еречи, имеет целью предотвратить соединение корпусов Шварценберга и Рейнье с главными силами императора Наполеона[797].
15 декабря Маршал сообщил в Вену новые подробности хода военных действий. Вновь остановившись на событиях на Березине, он констатировал крайне тяжелые последствия этого сражения для французской армии. Вместе с тем, по его мнению, если собрать оставшиеся силы армии вторжения, включая корпуса Шварценберга и Рейнье, то удастся сконцентрировать 120–130 тыс. человек, хотя большая часть их находится в состоянии усталости и измучена холодом. Армия отступает на Вислу в направлении между Торном и Данцигом.
Русское правительство, повествовал Маршал далее, воодушевлено успехами, и это придает ему дополнительную энергию. Одна резервная армия П. А. Толстого движется на Киев, другая армия, организованная Я. И. Лобановым-Ростовским, генерал-губернатором Полтавы и Черниговщины, численностью более 60 тыс. человек, включая 15–20 тыс. кавалерии, идет на Могилев в распоряжение Кутузова. Прибывают новые отряды украинских и донских казаков. Вышел указ о новом рекрутском наборе, который компенсирует понесенные потери.
Перечислив ряд отличившихся русских генералов, австрийский дипломат сообщил, что 25 ноября (4 декабря) генерал Е. И. Чаплиц в ходе сражения в 12 милях от Вильно взял 4 тыс. пленных, захватил 3 знамени, из которых 2 гвардейских, 38 (или 30? – неясно написано) пушек. 30 ноября (12 декабря) русские войска взяли Вильно. В заключение письма упомянул, что в Санкт-Петербург прибыл «посол Испании»[798] и находится здесь уже неделю[799].
23 декабря Маршал информировал, что 28 ноября (10 декабря) русские войска вошли в Вильно (в действительности это произошло днем позже), где взяты пленные, знамена, орудия, боеприпасы. Перешло Неман от 20 тыс. до 35 тыс. солдат отступающей армии, без артиллерии и багажа. Их преследуют казаки. 15 лет побед и амбиций остались в прошлом. Что же до корпуса Макдональда, то, согласно рапортам Ф. О. Паулуччи, 28 ноября (10 декабря) Макдональд с корпусом в 30 тыс. человек был еще на прежних позициях, а значит, этот маршал рискует опоздать. Ему следует выступить и перейти Неман по льду, пока не поздно.
Сообщив еще ряд сведений о действиях Чичагова и Витгенштейна во время событий на Березине, упомянув об особенностях характера генерала Л. Л. Беннигсена и о том, что М. Б. Барклай-де-Толли возвращается к армии, Маршал уведомил, что перед отъездом в Вильно Александр I объявил 6(18) декабря о всеобщей амнистии[800].
Во второй депеше, помеченной также 11(23) декабря, Маршал сообщал, что император выехал к армии только ночью на 7(19) декабря; хотя о решении императора отправиться к войскам было объявлено еще после сражения при Красном, отъезд все время откладывался вплоть до того момента, когда армия выйдет к границам. В тот же день, как пришло об этом известие, император принял окончательное решение об отъезде. Перечислив членов свиты Александра, австрийский дипломат выразил убеждение, что русские готовятся к новой кампании и при этом командование войсками может перейти от Кутузова к Беннигсену В Петербурге говорят о скором прибытии депутации от Великого герцогства Варшавского, которая предложит русскому императору польскую корону.
Военная кампания, которая заканчивается, – наиболее блестящая. Границу переходит 250 тыс. русских солдат, подходят резервы в 100 тыс. человек, наконец, идет призыв новых рекрутов. Время года благоприятствует продолжению военных действий, так как до начала сельскохозяйственного сезона еще 3 месяца, а покинутые отступающим неприятелем магазины дадут русской армии возможность себя обеспечить. Письмо завершалось известием, что граф К. А. Лёвенгельм, генерал-адъютант короля Швеции, и «британский министр»[801] прибыли 4(16) декабря из Стокгольма. Их миссия связана с успехами русских войск[802].
Последнее послание Маршала из Санкт-Петербурга в Вену помечено 17(29) декабря 1812 г. Он информировал, что император Александр 10(22) декабря прибыл в Вильно. После сражения у Ковно корпуса Платова и Чичагова перешли Неман, а армия Тормасова пришла в Гродно. «Я уверен, – писал Маршал, – что император решил энергично продолжать военные операции и занять всю территорию до линии Вислы». Сражение у Ковно показало, что «великая французская армия» является сейчас не чем иным, как только эскортом сюзерена. Корпуса Рейнье, Ожеро, Макдональда – единственные соединения, которые еще остались и могут оказать сопротивление.
Русская армия, более чем в 200 тыс. человек, которая переходит границу, не имеет перед собой никаких препятствий. Кроме того, есть резервная армия под командованием графа Толстого, подготовленная на Украине и занимающая линию на Волыни и в Подолии.
В ходе этой кампании «французы нашли в России свою могилу». Расписывая глубину катастрофы французов, Маршал констатировал, что Франция отброшена на Рейн, теряет влияние на германские государства, изменился сам баланс европейских сил и, наконец, устанавливается барьер «политической эквилибристике». В заключение Маршал счел нужным отметить, что в произошедшей борьбе Россия находилась в одиночестве[803].
Не менее ценные сведения, чем те, которые поступали из Петербурга, шли к Меттерниху из Парижа, от поверенного в делах Австрии Лефевра де Рехтенбурга. Если в первый период кампании Лефевр, основываясь прежде всего на бюллетенях Великой армии, воспроизводил официальную французскую версию событий[804], то начиная с зашифрованной депеши от 11 октября характер сведений, им сообщаемых, радикально изменился. Он информировал прежде всего о «московской катастрофе», указывая при этом на идущие разговоры, будто у русских существовал определенный план превращения города в пепел.
От темы разрушения Москвы Лефевр переходил к известиям об успехах англичан в Испании. Потом вновь возвращался к теме Москвы, заявляя, что ее пожар – это не что иное, как проявление невероятного русского духа, и что это «вторая испанская война»[805].
В следующем письме австрийский поверенный в делах сообщал, что общественное мнение в Париже стало постоянно выражать недовольство «войной на Севере»[806].
В депеше от 6 декабря поверенный в делах написал о празднике по случаю годовщины коронации, об аудиенции, которую императрица дала дипломатическому корпусу, о состоявшемся спектакле. Но эти торжества, по его словам, не затмили циркулирующие в Париже слухи об успехах англичан в Испании и о все более ухудшающемся положении армии в России[807].
День 28 декабря оказался отмечен не только подготовкой Лефевром трех писем для Меттерниха, но и записями в своеобразном журнале, который он начал вести с 10 декабря по предложению австрийского министра иностранных дел и где фиксировал новости.
Текст журнала пестрел тревожными, а иногда и печальными известиями, идущими из России: о тяжелом отступлении Великой армии, о множестве пленных, оставленных больных и раненых, о покинутом в Вильно дипломатическом корпусе, отъезде Бассано в Варшаву и о его планах переместиться в Берлин. Журнал сообщал и о ходящих в Париже слухах о якобы постигшей маршала Н. Ш. Удино смерти от полученной им раны и даже о том, что русские уже подошли к Варшаве… В целом Лефевр констатировал факт полного распада армии и то, что русские уже появились на прусской территории, в частности в Тильзите. По его сведениям, даже известие от 19 декабря о прибытии императора в Париж вместе с герцогом Виченцским (Коленкуром), его интенсивная работа в Тюильри и восторг гуляющей в саду публики, когда Наполеон показался в окне, не могли затмить разговоры о том, что сам император во время отступления шел пешком, кутаясь в шубу. В дневнике были строки и об идущих в Париже разговорах об отправке Ш. М. Талейрана с миссией в Англию, как можно понять, с целью начала переговоров о мире[808].
В другой депеше от 28 декабря сообщалось, что армия потеряла около 1100 орудий и что король Неаполитанский из числа войск, оказавшихся под его командованием, приведет на Вислу не более 20 тыс. человек. В самой же Франции император предпринимает усилия по воссозданию армии. Однако существуют серьезные проблемы с конскрипцией. Осуществляется перевод когорт Национальной гвардии первого бана (призыва) в действующую армию. Общественное мнение во Франции все более склоняется в пользу переговоров с Англией и поисков мира. В связи с этим Лефевр не удержался, чтобы не упомянуть о возможности посредничества Австрии. Однако, как он заметил, сам император не склонен к поискам мира, и это оставляет мало надежд на начало переговоров[809].
Еще в одном письме от 28 декабря, как мы считаем, приложенном к журналу, Лефевр передал новости, поступившие от нескольких французских и немецких негоциантов, покинувших вскоре после пожара Москвы Петербург и через Швецию и Данию прибывших во французские порты. По их словам, Россия охвачена «всеобщим духом невообразимой экзальтации», и правительство использует это, чтобы придать войне национальный характер. Лефевр напомнил о заключении Россией договоров со Швецией и испанской хунтой[810].
Наконец, в четвертом послании за тот же день Лефевр кратко обрисовал ситуацию с рядом немецких контингентов Великой армии – из Вюртемберга, Баварии и Вестфалии. В частности, говоря о Вюртембергском корпусе, он отметил, что при первоначальной численности в 12 тыс. человек в нем ко времени оккупации Москвы осталось только 400 пехотинцев и до 20 кавалеристов