деполитизированные) описания, а гигиенические нормы стали предметом рассмотрения исключительно специальной медицинской литературы.
Кроме того, женские журналы и журналы мод 1920–1930-х годов являются не только собранием интересных сведений о моде и/или гигиене, но и уникальным примером для исследования взаимодействий внутри комплекса «мода-политика-гигиена». Мы можем наблюдать, как осуществлялось идеологическое переформулирование вопросов моды и гигиены. Причем мы имеем дело с некой «геральдической конструкцией», где в «сильной позиции» зачастую выступает не политика, а гигиена. Так, гигиена популяризировалась посредством политики («здоровые граждане полезны для государства»), т. е. присваивала себе политический образ. В этом можно видеть отличие профессионального гигиенического дискурса, представленного в научных журналах и сборниках, от популярного, складывавшегося в журналах и общедоступных брошюрах: первые практически полностью лишены политической составляющей, тогда как во вторых она доминирует. В то же время происходил и процесс инкорпорирования гигиены в область идеологии посредством наделения гигиенических норм символическими значениями. В текстах рассматриваемого периода можно выделить такие оппозиции, как «чистота тела/чистота души», «здоровье физическое/здоровье духовное» («в здоровом теле здоровый дух»), «красота тела/красота души». В журнальном дискурсе достаточно часто встречается операция по переформулированию гигиенических характеристик в характеристики морально-этические. Например, весьма распространены следующие смысловые смещения: «скверно… когда грязный парень направо и налево отправляет свои „научно-физиологические“ (sic!) потребности с грязными девушками, которых он нисколько не любит…»; «…чистейший в мире человек — Ленин» [Искусство одеваться 1928 № 1:3].
Мой опыт работы с журналами показал, что другая, «негигиеническая» политизация моды носила нерегулярный, «точечный» характер и выглядела скорее как эксцесс и/или эксперимент, чем как последовательная тенденция. Так, наиболее удачными попытками мягкой идеологизации моды можно считать разработку моделей прозодежды (костюмы для хирургов, пожарных, пилотов, продавцов и др.) известными художниками-конструктивистами А. Родченко, В. Степановой, Л. Поповой[243]; развитие традиций народного костюма Н. Ламановой[244]; поиски новых форм в спортивной и профессиональной одежде художниками В. Мухиной, А. Экстер, Е. Прибыльской, Н. Макаровой[245]. Более экзотические варианты — «идеологическая» роспись тканей (например, серпами и молотами[246]) и использование фабричных работниц в качестве «моделей» для демонстрации одежды (см., например, фотографию и подпись к ней: «Работница-галошница резиновой мануфактуры „Треугольник“ в платье, специально сделанном по рис. худ. Правосудович. Платье сделано из дешевого вельвета и отделано дешевой пестрой парчой» [Искусство одеваться 1928 № 1:1]).
Повторю, что в рассматриваемый период более характерным явлением было утверждение моды через констатацию ее гигиеничности. Внутри журналов можно обозначить сферы, внутри которых формировался единое поле говорения о моде и гигиене. Прежде всего, это тексты, связанные с одеждой: перечни гигиенических требований к одежде, обсуждение связи внешнего вида вещей и их гигиеничности, способы сохранения и чистки одежды и пр. В отдельную тему можно выделить журнальные статьи по проблемам здоровья: рассказы о том, какая одежда полезна/вредна для здоровья, обучение гигиеническим навыкам и нормам, знакомство со средствами гигиены, гигиенические требования к прическе, косметике и пр. Интересующая нас проблематика присутствует и в материалах о спорте и «культурном отдыхе» — одежда для спорта и гигиенические требования к ней. Аналогичную проблематику можно отследить и в статьях о беременности и детях — гигиенические требования к одежде для беременных и детей. Значительно более экзотично эта проблематика рассматривается в отношении вопросов любви и брака: в частности, обсуждается такая тема, как влияние чистоты и внешнего вида одежды на становление любовных/семейных отношений и на здоровье потомства. Отдельного внимания заслуживает реклама: гигиеническая составляющая может присутствовать в рекламе одежды, косметических средств, средств контрацепции и пр. За рамками исследования я оставляю лишь модный (описание моделей одежды) и гигиенический дискурсы (гигиенические советы по уходу за телом).
Неоднозначность анализируемой дискурсивной ситуации состояла в легитимации модных тенденций путем их гигиенического обоснования, но при этом выхолащивался сам смысл моды как культурной практики: насаждая идею полезности, гигиенический дискурс сводил на нет возможность неутилитарного подхода к одежде и внешности. Гигиенисты видели свою задачу в поддержании/возвращении телу и лицу изначального здоровья, а не в улучшении внешнего вида путем правильного подбора вещей и косметики. Весьма показательным является следующий журнальный пассаж: «Говоря о косметике, надо различать… средства, которые стремятся украсить природную внешность женщины, от того, что имеет целью скрыть искусственным путем какие-либо физические недостатки или следы разрушения, оставленные временем» [Искусство одеваться 1928 № у]. Иначе говоря, гигиенисты работали с «природой», а мода — с «эстетикой». Отсюда попытки дополнительного (неутилитарного) улучшения внешности/одежды трактовались как «буржуазное» излишество: «…цепляние за молодость с помощью искусственных ухищрений, скрывающих морщины или двойной подбородок — занятие легкомысленное и не стоящее (sic!); оно к лицу только праздным и изнеженным „барыням“, а не женщинам нашей эпохи. Ей не до того, да и нет у нее ни времени, ни шальных денег на покупки всякого рода дорогих пудр, красок для губ и пр.» [Искусство одеваться 1928 № 7].
Взаимодействие трех составляющих — моды, политики и гигиены — создавало сложно организованное смысловое поле. Анализ журналов показал, что для внедрения гигиенически опосредованной идеологии в сферу моды были выбраны определенные локусы. Среди них доминировало обсуждение длины юбок (длинные/выше колена) и длины волос (косы/короткая стрижка). Как писал журнал «Искусство одеваться»: «…двух основ современного женского облика: короткого платья и короткой стрижки волос…» [Искусство одеваться 1928 № 7]. Весьма характерно следующее гигиеническое обоснование пользы коротких волос: «…от стрижки женские волосы… только выиграют в крепости: кожа головы и корни волос будут лучше омываться воздухом… и получать лучшее питание, чем при тяжелых, свернутых узлом… волосах наших матерей»; «…длинные волосы — удобная почва для размножения бактерий» [Искусство одеваться 1928 № 6; № 7].
Другими, менее значимыми «зонами» можно считать обсуждение обуви (низкий/высокий каблук, «тупой»/«острый» носок), чулок (хлопчатобумажные/шелковые), белья (хлопчатобумажное/шелковое, короткое/длинное), косметики (краситься/не краситься). Гигиенический вердикт высоким каблукам и узким носкам звучит следующим образом: «…современная модная обувь достигает своей „эстетической“ цели слишком дорогой ценой: появляются мозоли, искривление пальцев стопы, плоскостопие, неправильная походка и т. д.» [Искусство одеваться 1928 № 4:16]. Аналогичную ситуацию можно отследить и в связи с появлением короткого модного белья: «Для… холодного времени года… сочетание короткой юбки с т. н. „комбинацией“, носимыми без сорочки, даже прямо опасно для здоровья… тем более что и ажурно-тонкие чулки ни в какой мере не защищают от холода» [Искусство одеваться 1928 № 7][247]. Таким образом, в исследуемый период гигиенические требования были формой политической экспансии, контролирующей и нормирующей моду.
Интересно, что «гигиеническая экспертиза» касалась не только современности, но и опрокидывалась в прошлое. Как правило, на констатацию гигиеничности/негигиеничности той или иной модной тенденции накладывалась еще одна аксиологически окрашенная оппозиция, которую можно обозначить как «новое/старое». «Новое» (стрижки, загар, укороченные юбки, одежда для спорта и пр.) чаще всего маркировалось как гигиеничное, удобное, практичное — и только как следствие — как отвечающее духу времени, прогрессивное, «социально-близкое»[248]. «Старое» (сложные прически, длинные волосы, макияж, корсеты, шлейфы, высокие каблуки и пр.) соответственно определяется как негигиеничное и неудобное. Обычно появление новых веяний во внешнем облике объясняется «духом времени» и ускорившимся ритмом жизни: «Мы живем в атмосфере быстро движущейся жизни, наш темп быстрый, мы торопимся, спешим…»; «…наши работницы… не имеют времени, устраивать на своих головах сложные прически, и для них, живущих деловой жизнью, по часам, короткие волосы являются прямо необходимой прической» [Искусство одеваться 1928 № 1:16], [Журнал для женщин 1926 № 2: 20]. Гигиенический дискурс журнальных статей о моде пропагандирует «тело, освободившееся от корсета, от длинных юбок, идиотски волочащихся по земле, подметавших полы и забиравших всю пыль, все миазмы, все микробы… от копны волос на голове, от громадных уродливых шляп…» [Искусство одеваться 1928 № i: 16]. К этому добавляется констатация несовместимости (комичности) предшествующей «антигигиеничной» моды с изменившимися социальными условиями и контекстами: «…для наших женщин были бы обузой и тяжелым стеснением