Вместо Скопина царь назначил главным предводителем войска своего брата Дмитрия, но русские его не терпели, а его жену Екатерину считали убийцей Скопина. Шведский полководец Делагарди презирал Дмитрия Шуйского за неспособность. Московские пленники сообщили под Смоленском полякам, что народ не любит Василия, что войско не захочет за него биться и вся Русь охотно признает Владислава царем. По этим известиям, Сигизмунд отправил к Москве войско под начальством коронного гетмана Жолкевского. Войско Шуйского, тысяч в тридцать, двинулось к Можайску; с ним шел и Делагарди со своей ратью, состоявшей из людей разных наций. В московском войске было много новобранцев, в первый раз шедших на бой. Желания защищать царя Василия не было ни у кого. Враги встретились 23 июня между Москвой и Можайском, при деревне Клушино. От первого напора поляков побежала московская конница, смяла пехоту: иноземцы, бывшие под начальством Делагарди, взбунтовались и стали передаваться неприятелю. Тогда начальники московского войска Дмитрий Шуйский, Голицын и Мезецкий убежали в лес, а за ними и все бросились врассыпную. Жолкевскому досталась карета Дмитрия Шуйского, его сабля, булава, знамя, много денег и мехов, которые Дмитрий намеревался раздать войску Делагарди, но не успел. Делагарди, оставленный своими подчиненными, изъявил желание переговорить с гетманом Жолкевским, и когда гетман приехал к нему, то Делагарди выговорил у него согласие уйти беспрепятственно из пределов Московского государства. «Наша неудача, – сказал Делагарди, – происходит от неспособности русских и вероломства моих наемных воинов. Не то было бы с теми же русскими, если бы ими начальствовал доблестный Скопин. Но его извели, и счастье изменило московским людям».
Осада Смоленска. Польская гравюра XVII в.
М. В. Скопин-Шуйский. Парсуна XVII в.
Жолкевский принудил сидевших в Цареве-Займище Елецкого и Валуева присягнуть Владиславу, присоединиться к нему с их пятитысячным отрядом и пошел прямо на Москву. Можайск сдался ему без сопротивления. Волок-Ламский, Ржев, Погорелое Городище, Иосифов монастырь покорились добровольно. По совету Валуева Жолкевский послал своих агентов в Москву с грамотами, в которых обещал Русской земле тишину и благоденствие под правлением Владислава, если русские изберут королевича царем. Эти грамоты разбрасывались по улицам, ходили по рукам, всенародно читались на сходках. Царь Василий не мог ничего сделать.
С другой стороны подходил Тушинский вор из Калуги и 11 июля остановился в селе Коломенском. Тогда Прокопий Ляпунов написал своему брату Захару и боярину Василию Васильевичу Голицыну, что следует удалить и Шуйского, и вора.
17 июля Захар Ляпунов собрал сходку дворян и детей боярских за Арбатскими воротами и сказал: «Наше государство доходит до конечного разорения. Там поляки и Литва, тут Калужский вор, а царя Василия не любят. Он не по правде сел на престол и несчастен на царстве. Будем бить ему челом, чтобы он оставил престол, а калужским людям пошлем сказать, пусть они своего вора выдадут; и мы сообща выберем всей землей иного царя и встанем единомысленно на всякого врага». Послали в Коломенское.
Русские, бывшие при воре, сказали: «Сведите Шуйского, а мы своего Дмитрия свяжем и приведем в Москву».
После такого ответа толпа отправилась к царю Василию. Выступил вперед дюжий плечистый Захар Ляпунов и сказал царю: «Долго ли за тебя кровь христианская будет литься? Ничего доброго от тебя не делается. Земля разделилась, разорена, опустошена; ты воцарился не по выбору всей земли; братья твои окормили отравой государя нашего Михаила Васильевича, оборонителя и заступника нашего. Сжалься над нами, положи посох свой! Сойди с царства. Мы посоветуем сами о себе иными мерами».
Василий вышел из себя, обнажил большой нож, который носил при себе, бросился на Ляпунова и закричал: «Как ты смеешь мне это говорить, когда бояре мне того не говорят?»
Ляпунов погрозил ему своей крепкой рукой и сказал: «Василий Иванович! Не бросайся на меня, а то я тебя вот так тут и изотру!»
Бывшие с Ляпуновым дворяне сказали: «Пойдем, объявим народу».
Они вышли на Красную площадь и зазвонили в колокол. Народ сбежался. Захар Ляпунов с Лобного места приглашал патриарха, духовенство, бояр, служилых людей и всякого чина православных христиан за Серпуховские ворота на всенародную сходку. Народ повалил за Серпуховские ворота.
Приехали патриарх, бояре.
«Вот три года – четвертый сидит Василий Шуйский на царстве, – говорили народу, – неправдой сел, не по выбору всей земли, и нет на нем благословения Божьего; нет счастья земле! Как только его братья пойдут на войну, так и понесут поражение; сами прячутся, а ратные разбегаются! Собирайтесь в совет, как нам Шуйского отставить, а иного выбрать всей землей».
В. Гандиус. Ян Сапега.
Я. Матейко. Проповедь Скарги. Иезуит Петр Скарга был яростным и активным сторонником присоединения земель Московии и обращения православных в католицизм. На картине среди слушателей изображены воевавшие в России Я. Сапега и А. Лисовский.
Патриарх хотел было защищать Шуйского, которого не любил, но потом уехал.
Бояре отправились к царю. Свояк царя Василия Иван Михайлович Воротынский сказал ему: «Вся земля бьет тебе челом; оставь свое государство ради междуусобной брани, затем, что тебя не любят и служить тебе не хотят».
Царю Василию ничего не осталось, как повиноваться. Он положил свой царский посох и переехал из царских палат в свой княжий дом.
Верховное правление на время перешло к боярскому совету под председательством князя Федора Мстиславского.
На другой день, 18 июля, толпа москвичей вышла к Данилову монастырю и послала в Коломенское сказать: «Мы свое клятвенное слово совершили – Шуйского свели; теперь ведите к нам своего вора».
Но из села Коломенского им дали такой ответ: «Дурно, что вы не помните крестного целования своему государю, а мы за своего помереть рады».
В то время многим в Москве стало жаль Шуйского, а Василий Иванович, узнав это, послал денег стрельцам, которых было тысяч до восьми в Москве, чтобы с их помощью возвратить себе престол. Патриарх начал осуждать низложение царя. Тогда 19 июля Захар Ляпунов подобрал себе товарищей, подговорил чудовских иеромонахов. Они пришли в дом к Василию Шуйскому, разлучили его с женой, увезли ее в Вознесенский монастырь и объявили, что Василию следует постричься в монахи.
«Люди московские, что я вам сделал? – спросил Шуйский. – Какую обиду учинил? Разве мне это за то, что я воздал месть тем, которые содеяли возмущение на нашу православную веру и хотели разорить дом Божий?»
Ему повторили, что надо постричься. Василий Шуйский наотрез сказал, что не хочет.
Тогда иеромонахам велено было совершать обряд пострижения, и когда по обряду спросили его: желает ли он? – Василий громко закричал: «Не хочу»; но князь Тюфякин, один из соумышленников Ляпунова, произносил за него обещание, а Ляпунов крепко держал Василия за руки, чтобы он не отмахивался. Его одели в иноческое платье и увезли в Чудов монастырь.
В то же время в Вознесенском монастыре постригли жену Василия. Марья Петровна также не дала обета и твердо говорила, что никто не может разлучить ее с мужем, с которым соединил Бог. Патриарх Гермоген вопиял против такого беззакония и говорил, что иноком стал теперь тот, кто за Василия отрекался от мира.
Василий был последним государем из дома Владимира Святого, шесть веков с лишком со времени принятия христианства господствовавшего в Русской земле. Москвичи вспомнили тогда, что за некоторое время перед его низложением в Архангельском соборе, где почивали остатки всех потомков Даниила Александровича Московского, в полночь слышали люди плач великий, чтение сто восемнадцатого псалма и пение вечной памяти. Плачем началось, плачем окончилось. Этот плач в усыпальнице московских государей предвещал низвержение царя Василия и грядущие бедствия, после которых уже иному роду суждено было господствовать в Русской земле.
В. В. Верещагин. Осада Троицкой лавры поляками в Смутное время.
Через три дня после пострижения царя Василия прибыл гетман Жолкевский к Москве с польским войском. Бояре волей-неволей должны были соглашаться на избрание Владислава и показывать вид, будто поступают добровольно. Патриарх Гермоген сначала сильно противился, всегда верный своему неизменному отвращению ко всякой иноземщине, однако потом, видя, что невозможно устоять против печальных обстоятельств, соглашался, но по крайней мере с условием, чтобы новый царь принял православие и крестился. Переговоры с Жолкевским шли три недели. Жолкевский был одним из немногих в то время благороднейших и честнейших людей в Польше, чуждым иезуитских козней, уважающим права не только своего народа, но и чужих народов, ненавистником насилия, столько же храбрым, сколько умевшим держать в порядке войско, великодушным, обходительным и справедливым. Он не мог согласиться на требование Гермогена, но заключил такой договор, который показывал, что гетман вовсе не думал о порабощении Руси Польшей, напротив, уважал и даже ограждал права русского народа. Московское государство избирало своим царем Владислава с тем, чтобы власть его была ограничена по управлению боярами и думными людьми, а по законодательству – думой всей земли. Владислав не имел права изменять народных обычаев, отнимать имущества, казнить и ссылать без боярского приговора, обязан был держать на должностях только русских, не должен был раздавать по польским обычаям полякам и литовцам староств, однако мог жаловать их деньгами и поместьями наравне с иноземцами, не мог строить костелов и не должен был дозволять насилием и хитростью совращать русских в латинство, обязывался оказывать уважение к греческой вере, не отнимать церковных имений и отнюдь не впускать жидов в Московское государство. Бояре поставили в договор условие, чтобы крестьяне не переходили с земли одного владельца на земли другого. 17 августа трое главнейших бояр князья Федор Иванович Мстиславский, Василий Васильевич Голицын, Даниил Иванович Мезецкий с двумя думными дьяками Телепневым и Луговским взяли на себя право заключить этот договор от имени всех чинов Московского государства. То была ложь: участия всей земли не было и выборные люди не съезжались.