Надежде совсем не нравилось происходящее, но она не была еще готова к прямому отказу от участия в этой дурацкой игре. И потому приходилось подчиняться. Она оторвалась от тарелки и вытянула перед собой руку с крупным перстнем на безымянном пальчике.
— Владимир! — с капризным укором произнесла она. — Ты даже не обратил внимания на подарок Вадима Владимировича. Между прочим, это —1 платина! А камешек видишь? Это из… Как его… из Атлантиды. Верно, Вадим?
Оболенский не ответил, посмотрел на гостя — не смеется ли. Тот не позволил даже тени улыбки, был серьезен, поглощен осмотром блюд из птицы.
— Мне попалось кое-что об исчезнувших цивилизациях и таинственных странах, — подкладывая гусиный паштет, заметил Бойко. — Считается, вначале существовал континент Му, где-то возле Австралии, и именно оттуда во все стороны потянулись великие потоки миграций, затем кельты, основатели египетской цивилизации и, наконец, Атлантида… Одно время тема Атлантиды была очень популярна в издательском деле, не так ли?
— У меня весь портфель был забит рукописями об атлантах, — клюнул на наживку Оболенский. — А также статьи о миграции греков на Юкатан, роман о пропавших триремах Тиберия, повествующий о барельефе с изображением воина из Чичен-Ицы, похожего на римского легионера как две капли воды… Помнится, особый упор автор делал на схожесть шлемов: те же конские хвосты.
— Все шлемы в мире украшены либо перьями, либо конской гривой, — объявил Бойко. Он был доволен: разговор шел по сценарию. — Это не доказательство.
— Для нас, но не для автора. От конских хвостов он перешел к поклонению змее во всех цивилизациях и из этого делает вывод, что эти цивилизации имеют общее происхождение… Каково?! Безграничная самоуверенность и безграмотность, и при этом правильный вывод из совершенно неверных предпосылок! А еще мне приносили рукописи о русалках, саламандрах, эльфах и сильфидах, феях. Особенно меня поразило эссе о гномах… Автор рассуждал об истоках арийской цивилизации и пришел к выводу, что праотцами нацистов являются семь гномов.
— Держу пари, он их спутал с нибелунгами.
— Нет. Речь шла именно о гномах: этакие добрые) малыши, только чуть-чуть задиристые. Впрочем, мне попадались материалы еще похлеще. Например, о масонской символике в первобытной живописи. Или о заблуждении Галилея и нематериальной природе Солнца и Луны. Или о мистической тайне атомной энергии древних египтян. Наверное, это вам неинтересно. Может, поговорим на другие темы?
— Нет, отчего же?! — торопливо, даже слишком торопливо возразил Бойко. — Мне иногда очень даже по душе обзор фортовских наук.
— М-м… Как вы сказали? Фортовских? А что это такое?
— Фортовские науки — это огромная коллекция необъяснимых явлений. Название происходит от имени некоего Чарлза Хоу Форта, который, собственно, и собрал эту коллекцию. Отпечатки рифленых подошв, перекрытые следами динозавров в Девоне, дождь из лягушек в Бирмингеме, таинственные пятна охры — карты звездных трасс — в некоторых пещерах, нерегулярность в наступлении равноденствий, надписи на метеоритах, кровавый снег, черные грозы, загадочные крылатые существа на высоте восемь тысяч метров над Болоньей, светящиеся круги в море, останки гигантских человеческих существ, осадки из первичной протоплазмы на Суматре и, конечно, все эти следы на Мачу-Пикчу и других вершинах Южной Америки, свидетельствующие о приземлении в доисторические времена мощных космических кораблей. Форт был уверен, что мы не одни во Вселенной. Как видите, здесь мы имеем обратный случай: верные факты и совершенно неверный вывод. Однако сама коллекция очень забавна.
— Неплохо, — одобрительно кивнул Оболенский. — Что-то я читал об этом… Помнится, меня заинтриговали две крылатые змеи в Египте, одна — на троне Тутанхамона, другая — на пирамиде Саккара, и что это отсылает нас к Кетсалькоатлю. Автор задавал вопрос: почему по обе стороны Атлантики находят пирамиды? Смешно! Да потому что пирамиды легче строить, чем сферы. Потому что ветер образует дюны в форме пирамид, а не Парфенона.
— Вы правы. Многие профаны считают, что надо вначале установить аналогии, а затем находить им объяснения. Однако многие факты не укладываются в эту концепцию. Так, например, очевидно, что египтяне знали электричество.
— Это гипотеза, — возразил Оболенский.
— Это факт! — объявил Бойко. — Иначе они не смогли бы сделать то, что сделали. Немецкие инженеры, которым было поручено прокладывать канализацию под Багдадом, нашли электрические батарейки — еще действующие электрические батарейки, относящиеся к эпохе Сасанидов! Это раз! Во время раскопок в Вавилоне обнаружили аккумуляторы, созданные четыре тысячи лет назад. Это два. И наконец, Ковчег Завета, в котором находились скрижали с заповедями, жезл Аарона и сосуд с манной из пустыни, был неким электрическим конденсатором, способным производить разряды порядка 500 вольт. Вспомните, ковчег был сделан из древесины, покрыт золотом изнутри и снаружи — тот же принцип, что в современных электрических конденсаторах: два проводника, разделенных изолятором. Не правда ли, богатая пища для фантазии ваших авторов?
— Пожалуй… Но фантазия их бедна. Они пишут об одном и том же, словно сговорились, словно подпитываются друг от друга: один приводит в качестве свидетельства утверждения другого.
— Ну и что? — пожал плечами Бойко. — Не думают ли ваши редакторы предлагать читателю то, что ему неизвестно? О, надеюсь, они не сделают такой ошибки! Книги должны говорить об известном, книги должны взаимно подтверждать друг друга, и тогда читатель поверит. Право, не следует гнаться за оригинальностью. Эта гонка — бег по поверхности, а ведь есть глубины…
— Признаться, я не совсем понимаю вашу мысль.
— Охотно поясню. Ваш автор задает себе вопрос: как египтяне двигали каменные глыбы для своих пирамид? Минут через пять автор находит ответ: египтяне поднимали глыбы с помощью электрических разрядов. Вроде бы автор прав, однако он скользит по поверхности.
— А есть еще глубина?
— Конечно. Подумаешь, электричество!.. Я сам, не сходя с этого места, могу управлять электричеством во всем вашем доме. Электричество! Настоящему посвященному известно, что это только метафора, в лучшем случае искусственное прикрытие забытой прародительской силы. Электричество — не тайна, а один из побочных эффектов тайны, которую посвященный ищет и однажды найдет. А самая главная тайна — это…
— Бессмертие, — подсказал Оболенский.
Бойко сделал многозначительную паузу — не подтвердил, не опроверг. И так сказано было чересчур много. Но старика зацепило. Бойко видел, что близок к победе — полотно готово, но нужен последний убедительный мазок.
— Продление физической жизни, — Владимир, словно в раздумье, повторил слова Оболенского. — Да… Это не фокусы с электричеством…
— Кстати, Владимир, ты говорил, что можешь управлять электричеством, — подхватила заученную тему Надя. — Это была, конечно же, шутка?
— Магия не любит шуток, — нахмурился Бойко. — Я говорил вполне серьезно.
— Да? — Оболенский был заинтригован, но не верил. Пока еще не верил. — А не могли бы вы показать нам что-нибудь? Продемонстрировать ваше умение? Если, конечно, это вас не затруднит.
— Мне не хотелось бы устраивать здесь цирковое представление… — замялся Бойко.
Оболенский скептически улыбнулся. Мол, так я и знал. Еще один профан. Все ясно.
— …Но, чтобы не быть голословным — пожалуйста, — твердо сказал Владимир.
Он щелкнул пальцами, и в ту же секунду где-то ухнуло, и люстра над столом погасла. Мрак в столовой стал плотнее, сгустился вокруг пламени свечей. Где-то в темноте из рук мажордома вывалился поднос. А Оболенский так и замер с вилкой в руке.
Он был потрясен.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Он сорвал с нее платье, повалил на кровать и набросился, ворвался в нее, как зверь, и темные волны его желания сошлись над Надей, понеслись по своим течениям. Вадим что-то кричал, шептал горячими губами — она ничего не могла разобрать, да и не хотела. Мир ограничился размерами кровати, мир закружился в стремительном водовороте, где было все: и ночь, и радость, и боль.
Язычки свечей отражались в зеркалах, расплылись в звездный узор. Пламя становилось все ярче, поднималось до нестерпимого жара, и над этим пылающим великолепием плыло ее тело. И казалось, вот-вот плоть исчезнет в языках пламени, и ничего не останется от Нади прошлой, вчерашней. Ее жизнь начнется сначала, и все изменится, все станет иначе.
То, чем они занимались, уже нельзя было назвать любовью. Это был секс, какое-то безумное соитие, в котором не было ни нежности, ни сопереживания, одна только физиология. Они перекатывались по кровати, толкались, сливались друг с другом, пытаясь достичь максимального наслаждения.
Вадим не жалел ее, наваливаясь всем телом, вколачивая себя в ее плоть, казалось, готов был разорвать на части. Она вскрикивала, стонала, выворачивалась, почти отталкивала его, но он был сильнее. Он зажимал ей рот губами, и глаза его были близко-близко — смотрели на нее, словно не узнавая, и в них был весь остальной мир, та половина Вселенной, которую он обещал положить в ее сумочку.
Вадим мял ее тело, терзал, и из жестокости рождалась нежность. Ему хотелось прижать ее к себе, охватить всю, спрятать, пожалеть, потому что она ни в чём не виновата. Это он нашел ее, полюбил и был рад своей неволе. Разве любовь — это свобода? Разве он сам выбрал ее? Нет. Их что-то взяло и притянуло друг к другу, в один миг и на годы, на долгие годы…
Она стонала уже непрерывно, перекатывая голову из стороны в сторону, и улыбка совершенно преобразила ее лицо. Гримаса боли и счастья, слезы радости и муки.
— Ты добрый, — горячо шептала она, и слезинка ползла по ее щеке, оставляя влажную дорожку. — Ты сильный… Самый сильный на свете. Возьми меня, спрячь… Мне страшно и стыдно…
Вадим искал губами ее губы, прижимал к себе, взлетал и падал снова, а она выгибалась навстречу, радостно принимала его, впитывала, и трепетная покорность была в ее поцелуях. Она чувствовала, как наполняется им, как искажается в судорожном экстазе его лицо, как приливной волной надвигается наслаждение.