Она прикрылась покрывалом, и губы ее что-то шептали. Проклятия, конечно же. Иван отступил на шаг, полез в карман и достал стеклянный пузырек. Осторожно отвинтил крышку, поднял глаза на изуродованное лицо Светланы.
Просто удивительно, как легко можно уничтожить красоту. Еще вчера вечером, во время выступления, тысячи людей аплодировали этой дряни, мечтая хотя бы о ее мимолетном взгляде. Еще пять минут назад она была желанна, и этот длинноволосый боров пел дифирамбы ее красоте.
Ишь, тянется к телефону… Никак не хочет умирать сама. Цепляется за жизнь, как кошка. Жаль, что решилась на предательство… Сидела бы тихонько, слушалась бы босса: танцевала, когда он попросит, раскидывала ножки, когда прикажет… Ан нет… Прав был босс, когда говорил, что женщинам доверять нельзя — кажется, сама природа создала их для предательства.
А еще босс говорил, что женщин следует опасаться больше, чем мужчин, потому что мужчина идет прямо — он ясен, понятен, открыт, и справиться с ним легко. Женщина — иное дело. Пути ее окольны, а замыслы — темны. И потому следует не спускать с них глаз и безжалостно наказывать при первых же признаках предательства, и даже раньше — при одном только сомнении в лояльности, потому что женщина держится рядом, сеет сомнение и может ударить прямо в сердце. Нужно давить их, как тараканов! И никаких. эмоций. Никаких эмоций.
Девушка продолжала хрипеть, и Моховчук склонился над ней с флаконом в руке.
— Странная штука — красота, — сказал он. — Для одних — счастье и удача, для других, как, например, для тебя, — сплошные неприятности. И никакого хэппи-энда. Извини. Но зря ты пошла против босса. Дурной пример. Он, знаешь, может быть заразительным. — Иван встряхнул флакон, посмотрел сквозь него на свет ночника. — Это хорошо, что на тебе лица нет. Не так жалко.
Света попятилась, попыталась увернуться, но содержимое флакона плеснуло в глаза, обожгло ледяным жаром. Она попыталась закричать, но из разбитого горла раздался лишь сиплый хрип. И тогда она скатилась с кровати и на ощупь поползла в сторону ванной, чтобы окунуть в воду, омыть лицо, хоть на миг ослабить действие соляной кислоты, разъедающей ее плоть до костей.
Со стороны это выглядело очень жутко. И смешно. Она не плакала — скулила, как месячный щенок. Моховчук усмехнулся, глядя на судорожные движения девушки, а потом засмеялся, просто захохотал в голос — и хохотал долго, буквально рыдал от смеха, никак не мог остановиться, даже скулы уже начинало сводить. А когда нервный смех наконец оставил его, Светлана была мертва — лежала на ковре, закрыв лицо руками, словно хотела спрятаться.
Это было странно. Иван впервые совершил убийство, и теперь стоял, прикрыв глаза, вслушивался в себя. Сколько раз, глядя криминальные хроники по телевизору, он задавался вопросом, что же чувствует палач у тела своей жертвы: страх? сожаление? экстаз?..
— Ничего, — пробормотал Иван. — Совсем ничего. Пожалуй, только усталость.
Он поднял с пола флакон, вытер его покрывалом, стирая отпечатки своих пальцев, подошел к Витьке. Тот заворочался, застонал. Похоже, через минуту-другую он должен прийти в себя. Иван засунул флакон в руку незадачливого любовника. Затем он включил магнитофон на полную громкость и быстро вышел из квартиры. Входную дверь он оставил открытой. Минут через десять соседи не выдержат этой какофонии, поднимутся с постели и примчатся для скандала. Естественно, они войдут в комнату и наткнутся на изуродованное тело девушки. А рядом с трупом будет сидеть маньяк-убийца с пустым флаконом в руке. Прекрасный, отработанный сюжет. Прямо для телевидения. И следователю не придется распутывать дело — все налицо: труп, убийца, свидетели, орудие преступления…
Моховчук помчался по лестнице вниз, перескакивая сразу через несколько ступенек. «Сработано отлично, — думал он. — Все-таки голова у босса варит. Отличный план. И выполнен безукоризненно. Теперь нужно узнать, как обстоят дела у этих сопляков — Кольки и Мишки Пончика. Они скоро позвонят… Черт!..»
На первом этаже, уже рядом с выходом, Иван столкнулся с молодой женщиной. Он чуть не сбил ее с ног. Она охнула, подхватила слетевший с плеча фотоаппарат.
— Вы что!.. Аккуратнее нельзя?! Пожар, что ли?!
Моховчук отвернулся слишком поздно. Она увидела его лицо. Пусть мельком, но увидела. Свидетель! Как некстати… Моховчук нащупал в кармане нож.
— Аня, я поднимусь через пару минут, — раздался мужской голос с улицы. — Приготовь пока кофе, а то я засну прямо за рулем.
— Извините, — пробормотал Иван женщине с фотоаппаратом. — Спешу.
Он выскочил на крыльцо, бросил взгляд на серебристый «Фольксваген», рядом с которым возился высокий парень в желтой куртке, запомнил номер машины и быстрым шагом, почти бегом, направился вниз по улице.
— Черт!.. Она меня видела!.. Черт, черт, черт!.. Но было темно… Не узнает… Не вспомнит. Все обойдется… Черт!
ГЛАВА ВТОРАЯ
Иван сидел в кресле, курил и смотрел, как сиреневые колечки дыма, едва видимые в сумраке комнаты, завиваясь, поднимаются к потолку.
Светало. Ночная тьма отступала, и за окном медленно, словно на фотографии, проступали розовые силуэты многоэтажек. Полумрак в комнате рассеивался, предметы медленно, словно нехотя, обретали четкость очертаний, цвет и вместе с тем какую-то особую значимость, незаметную ранее. Даже початая бутылка белого вина на журнальном столике, казалось, была исполнена скрытого смысла, а охотничий нож с засохшими капельками крови на рукоятке — таинственной многозначительности. Иван подошел к крану, вымыл нож, взял тряпку и начал тщательно протирать лезвие.
Вся его прежняя жизнь вдруг показалась мучительно нудной подготовкой к этому теплому летнему утру. Теперь прошлое представлялось ему сплошной заботой о будущем, предвкушением единственного прыжка, который вознесет его в иной мир, радостный и интересный.
Как глупо… С детства он мечтал стать путешественником, и все эти годы готовился в путь, засыпал, мечтая о том, как проснется, наденет на плечи рюкзак и отправится в неизвестность — увидит снежные горы, теплые моря, раскаленные добела пустыни и влажные джунгли, населенные раскрашенными дикарями.
«Главное — решиться. Потом будет легче, — каждый вечер думал Иван, укладываясь в постель. — Потом будет совсем легко удрать из города, отшагать тысячу километров, для начала — на берег лесного озера, пожить в палатке, питаться рыбой, грибами и ягодами, ходить в чем мать родила! А потом и дальше, за горизонт — все увидеть, все изведать!»
Весной же, когда просыхал асфальт на магистралях и зеленела земля вдоль обочин, мечта эта начинала терзать Ивана с особенной силой и тоска по перемене мест становилась просто невыносимой. Вечерами он заходил в магазин для охотников, и рыболовов, покупал нож, катушку лески, или новый компас, или фирменные сапоги из неопрена, удобные для путешествий, какую-нибудь сумку со множеством кармашков на двойных «молниях» или морское удилище для ловли крупной рыбы вплоть до акул. Дома с интересом разглядывал эти покупки, а потом убирал их в стенной шкаф или в ящик письменного стола, заваленного журналами и книгами об экзотических странах, ел пельмени, пил кефир, включал магнитофон или смотрел телевизор и грезил о будущем. Все время грезил о будущем, словно бы жизнь его была еще не жизнь, а всего лишь тень мечты о свободе и полной раскованности души.
Так было всегда. Покупая новую палатку, он думал о том, что эта палатка пригодится ему, когда он соберется в прекрасную далекую дорогу, на берег океана, к пальмам и шороху волн… Но палатка пылилась в стенном шкафу, и теперь Иван знал, что уже никогда не достанет ее оттуда, не развернет, не поставит в тени пальм на далеком южном острове. Не будет ни ночного костра, ни парусов, наполненных ветром, ни смуглокожих полногрудых туземок с татуированными лицами и цветами в волосах.
Когда-то он был женат, но о супружеской жизни вспоминать не любил — считал ее потерянным временем. Одним своим присутствием жена словно бы насмехалась над мечтами Ивана о будущем странствии. Она не скрывала, что считает мужа ненормальным, ленивым и тупым эгоистом, жалким циркачом, который не несет в дом деньги, а тратит их только на свои причуды, загромождая квартиру всяким барахлом. У жены были свои мечты, не имеющие ничего общего со странными прихотями мужа. Ивана она не понимала, да и сам он тоже не хотел понимать жену. И развод был естественным завершением этой несчастливой семейной жизни.
«Сдохни на обочине! — сказала ему на прощание жена. — Миклухо-Маклай хренов!»
Уход жены ничего не изменил в жизни Моховчука. Правда, он стал чаще захаживать в картографический магазин на Кузнецком мосту и коллекционировать туристские карты, которые с увлечением и надеждой изучал от корки до корки, а потом прятал навеки в ящик письменного стола.
А ведь у него было все или почти все, чтобы отправиться наконец-то в путешествие, о котором он мечтал с детства: был отличный американский рюкзак, была легкая байдарка, был непромокаемый финский костюм для рыбалки и новые болотные сапоги, был японский спиннинг с набором блесен и воблеров, были надувные матрасы и теплые, из собачьей шерсти носки и, наконец, была белая «Нива», в багажнике которой лежала без дела портативная коптильня для рыбы, газовая плитка, компактный несессер с набором легкой и удобной в дороге посуды, были чайник и котелок… У него все это было! Но тот человек, вчерашний, совсем другой человек, который бредил кочевьями и кострами, исчез без следа, растворился, как ночная мгла за окном, как колечки табачного дыма, как сон…
Пузырек с соляной кислотой, которую он плеснул в лицо Светлане, стал залогом нового будущего, пусть даже совсем не того, о котором он мечтал. И этот новый открывшийся путь был для него не менее заманчив, чем прежний.
Моховчук налил в стакан еще немного вина, но не успел сделать глоток, как зазвонил телефон. В тишине комнаты трель телефонного звонка показалась слишком резкой — неуместной, что ли. Как капли крови на молочно-белой груди той красотки… Но этого звонка Моховчук ждал с нетерпением. Он схватил трубку.