жителей, исполнило величайшим энтузиазмом всех наших товарищей летом и осенью 1905 г. Меньшевикам казалось, что здесь осуществился их идеал «революционного самоуправления»: в Тифлисе сидит царский наместник, а в Гурии, под носом у Тифлиса, царствует полная свобода! И свобода, завоеванная оружием, — прибавляли большевики, — вот вам пример возможности в России успешного вооруженного восстания.
И те и другие несомненно торопились видеть осуществление своего идеала. Прежде всего Гурия, изрезанная горами, покрытая лесами, по природным условиям не шла в сравнение с Центральной Россией: в Гурию без всяких баррикад было потруднее проникнуть, чем в любую забаррикадированную московскую улицу. А, во-вторых, только издали могло казаться, что гурийская самостоятельность взята с бою против регулярной военной силы. Правда, при каждой «ликвидации» сельского управления «разговаривали» винтовки и револьверы. Но на противоположной стороне были стражники или казаки маленькими отрядами: в самом большом бою, при Носакерали (в октябре 1905 г.), действовала одна сотня пластунов (пеших казаков) против 30 хорошо вооруженных гурийских дружинников и нескольких сотен кое-как воооруженных крестьян. В сущности это было не крупнее тех сражений, какие происходили в декабре того же года на улицах Москвы, где, к слову сказать, тоже не малое участие принимала грузинская дружина. Крупные же силы кавказский наместник не решался двинуть, — мы знаем почему. Когда ему прислали из России «свежие», нераспропагандированные войска, он в декабре перешел в наступление и без больших потерь со своей стороны водворил «порядок», шествие которого в Гурии отмечалось горящими селениями и трупами застреленных дюдей. И плохим утешением для гурийцев было то, что командовавший «усмирением» вождь царских палачей, генерал Алиханов, был впоследствии убит бомбой террориста. В Гурии в это время уже господствовало спокойствие кладбища.
Гурийские события поэтому не могли служить примером ни в пользу возможности вооруженного восстания, ни в пользу революционного самоуправления. Их значение в том, что бросилось в глаза даже буржуазному (тогда) профессору: это был на редкость чистый образчик крестьянского движения, руководимого пролетариатом.
Была однако еще одна окраина России, где эта связь пролетарского и крестьянского движения была почти столь же тесна: этой окраиной была Латвия.
Латвия сделалась вотчиной «Романовых» гораздо раньше, чем Польша, Финляндия или Грузия. Первое вторжение в Латвию царских войск относится еще к доромановскому времени — к XVI в. («ливонская война»). Второй Романов (подлинный, без кавычек), Алексей, в середине XVII в. пытался взять Ригу — безуспешно. В начале XVIII в., в самый момент образования «Российской империи», Латвия вместе с Эстонией вошли в ее состав и отделились только с разрушением «империи» — в XX в. Господство Романовых было здесь тем прочнее, что оно нашло подготовленную почву: обе страны уже издавна не были свободны, их еще с XIII в. захватили немецкие «крестоносцы», сделавшиеся господствующим классом, и новые завоеватели могли опереться на старых. Немецкое дворянство Латвии и Эстонии превратилось в еще более преданных «романовских» слуг, чем грузинское: последние цари считали его даже надежнее русского, и придворные, а также высшие полицейские должности при них были переполнены людьми из «остзейского»102 дворянства. Одним из ближайших людей к последнему царю был барон Фредерикс, министр двора, — человек совершенно неспособный, но совершенно «свой» в царской семье.