(1938–1980)
Основные даты жизни и творчества
1938, 25 января – родился в Москве.
1941–1943 – жил в эвакуации в Чкаловской (Оренбургской) области.
1947–1949 – жил в Германии.
1956–1960 – окончил школу-студию МХАТ.
1961 – начал сочинять и записывать на магнитофон песни.
1964 – начинает работать в Театре на Таганке, где сыграл роли Галилео Галилея в пьесе Б. Брехта «Жизнь Галилея», Хлопуши в инсценировке поэмы С. Есенина «Пугачев», Гамлета, Лопахина в «Вишневом саде».
1970 – женитьба на французской актрисе Марине Влади.
1979 – сыграл главную роль в телефильме «Место встречи изменить нельзя».
1980, 25 июля – умер в Москве.
1981 – публикация первой книги стихов «Нерв».
Художественный мир лирики Высоцкого
Люди: голоса и лицо
Владимир Семенович Высоцкий по основной профессии был актером. Большую часть своей недолгой жизни он прослужил в московском театре на Таганке, сыграв там Гамлета, Галилея в «Жизни Галилея» Б. Брехта, Свидригайлова в инсценировке «Преступления и наказания», Лопахина в «Вишневом саде». Он много снимался в кино, хотя там у него не было столь заметных ролей.
Однако главным его занятием стала так называемая авторская (бардовская) песня. Высоцкий сочинял слова и мелодию и сам под гитару исполнял песни на концертах. Многие кинофильмы и спектакли привлекали внимание лишь потому, что в них звучали песни Высоцкого. Еще большее число людей знали Высоцкого по магнитофонным записям его концертов. Голос Высоцкого был известен миллионам. Его называли символом времени, культурным героем советской эпохи. По всенародной популярности его можно сравнить лишь с Сергеем Есениным.
При жизни Высоцкого ни тексты его песен, ни «просто» стихотворения практически не публиковались. Когда же после внезапной смерти песни превратились в книги (в собрание сочинений вошло более 500 поэтических текстов), обнаружилось, что можно говорить о вполне оригинальном поэте Владимире Высоцком.
Высоцкий начал сочинять песни в начале 1960-х годов. Его поэтический мир сложился очень быстро.
Поэт сразу находит свой главный жанр: это повествовательное стихотворение, рассказ о каком-то примечательном, эксцентрическом событии – баллада. В нескольких известных текстах жанровое определение выносится в заглавие: «Баллада о борьбе», «Баллада о Любви», «Баллада об уходе в рай». В жанровом отношении мир Высоцкого напоминает Н. Гумилева (а «Песенку ни про что, или Что случилось в Африке» можно рассматривать как пародийный парафраз знаменитого гумилевского «Жирафа»).
Быстро определяется форма драматического монолога от лица разнообразных персонажей, за которыми скрывается, в которых растворяется подлинный автор. Такие стихи обычно называют ролевой лирикой. Здесь предшественником Высоцкого можно считать уже Некрасова, наполнившего свою лирику голосами мужиков, чиновников, разночинцев. Но еще более важна для подобных песен первая профессия Высоцкого. Он и в песне разыгрывает какую-то роль, которую пока не удалось сыграть на сцене или на экране.
Эта игра позднее усложняется. Подобно О. Э. Мандельштаму, сочинявшему стихи-двойчатки, Высоцкий создает песни-двойчатки, в которых сходная ситуация рассматривается с противоположных точек зрения («Две песни о воздушном бое» – «Песня летчика» и «Песня самолета-истребителя»; «Песня автозавистника» и «Песня автомобилиста»; «Охота на волков» и «Конец „Охоты на волков“, или Охота с вертолетов»).
Но за всеми этими ролями-масками скрывается сходный психологический тип. Герой Высоцкого – сильный человек, оказавшийся в какой-то сложной, экстремальной, предельной ситуации, часто на границе между жизнью и смертью. Сюжетные драматические монологи от лица этого сквозного персонажа складываются у Высоцкого в несколько больших и малых песенных циклов.
Одним из первых появился военный цикл («Братские могилы», «Сыновья уходят в бой», «Он не вернулся из боя», «Мы вращаем Землю»). Параллельно возникают альпинистский цикл (он начинается с песен для кинофильма «Вертикаль»), множество морских песен («Человек за бортом», «Пиратская», «Баллада о брошенном корабле»), спортивные монологи («Песня о сентиментальном боксере», «Песенка про прыгуна в высоту», «Вратарь»), иронические бытовые исповеди разных «малозначительных» личностей вроде семейной пары вечером у телевизора («Диалог у телевизора»), или пациента психиатрической лечебницы («Письмо в редакцию телевизионной передачи „Очевидное-невероятное“ из сумасшедшего дома – с Канатчиковой дачи»), наконец, условные, сказочные истории, действие которых обычно происходит в «некотором царстве» («Песня-сказка о нечисти», «Лукоморья больше нет», большой цикл по мотивам «Алисы в стране чудес» Л. Кэрролла).
Большинство таких циклов (кроме, быть может, военного) стилистически и эмоционально раздваиваются. Воспевая героизм, подвиг, Высоцкий обычно дает и снижающий, комический вариант темы. Пафос в соседней песне того же цикла корректируется смехом, согласно парадоксу Марка Твена: «Ирония обычно восстанавливает то, что разрушает пафос».
Вот два полета в космос: «И вихрем чувств пожар души задуло, / И я не смел – или забыл – дышать. / Планета напоследок притянула, / Прижала, не желая отпускать» («Я первый смерил жизнь обратным счетом…», 1972). – «Вы мне не поверите и просто не поймете: / В космосе страшней, чем даже в дантовском аду, – / По пространству-времени мы прем на звездолете, / Как с горы на собственном заду» («Марш космических негодяев», 1966).
Два образа гор: «А когда ты упал со скал, / Он стонал, но держал» («Песня о друге», 1966). – «Каждый раз, меня из пропасти вытаскивая, / Ты ругала меня, скалолазка моя» («Скалолазка», 1966).
Две сказочных страны: «Тайной покрыто, молчанием сколото – / Заколдовала природа-шаман. / Черное золото, белое золото / Сторож седой охраняет – туман» («Сколько чудес за туманами кроется…», 1968). – «И невиданных зверей, / Дичи всякой – нету ей: / Понаехало за ней егерей… / В общем, значит, не секрет: / Лукоморья больше нет, – / Все, про что писал поэт, – это бред» («Лукоморья больше нет», 1967). Точно так же можно выстроить на основе разных песен два образа спорта, моря или охоты.
Характерно, что из шестидесяти текстов Высоцкого, начинающихся с «я», большинство голосов принадлежит ролевым персонажам – от «Я – Баба Яга…» до «Я – Як-истребитель…». Личная, персональная тема проходит в этом многоголосом, нестройном хоре очень существенным, но далеко не первым голосом.
Образ автора в мире Высоцкого строится на немногих, причем преимущественно высоких, патетических чертах.
Он – певец, воспринимающий свое ремесло как высокое служение, почти молитву или смертный бой. «Я к микрофону встал, как к образам… / Нет-нет, сегодня точно – к амбразуре» («Певец у микрофона», 1971).
Он – патриот, со смехом воспринимающий слухи о собственной эмиграции и сладкой заграничной жизни. «Нет меня – я покинул Расею, / – Мои девочки ходят в соплях! / Я теперь свои семечки сею / На чужих Елисейских полях… / Я смеюсь, умираю от смеха: / Как поверили этому бреду?! – / Не волнуйтесь – я не уехал, / И не надейтесь – я не уеду!» («Нет меня – я покинул Расею…», 1970).
Он – вечный влюбленный в одну и ту же женщину (женой Высоцкого в последние годы была французская актриса Марина Влади). «Да, у меня француженка-жена – / Но русского она происхожденья» («Я все вопросы освещу сполна…», 1971). – «Мне меньше полувека – сорок с лишним, – / Я жив тобой и Господом храним. / Мне есть что спеть, представ перед Всевышним. / Мне есть чем оправдаться перед ним», – написано незадолго до смерти («И снизу лед и сверху – маюсь между…», 1980).
Лирического героя и многих ролевых персонажей объединяет одна общая тема, один постоянный мотив. Они постоянно рискуют жизнью, существуют на тонкой, опасной грани. «Я коней напою, я куплет допою – / Хоть мгновенье еще постою на краю» («Кони привередливые», 1972).
Мотив возможной и близкой смерти, караулящей за ближайшим углом судьбы, столь же важен для Высоцкого, как и мотив вечной любви.
В грязь ударю лицом,
завалюсь покрасивее набок —
И ударит душа на ворованных клячах в галоп,
В дивных райских садах наберу
бледно-розовых яблок…
Жаль, сады сторожат и стреляют без промаха
в лоб.
И этот мотив оказался пророческим.
Время: злободневное и вечное
Лирика Высоцкого тесно связана со временем, с советской эпохой 1960–1970-х годов, многие детали которой уже нуждаются в комментарии. Герои Высоцкого добывают нефть и уголь, выполняют и перевыполняют планы и премируются за это заграничными поездками, попадают в вытрезвитель и возвращаются из тюрем, ругаются у телевизора, борются за честь страны на спортивных площадках, высказываются по международным делам…
Для многих сюжетов Высоцкого органичен эстрадный принцип: сегодня в газете – завтра в куплете. Бытовые баллады Высоцкого воспринимаются как маленькая энциклопедия советского образа жизни с обязательным ироническим преломлением.
Считавшийся официальной критикой почти диссидентом-антисоветчиком или, в лучшем случае, – голосом «распоясавшихся хулиганов» (определение из статьи 1968 года, после которой возникла «Охота на волков»), Высоцкий на самом деле был одним из самых гражданских и патриотических поэтов среди своих современников.
Как в 1920-е годы Зощенко или Платонов, как в 1960-е годы Шукшин (один из самых близких Высоцкому писателей; «Памяти Василия Шукшина» посвящено стихотворение-плач, 1974), поэт опирался на некоторые важные представления, фундаментальные мифы советской эпохи.
Военный цикл продолжает и поддерживает традиционный образ Великой Отечественной войны, придавая ему монументальность трагедии и красоту легенды.
На братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них на рыдают, —
К ним кто-то приносит букеты цветов,
И Вечный огонь зажигают.
Здесь раньше вставала земля на дыбы,
А нынче – гранитные плиты.
Здесь нет ни одной персональной судьбы —
Все судьбы в единую слиты.
А в Вечном огне – видишь вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий Рейхстаг,
Горящее сердце солдата.
Я кругом и навечно виноват перед теми,
С кем сегодня встречаться я почел бы за честь, —
Но хотя мы живыми до конца долетели —
Жжет нас память и мучает совесть, у кого,
у кого она есть»
В «Балладе о детстве» (1975) сталкиваются два образа войны, два отношения к ней. Вначале даются непарадные, бытовые детали, свидетельствующие о шкурничестве, разрозненности интересов воевавших и скрывавшихся от общей беды: «Пришла страна Лимония, / Сплошная Чемодания! / Взял у отца на станции / Погоны, словно цацки, я, – / А из эвакуации / Толпой валили штатские». Но этому противопоставлена идея общей судьбы и связи поколений: «А в подвалах и полуподвалах / Ребятишкам хотелось под танки»; «Дети бывших старшин да майоров / До ледовых широт поднялись».
Как у многих поэтов первых лет советской власти, мир Высоцкого стоит на «глыбе слова „мы“». Поэт любит говорить от лица общего – штрафного батальона, спортивной команды, уличной компании, волчьей стаи. Его сильный человек становится собой, лишь ощущая принадлежность к целому.
Образ России, как и многое другое в лирике Высоцкого, очевидно раздваивается.
Родина – разоренный, погруженный во мрак дом «на семи лихих продувных ветрах» («Старый дом», 1974) и в то же время – сказочная страна чудес, где поют вещие птицы да звенят серебряные струны («Купола», 1975).
В синем небе, колокольнями проколотом, —
Медный колокол, медный колокол —
То ль возрадовался, то ли осерчал…
Купола в России кроют чистым золотом —
Чтобы чаще Господь замечал.
Я стою, как перед вечною загадкою,
Пред великою да сказочной страною —
Перед солоно– да горько-кисло-сладкою,
Голубою, родниковою, ржаною.
Высоцкий, как и многие в XX веке, в том числе В. М. Шукшин, подхватывает гоголевский вопрос («Русь, куда ж несешься ты?») и дает на него гоголевский же ответ, демонстрируя разрыв между Русью земной, в которой горько и солоно жить, и Русью идеальной, небесной, голубой, без которой жить не нужно и невозможно.
Слово: забулдыга-подмастерье
При жизни Высоцкого его знакомые, профессиональные поэты, относились к его творчеству иронически снисходительно. «И мне давали добрые советы, / Чуть свысока похлопав по плечу, / Мои друзья – известные поэты: / „Не стоит рифмовать «кричу – торчу»“» («Мой черный человек в костюме сером…», 1979). После его смерти И. А. Бродский говорил о поэте совсем в другом тоне, отмечая у него «абсолютно подлинное языковое чутье» и «феноменальные рифмы»: «Я думаю, что это был невероятно талантливый человек, невероятно одаренный, совершенно замечательный стихотворец».
У Высоцкого действительно есть языковые ошибки, банальные рифмы, которые часто незаметны при авторском исполнении песни (хотя рифму нельзя рассматривать в отрыве от замысла всего стихотворения, ведь и А. Блок в стихотворении «О доблестях, о подвигах, о славе…» рифмует снизошла – ушла и даже мою – свою). Но в лучших произведениях поэт оказывается виртуозным мастером, устраивает словесные фейерверки, демонстрирующие невероятную одаренность, поэтическое мастерство, в том числе мастерство рифмы.
А. Н. Апухтин сто пятьдесят лет назад написал экспериментальное ироническое стихотворение на одну рифму, монорим, которое попало в антологии русского стиха.
Когда будете, дети, студентами,
Не ломайте голов над моментами,
Над Гамлетами, Лирами, Кентами,
Над царями и президентами,
Над морями и над континентами… —
и так далее, 27 стихов.
Высоцкий играючи сочиняет похожие стихи, но более сложные и по формальному заданию, и по сути – три строфы-моноримы по шестнадцать стихов, увенчанные композиционным кольцом.
Мне судьба – до последней черты, до креста,
Спорить до хрипоты (а за ней – немота),
Убеждать и доказывать с пеной у рта,
Что – не то это вовсе, не тот и не та!
Что лабазники лгут про ошибки Христа…
Что – пока еще в грунт не влежалась плита, —
Триста лет под татарами – жизнь еще та:
Маета трехсотлетняя и нищета.
Но под властью татар жил Иван Калита,
И уж был не один, кто один против ста.
Пот намерений добрых и бунтов тщета,
Пугачевщина, кровь и опять – нищета…
Пусть не враз, пусть сперва не поймут ни черта, —
Повторю даже в образе злого шута, —
Но не стоит предмет, да и тема не та, —
Суета всех сует – все равно суета.
〈…〉
…Если все-таки чашу испить мне судьба,
Если музыка с песней не слишком груба,
Если вдруг докажу, даже с пеной у рта, —
Я уйду и скажу, что не все суета!
Попробуем пристальнее присмотреться к одной из характерных баллад Высоцкого, «Дорожная история» (1972).
В традиционнейшем ямбе, изобретательно упакованном в строфу с чередованием четырех– и шестистопных стихов, вдруг обнаруживается танцевальная походка. Но сюжет развертывает совсем не легкий смысл.
В первой же строфе, всего в шести стихах, дан рельефный образ очередного сильного героя Высоцкого: «Я вышел ростом и лицом – / Спасибо матери с отцом, – / С людьми в ладу – не понукал, не помыкал, / Спины не гнул – прямым ходил, / И в ус не дул, и жил как жил, / И голове своей руками помогал…»
А дальше рассказана вовсе не «обыкновенная история»: попав по доносу и навету в лагеря и отсидев семь лет, герой «за Урал машины стал перегонять». Заглохший под Новый год на трассе грузовик (слова «назад пятьсот, вперед пятьсот» становятся одним из лейтмотивов баллады) оказывается местом, в котором происходит испытание мужской дружбы. Фабула «Дорожной истории» строится на нескольких психологических парадоксах. Напарник («Он был мне больше чем родня – / Он ел с ладони у меня») становится неуправляемым, злым, хватается за гаечный ключ и потом уходит, пытается сбежать. Герой дожидается помощи, приходит в себя в больнице, возвращается к прежнему занятию – и прощает бывшего друга. «И он пришел – трясется весь… / А там опять далекий рейс, – / Я зла не помню – я опять его возьму».
В балладе есть и сон, но опять-таки поданный неожиданно, кратко и изобретательно. «Мне снился сон про наш „веселый“ наворот: / Что будто вновь кругом пятьсот, / Ищу я выход из ворот, – / Но нет его, есть только вход, и то – не тот».
В фабулу органично вплетаются и другие сентенции. «Потом – зачет, потом – домой / С семью годами за спиной, – / Висят года на мне – ни бросить, ни продать». – «А что ему – кругом пятьсот, / И кто кого переживет, / Тот и докажет, кто был прав, когда припрут». – «А тут глядит в глаза, и холодно спине. / А что ему – кругом пятьсот, / И кто там после разберет, / Что он забыл, кто я ему и кто он мне».
Такая фонетическая и семантическая игра вообще характерна для Высоцкого. Высказывания персонажей часто перерастают фабулу, выходят за пределы текста, превращаются в отточенный афоризм-формулу, пригодную на все случаи жизни – хоть в газетный заголовок, хоть в антологию «народной мудрости».
«Коридоры кончаются стенкой, / А тоннели выводят на свет» («Баллада о детстве»; здесь нельзя забывать и о двойной семантике стенки, важной для темы баллады: стенка – это еще и расстрел). – «Пророков нет в отечестве своем, / – Но и в других отечествах – не густо» («Я из дела ушел», 1973). – «Наши мертвые нас не оставят в беде, / Наши павшие – как часовые…» («Он не вернулся из боя», 1969). – «Жираф большой – ему видней» («Песенка ни про что…», 1968).
Десятки афоризмов из стихов Высоцкого стали крылатыми словами, вошли в современный язык. Это высшая похвала для любого поэта.
За счет обобщенной формулы и ближайшего контекста вроде бы невинные бытовые фабулы баллад Высоцкого оборачиваются притчами.
«Москву – Одессу» (1967), внешне простую историю о бесконечных задержках авиарейса, можно прочесть (в зависимости от понимания последней ключевой строфы) как символическое размышление об укрощении, смирении героя или, напротив, неистребимой тяге его к свободе на фоне покорности других.
Но надо мне туда, куда меня не принимают, —
И потому откладывают рейс.
Мне надо – где метели и туман,
Где завтра ожидают снегопада!..
Открыты Лондон, Дели, Магадан —
Открыли все, – но мне туда не надо!
〈…〉
Опять дают задержку до восьми —
И граждане покорно засыпают…
Мне это надоело, черт возьми, —
И я лечу туда, где принимают!
«Утренняя гимнастика» (1968), юмористическая зарисовка знакомой каждому советскому человеку радиопередачи, вдруг превращается в печальное размышление о феномене толпы, из которой опасно высовываться, проявляя свою индивидуальность. «Не страшны дурные вести – / Начинаем бег на месте, – /В выигрыше даже начинающий, / Красота – среди бегущих / Первых нет и отстающих, / – Бег на месте общепримиряющий!»
А «Песенка прыгуна в высоту» (1970) по мере развертывания фабулы, напротив, становится притчей о верности себе, благородном упрямстве, которое в конце концов оправдывается и позволяет добиться поставленной цели. «Но лучше выпью зелье с отравою, / Я над собою что-нибудь сделаю – / Но свою неправую правую / Я не сменяю на правую левую!» – «Пусть болит моя травма в паху, / Пусть допрыгался до хромоты, – / Но я все-таки был наверху – / И меня не спихнуть с высоты!»
В песнях-стихах Высоцкого, как правило, мало «чистой» лирики, психологической тонкости невыразимого или гармонической точности классической традиции. Его художественный мир строится по-иному: разнообразные типы-маски ролевой лирики, стилистическая игра со штампами, антитеза, реализация метафоры, эффектный афоризм-концовка.
Если в жанровом отношении Высоцкий продолжает балладную традицию, то в области стиля он явно принадлежит к «футуристической» линии словесного конструктивизма, использования языка «улицы», интонации и стихии устной речи. На один уровень с поэтической классикой Высоцкого выводит не всегда результат, но почти всегда – степень самоотдачи.
«У народа, у языкотворца, умер звонкий забулдыга-подмастерье». Так Маяковский – тоже на грубоватом языке улицы – сказал про Сергея Есенина, но, как выяснилось совсем скоро, – и про себя самого. После 25 июля 1980 года (день смерти Высоцкого) этот поэтический некролог можно было смело повторить по отношению к забулдыге-подмастерью следующей эпохи.
И лопнула во мне терпенья жила —
И я со смертью перешел на «ты»,
Она давно возле меня кружила,
Побаивалась только хрипоты.
Я от суда скрываться не намерен:
Коль призовут – отвечу на вопрос.
Я до секунд всю жизнь свою измерил
И худо-бедно, но тащил свой воз.
Но знаю я, что лживо, а что свято, —
Я это понял все-таки давно.
Мой путь один, всего один, ребята, —
Мне выбора, по счастью, не дано.