упнейших пролетарских центров тогдашней царской империи. Восстания были в Сормове, восстания были в тогдашнем Екатеринославе (теперь Днепропетровск), восстания были в Горловке, — там было крупное восстание шахтеров: там было до 150 винтовок и до 500 штук разного другого огнестрельного оружия. Рабочие заставили отступить царский отряд, состоявший из двух рот пехоты; только потом, когда последние получили поддержку, они должны были сдаться. Тря дня восстание продолжалось в Ростове, где рабочие отсиживались в Темернике, так же как ваши предшественники отсиживались на Красной Пресне. Восстания были в Красноярске, в Чите — в Сибири, в Новороссийске. Словом, в целом ряде рабочих районов были вооруженные восстания, рабочие выступили с оружием в руках, но в одном месте они не выступили, а это место было центром, его участие в революции решало дело. Это был Петербург, и вот на том, почему не вышло вооруженное восстание в Петербурге, нужно несколько остановиться.
В нашей литературе существует очень много споров о том, кто созвал Петербургский совет — большевики или меньшевики. Существует мнение, что меньшевики созвали первое заседание, но говорят, приводя некоторые показания свидетелей, что большевики сидели тут же у стола. Но только ли сидели? Сидеть у стола — это еще не очень большое дело. Идут споры такие: одни говорят — меньшевики, другие говорят — большевики и меньшевики, третьи договариваются до того, что созвали именно большевики, и приводят одну московскую прокламацию о совете рабочих депутатов — неизвестной даты. В Москве действительно была выпущена такая прокламация, но беда в том, что никто не знает, когда она была выпущена. Говорят — в сентябре. Если в сентябре, то, действительно, первенство — за большевиками, ну, а если она была выпущена в ноябре? — это тоже возможно, точно дата не установлена, неизвестно, когда эта прокламация была выпущена. Но вопрос о том, кто первый созвал, кто первый сказал «а», это — вопрос третьестепенный. Не это важно. Вот же рассказывает товарищ, как на Путиловском заводе ребятки дали свисток, и от этого пошла забастовка, — даже не меньшевики, а просто ребятки. Не в этом дело, а дело в том, что во главе Петербургского совета в течение всего времени его деятельности стоял чрезвычайно умный и ловкий меньшевик, как никто умевший сочетать меньшевистскую сущность работы с революционной фразой. Звали этого меньшевика Троцким. Это был самый настоящий, подлинный меньшевик, который не желал совсем никакого вооруженного восстания и вообще не желал доводить революцию до конца, до свержения самодержавия. Для этого он построил целую теорию, так называемую теорию перманентной революции, которую долго не понимали, но которая теперь, при свете чрезвычайно драгоценного человеческого документа, изданного Троцким в виде его автобиографии «Моя жизнь», становится кристально ясной. Троцкий, по-моему, многие свои грехи погасил изданием этой книги. Зачем ему понадобилось с самого себя снимать такой рентгеновский снимок, который никаких тайн относительно его внутренностей больше не оставляет, — это уже его личное дело. Наше дело — использовать эти факты. Рентгенограмма Троцкого у нас есть, мы знаем, что у него было внутри, и вот при свете того материала, который дает его автобиография, им самим написанная, никем не принуждаемым, — при свете этой книги мы видим, что это был за человек. Он себе построил такую теорию, конечно отвечавшую меньшевистскому нутру: если русская революция дойдет до конца, на чем настаивал Ленин, т. е. до полного низвержения самодержавия, изгнания помещиков, национализации земли и т. д., то она неизбежно должна будет немедленно перейти в социалистическую революцию. Вы скажете: что же, так и говорят, и думают, и пишут, и Ленин писал о перерастании демократической революции в социалистическую, — Троцкий только может быть немножко торопился. В действительности «перманентная революция» Троцкого имела совсем иной смысл. На самом деле, как Троцкий представлял себе это дело? «Никогда вопрос не шел для нас о том, можно ли Россию прямо перевести в социализм. Такая постановка вопроса требует совершенно особого устройства головы.» Другими словами, ему мысль о социализме в России казалась тогда совершенной бессмыслицей, и схема его была такой: революция доходит до своего конца, свергнут царизм и т. д. Что тогда? Тогда неизбежно будет социалистическая революция. Это — бешеный бред, это — гибель. Без социалистической революции в Западной Европе говорить о социализме в России могут только люди с совершенно особым устройством головы, Троцкий хочет этим сказать, что так могут говорить только идиоты. Поэтому не нужно доводить до конца демократическую революцию в России, нужно удовольствоваться определенными уступками царизма и на базе этих уступок начать строить легальную, открытую рабочую партию. Вот — определенная схема Троцкого. К этому все время он и вел Петербургский совет.
Я боюсь, что могу вас утомить, но все-таки немножко из речи Троцкого нужно прочесть. Эта речь произнесена им по вопросу: кончать или не кончать забастовку, начатую для освобождения кронштадтских матросов. Речь произнесена была, кажется, 5-го—18 ноября, и вот что он в ней говорит: «Если смотреть так, что целью нашего выступления должно быть свержение самодержавия, то такое выступление может быть только одним, и тогда я согласен с товарищами — мы должны бороться до конца. Но наше выступление — это ряд поступательных битв, цель которых — дезорганизация правительства, приобретение симпатии новых групп и в том числе армии».
Значит, низвержение самодержавия — это не есть цель, которую перед собой ставит пролетариат непосредственно, как ставили большевики. Это — в отдаленном будущем.
Сначала нужно раскачать самодержавие. Для чего? «Не забывайте, что только недавно создались для нас те условия, при которых мы можем устраивать тысячные митинги, организовывать широкие массы пролетариата, и уже теперь мы диктуем свои условия мировой бирже». Вы чувствуете этот великолепный павлиний хвост — «диктуем условия мировой бирже»? (Смех.) «Необходимо возможно полнее использовать эти условия для самой широкой агитации и организации пролетариата. Это — период подготовки масс к решительным действиям. Мы должны его растянуть, быть может, на месяц-два, чтобы затем выступить возможно более сплоченной и организованной массой». Когда же мы выступим? «Нам еще предстоит избирательная кампания (кампания в Государственную думу. — М. П.), а она должна будет поднять весь революционный пролетариат». Избирательная кампания поднимет революционный пролетариат! Оцениваете вы эту вещь? «И эта избирательная кампания кончится тем, что пролетариат взорвет все правительство графа Витте и самого хозяина, стоящего за ним.» Опять великолепный павлиний хвост!
Это — замечательная речь, — недаром Троцкий с некоторыми изменениями перепечатал ее в «1905 годе», он гордился этой речью. Действительно, она для Троцкого чрезвычайно характерна. Она — сочетание подлинного оппортунизма, приспособления к избирательной борьбе в Государственную думу и в то же время — громких фраз: «диктуем условия мировой бирже», «взорвем правительство графа Витте» и т. д. Она нам показывает этого человека лицом. Это был настоящий меньшевик, но меньшевик, владевший искусством революционной фразы в такой степени, как ни один меньшевик. Может быть, некоторые меньшевики, Мартов например, не владели этим искусством потому, что они были более искренние люди, потому, что у Мартова просто язык бы не повернулся это говорить. А у Троцкого язык поворачивался очень легко.
Такой человек стоял во главе Петербургского совета, человек, который заранее решил, что доведение революции до конца — это гибель. Я не могу перед тысячной аудиторией приводить цитаты, но тут (это — протоколы Петербургского совета) вы найдете целый ряд образчиков того, как Троцкий обошел революционную энергию пролетариата. У нас говорят часто, что борьба за 8-часовой рабочий день, начатая пролетариатом Петербурга в ноябре, сорвалась, — и приводят это как образчик стремлений пролетариата к недостижимому. Но цифры и факты показывают, что рабочие желали драться за 8-часовой рабочий день, что на Обуховском заводе большинство было за эту стачку А что делал Троцкий, т. е. исполком Петербургского совета, — это был Троцкий, в конце концов, он им руководил? Он выпустил такой лозунг: пусть борются за 8-часовой рабочий день те, кто может, распыляя таким образом движение. В результате движение разбилось, и рабочие ему в глаза говорили: вы сорвали забастовку за 8-часовой рабочий день, а не она сама стихийно сорвалась; вы ее сорвали, дав этот лозунг. Представитель Путиловского завода говорил: «Вся беда в том, что мы недружно держались. Вина тут — совета, который постановил, что добиваться должны лишь те заводы, которым это под силу». На Обуховском заводе за забастовку было подано 2 360 голосов, против — 1 906.
То же, что было с борьбой за 8-часовой рабочий день, было и с вооруженным восстанием. Троцкий говорил о нем неоднократно, но что делал Петербургский совет как таковой для организации вооруженного восстания — это никому неизвестно. Под самый конец, когда уже, в сущности, все было проиграно, Парвус, альтер эго136, как говорится, друг и приятель Троцкого, говорил, что есть верный рецепт одного химика: если с спринцовкой, наполненной известной жидкостью, подойти к городовому и вспрыснуть, то он лишится чувств, и тогда нужно с него снимать оружие. Вот какой единственный прием придумали меньшевики с целью разоружить полицию. (Смех.)
Вот объяснение того, почему в центральном пункте, который в сущности решал дело, вооруженное восстание не вышло, — его саботировали меньшевики. Можно привести еще целую кучу мелких фактов, таких же подробностей, но я не хочу вас утомлять. Тут дело совершенно ясное. Раз руководство было оппортунистическим, — не подлежит никакому сомнению, что из этого не могло получиться никакого вооруженного восстания. Скажут так: было однако же восстание в Москве. Но я тут пойду не только против краснопресненского, но и против всемосковского патриотизма. Одна Москва не могла решить дело. Представьте себе, что Николай II остался бы хозяином в Питере, теперешнем Ленинграде, а мы победили бы в Москве. Что получилось бы? Получилось бы повторение истории Парижской коммуны. Он стянул бы к себе верные войска, которые у него еще были, окружил бы Москву, и, вместо одной Пресни, была бы разгромлена вся Москва. Вот какой получился бы результат, это несомненно. Надо было бить эту гадину в голову, а голова была в Питере. Наоборот, если бы восстание победило только в Питере, то, поддержанное Москвой и другими пролетарскими центрами, оно победило бы конечно во всей стране. Теперь мы это знаем благодаря проверке в феврале 1917 г., теперь мы уже знаем, как делаются эти вещи. Так что то, что в Питере вооруженное восстание не состоялось (не в силу объективных причин, которые нельзя было преодолеть, а, главным образом, в силу политических ошибок руководства), — это решило судьбу не только питерского пролетариата, а отразилось на судьбе пролетарской борьбы во всей стране. И конечно дело не в личности Троцкого, — хотя то, что это был великолепный оратор, которому со стороны большевиков пр