— Ну а приданое своей дочери он приготовил?
Задавая этот вопрос, Генрих испытывал неловкость. И все-таки он должен был знать, за кем и за чем охотится.
— Я видел, как провожали в Норвегию дочь Ярослава Елизавету. Более десяти колесниц богатства увозила она из Киева. Только три воза шуб, мехов, ковров персидских ушло с нею. А сколько золотых и серебряных монет, драгоценных камней, жемчуга, парчи, золотых и серебряных кубков, братин, ваз — того не счесть.
Генрих посмотрел на Бержерона с сомнением. Он уже захмелел от выпитого вина и, по мнению короля, был способен все преувеличивать. Однако Генрих ни в чем не упрекнул Пьера. К тому же и оснований не было. Такая огромная страна должна быть богатой, счел король, и потому его супружество с княжной Анной будет только во благо ему.
— Да хранит Господь князя россов и его семью, — завершая беседу, произнес Генрих.
Король был доволен путешествием Бержерона. Он даже не пожурил его за то, что Пьер поступил на службу к великому князю. Да и с чего бы, если это на пользу Франции. И все, что Бержерон рассказал, внушало радужные надежды. Но пора было подумать и о другом, не менее важном, чем согласие князя Ярослава Мудрого отдать ему в жены свою дочь. Прежде чем отправить на восток послов просить официально руки княжны Анны, Генриху нужно было получить благословение папы римского. Было же, когда палы перекрывали ему путь. После первого запрета папой римским Бенедиктом Девятым Генрих просил нового папу — Григория Шестого, но и тот запретил ему искать невесту среди принцесс Германии, Италии и Франции, находящихся в родстве до седьмого колена. За минувшее время на престоле церкви в Риме сменилось еще три папы. Теперь там сидел папа Дамас Второй, баварец. К тому же Генрих знал, что и папа Дамас едва держится. В эту пору упорно и умело стремился к папскому престолу епископ Бруно, эльзасец из рода графов Эгистейм Дагебургских. Честно признаваясь себе, Генрих боялся Бруно. И причины у него были серьезные. Знал он, что ежели Бруно достигнет престола, то ему, королю Франции, не избежать неприятностей от этого человека, потому как тот был под влиянием матери Генриха, вдовствующей королевы Констанции. И Генрих решил поторопиться с отправкой послов к папе римскому Дамасу Второму.
Посильно наградив Бержерона, король призвал камергера Матье де Оксуа и приказал ему найти каноника-канцлера Анри д’Итсона:
— Вели ему сегодня же явиться ко мне.
В эти часы каноник-канцлер Анри вел службу в кафедральном соборе Святого Дионисия. Закончив ее, он отправился во дворец и предстал перед королем.
— Государь, сын мой, я слушаю тебя, — едва переступив порог королевского покоя, сказал Анри д’Итсон.
— Любезный канцлер, я назначаю тебя главой миссии к папе римскому Дамасу. Возьми с собой нужных служителей церкви и постарайся через день отбыть в Рим.
— Государь, сын мой, в чем причина такой поспешности? Я просто не готов к такому дальнему путешествию.
— Соберись, святой отец, с силами. Мне не на кого больше положиться. Только тебе я доверяю эту тайную миссию и требую хранить ее мотивы, пока не окажешься пред лицом папы и не изложишь моих причин, побудивших его потревожить.
— Благочестивый государь, я служу тебе верой и правдой. Твое слово для меня священно. И ежели это богоугодное дело, то Господь прибавит мне сил.
— Он не оставит тебя милостью, святой отец. Слушай же. Тебе известно, что я добиваюсь позволения папы римского вновь обрести королеву. Потому прошу тебя получить благословение папы Дамаса на мой брак с княжной Анной, дочерью великого князя Ярослава Мудрого, государя России. Папе должно быть известно, что князь Ярослав христианин. Знает он, поди, и то, что никто из княжеского рода россов не был в семейных связях с королевским домом Капетингов. Об этом ты должен напомнить папе.
— Мой государь, в сказанном тобой напрашивается, как ты говоришь, очень простое решение. Но это только так кажется. Дай мне подумать.
Пятидесятилетний канцлер-каноник с круглым открытым лицом, доброжелательный и богобоязненный, был осведомлен о личной жизни короля Генриха больше, чем кто-либо другой, потому как состоял при нем духовником. Он знал причину смерти королевы Матильды и считал, что король справедливо печется о сохранении тайны в его, каноника, миссии. Но имелось одно препятствие, коего ни Генриху, ни ему, Анри д’Итсону, не дано было одолеть. Папа Дамас Второй находился в полной зависимости от германского императора Генриха Третьего.
Император, получивший хорошее как светское, так и церковное образование, был твердо убежден в верховном назначении императорской власти и всегда ставил ее выше церковной. Он мнил себя главой империи и церкви, потому не сомневался в своем праве смещать не только епископов, но даже пап. Он был ярым противником симонии[19] и повсюду пресекал покупку и продажу церковных должностей даже с согласия пап. Генрих Третий оказался первым реформатором в ликвидации симонии. Когда в 1044 году в римской церкви на этой почве возник раскол, он вмешался в ее дела и, собрав войско, двинулся в Италию. Он повелел собрать в Сутри собор и, выяснив, что римский престол целиком зависит от тускулонских графов, положил конец их власти над церковью. В короткое время, менее чем за три года, он сменил трех пап. На том же соборе в Сутри Генрих Третий получил титул римского патриция, а с титулом и право располагать апостольским престолом римских пап. В декабрьские дни 1046 года римляне попросили императора назначать папу из немецких епископов, не имеющих связей в Италии. Таким подходящим епископом оказался баварец Дамас. Исполнив волю христолюбивых римлян, император поддерживал папу всей силой своей власти, но и от него получал поддержку в борьбе с непокорными вассалами. «Господи, сын мой Генрих, куда же мы с тобой стремимся, как не на Голгофу», — с состраданием к своему королю подумал духовный отец.
И получалось, что размышления каноника-канцлера Анри д’Итсона были грустными и он ничем не мог порадовать своего короля, потому как Дамас Второй обязательно уведомит императора о том, что король Франции добивается благословения на брак со славянской княжной. Генриху Третьему этот брак будет явно нежелателен, ведь он способствовал бы усилению маленького и слабого французского королевства. Знал же Генрих Третий мощь славянского государства Русь. Знал и то, что тестю ничего не стоило бы поднять в седло двадцать-тридцать тысяч воинов и послать их во Францию защищать интересы короля в борьбе за Лотарингию, кою Генрих Первый считал достоянием своего дома.
Вывод из своих размышлений Анри д’Итсон сделал единственный: ежели его король твердо намерен взять в супруги славянскую княжну, то он должен исполнить свою волю без ведома папы и уж тем более без ведома императора. Потому, собравшись с духом, каноник-канцлер с ангельским терпением изложил суть своих мучительных размышлений и в заключение сказал:
— Остается тебе, благочестивый государь, одно: тайно слать послов и сватов в далекую Россию и наказать им привезти невесту. А по-другому у нас с тобой, сын мой, ничего не получится. К тому же поберегись матушки. Ежели Констанция прознает что-то, быть тебе вдовым до конца дней их.
— Ты прав, святой отец. Меня, как вепря, загнали в болото и нет из него ни одной тропы, дабы обрести свободу.
Король был повергнут в уныние. Будь у него побольше силы и власти над сеньорами, будь они милосерднее к нему и прояви они желание поддержать его, он бы не задумываясь поступил так, как советовал его духовный отец. Но сегодня никому из герцогов и графов — всем вассалам французской короны — брак Генриха с княжной из России не будет желателен. И только норманнский герцог, верный друг короля, сын покойного Роберта Дьявола, Вильгельм, поддержит его. Как этого мало для успешного визита в Россию! И Генрих в отчаянии крикнул:
— Святой Дионисий, помоги мне, надоумь раба твоего верного, как поступить! Молюсь тебе и стенаю!
— Ты помолись, сын мой, помолись. И придет озарение. Мы вместе будем искать праведный путь, и Господь Бог не оставит нас в беде, — мягко сказал каноник-канцлер.
— Спасибо, святой отец, спасибо. Ты моя опора.
— А завтра утром я приду к тебе, и, надейся, мы найдем праведный путь к цели. Только помолись, — твердил каноник.
С тем он и ушел, оставив короля наедине с грустными думами.
Генрих согласился со всем, что открыл ему Анри д’Итсон. Да, ежели он попытается просить благословения папы римского, то его ждет неминуемая неудача. Невольно он вспомнил о матери, вдовствующей королеве Констанции. Генрих бранил ее самыми нелестными словами, сравнивал с горгоной, которая умела жалить, как бы далеко ни была. Однако Генрих винил и себя за то, что произошло уже очень давно, когда ему было всего восемь лет.
Тогда он стал свидетелем прелюбодеяния матери с молодым графом Дофеном Ферезским. Генрих случайно застал их в охотничьем домике Булонского леса. А в этот день неожиданно вернулся из Реймса отец принца Генриха, король Роберт. И маленький принц в простоте душевной сказал ему при встрече:
— Батюшка, а у нас сегодня гость.
— Где он? Кто? Куда послать слуг, чтобы позвали гостя к столу? — спросил отец, потому как знал уже, что во дворце в этот час никого из посторонних нет.
— А граф Дофен-охотник в Булонском доме. Он там с матушкой, — сверкая большими карими глазами, ответил с детской наивностью юный принц. — Я гулял там и видел.
Король Роберт побледнел, потом побагровел. Он давно подозревал королеву в супружеской измене. Крикнув камергеру: «Коня!» — он побежал к коновязи, где стояли оседланные кони телохранителей, вскочил в седло и помчался к Булонскому лесу, который начинался в полулье от острова Ситэ. Следом за королем мчались три его воина-телохранителя.
Генрих в тот день не узнал, что случилось в охотничьем домике Булонского леса. И только позже он понял из разговоров старших, какую бурю породил своими неосторожными словами. Король Роберт влетел в домик, когда Констанция и Дофен еще нежились в объятиях дру