Потом идет чудо с веточками. Для Тристана и Изольды – это смерть; в разных версиях они или после смерти превращаются в растения, или из могилы Тристана вырастает куст и уходит в могилу Изольды. Мотив объединения любящих в смерти Ермолай-Еразм заимствует, как мы увидим, но у него чудо с кустами отдельно, объединение героев в смерти отдельно. И, обратите внимание, для Тристана и Изольды это чудо с кустами (в любой форме) – ситуация, когда мертвое оживает. Или кусты сами взяли и объединились (в «Жимолости» Марии Французской; там сложная биография кустов), или просто куст вырастает из могилы и уходит в другую. Этот мотив Ермолай-Еразм отлично сохраняет. И случается это чудо из-за любви, просто его героям положена одна любовь – любовь к Богу.
Финал. Петр и Феврония заканчивают свою жизнь в монастыре. Соответственно, он в мужском, она – в женском. И дальше идет последнее чудо. Когда Петр чувствует приближение смерти, посылает к Февронии. И вот здесь-то будет мотив, что они хотят быть похоронены в одном гробе, поэтому они хотят умереть одновременно. Если это не наследие «Тристана и Изольды», то я эфиоп. В импортном первоисточнике Изольда будет умирать от любви к Тристану, и ей надо спешно добраться на корабле до его смерти. Там будет мотив белых/черных парусов. Тристан хочет увидеть, плывет ли корабль с Изольдой под белым парусом, он чувствует приближение смерти, но всячески удерживает в себе жизнь, чтобы умереть с ней в объятиях. Ему его жена говорит, что корабль под черным парусом (то есть Изольды на нем нет), Тристан говорит, что, мол, больше не могу удерживать свою жизнь, и умирает. Входит Изольда, видит его мертвым, умирает сама – и дальше их хоронят вместе. Вы устали; давайте я вас чуть-чуть повеселю. Всё это происходит в замке Карэ. Я заинтересовалась, а реален ли замок Карэ. Выяснилось, что он существует и там даже ежегодно проходят средневековые фестивали. Очень всё здорово, только одна маленькая проблема. Полуостров Бретань (место действия) – это полуостров на севере Франции, довольно большой, разделен на четыре части, и замок Карэ находится… ровно в его середине. Поэтому «гавань замка Карэ» – это, знаете, очень смешно. Это лучше, чем «Москва – порт пяти морей», потому что корабль к Карэ ну никак причалить не может.
Но это так, лирическое отступление. А в «Повести», естественно, нет никаких замков, никаких парусов. Петр трижды посылает к Февронии, говоря, что моя смерть близка. Она же отрече: «Пожди, господине, яко дошию воздух во святую церковь». То есть она вышивает покров на алтарь (воздýх) и говорит ему каждый раз: «Подожди, я должна дошить покров, и вот тогда я могу умереть». То, что она сама определяет час своей смерти, это – очередное ее чудо. То есть Петр вынужден удерживать в себе жизнь, как и Тристан; мотив заимствован, мотивация противоположна. И, когда Петр посылает третий раз, говоря, что нет уже никаких сил, Феврония воткнула иглу в покров, обернула ниткой, которой шила, тут она и умирает. Лихачев, помнится, очень умилялся на эту нитку: что это такая реалистичная бытовая деталь, которая сюда проникает. Я думаю, что она сюда проникает примерно по той же причине, по которой всяческие зайчики скачут. То есть это приближение к крестьянскому труду, который сакрален по самой своей природе. Итак, они умирают, их хоронят раздельно, но их тела чудесным образом оказываются в одном гробу. Мотив «Тристана и Изольды»; уже разбирали.
Вот такая у нас грустная история с «Петром и Февронией», потому что Ермолай-Еразм не был понят современниками, его труд – это не повесть, это же житие, оно предназначалось для Великих Миней Четьих, о которых мы будем говорить в следующий раз. Великие Минеи Четьи – это собрание всей христианской литературы Древней Руси. Свод всего, что написано на душеполезную тему на момент XVI века. И естественно, что комиссия этот текст категорически не приняла. То здесь зайцы скачут, то какие-то сказочные мотивы и прочие импортные безобразия. «Нет, спасибо», – сказала комиссия в XVI веке. Дальше пришло советское время. Текст подавался однозначно в рабочее-крестьянском ключе: быть из трудового народа хорошо, Феврония хорошая, Ермолай-Еразм тоже хороший, потому что поэтизирует крестьянство, фольклорные мотивы привносит, иголка эта самая – вот она, крестьянский разнообразный труд, неважно какой. Ура. Н-да. Ну и сейчас… я уже ругалась. Государственный праздник День Ромашки – день памяти Петра и Февронии, текст трактуется как гимн супружеской любви, а немногие читавшие реагируют вопросом «Чё?!», поелику ничего похожего на супружескую любовь там не обнаруживают. И от непонимания пишут разные мерзости в Интернете.
Очень грустная история. Нет повести печальнее на свете, чем повесть о судьбе «Повести о Петре и Февронии».
Еще одна вещь, которую я хочу сказать напоследок. После этой трактовки вам будет немного проще воспринять оперу Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии». С ней всё так же печально. Все знаменитые оперы Римского-Корсакова – или сказочные («Садко», «Снегурочка»), или исторические («Царская невеста», «Псковитянка», дописывание любовных арий в «Князя Игоря»), и все они лишены религиозного содержания. И вдруг на этом фоне он пишет вещь абсолютно религиозную, которую у нас и не особо ставили по понятным причинам. Как в Советском Союзе ее ставить? Но в восьмидесятые годы сделали (кажется, всё-таки в концертном исполнении) – там же борьба с татарами, знаменитая «Сеча при Керженце», Китеж ушел на дно озера, чтобы не достаться врагам… Но смысл-то там в том, что счастье обретается только после смерти, только в горнем мире. И свадьба Февронии с ее княжичем происходит в незримом Китеже, то есть они оба погибли: он пал в бою, она была то ли замучена в плену, то ли бежала и погибла в лесу. Сюжетно всё это смягчено, но понять-то можно. Незримый град Китеж становится символом ухода в высший, горний, лучший мир. Глубоко христианская вещь. Почитайте биографию Римского-Корсакова – у него с этой оперой тоже было невесело. Вроде сказочный сюжет, вроде борьба с татарами, но недаром свадьба главных героев возможна только в незримом Китеже. То есть и в опере мирская любовь – это только часть более высокой любви. Как видите, вполне в духе того, о чем сегодня говорили.
Лекция 6. Державные идеи в древнерусской литературе
Ну что ж, мы с вами продолжаем посылать к чертовой бабушке хронологию. У нас снова XV и XVI век в одном. И начнем мы с вами с древнерусской «Повести о Дракуле», что само по себе замечательно, потому что у нас Дракула ассоциируется исключительно с вампирятником, массовой культурой и т. д. Но не волнуйтесь. Дракула в массовую культуру попал давно, еще в XV веке. И сначала, естественно, он попал в массовую культуру европейскую. А на Руси дело было так: думный дьяк Федор Курицын был отправлен с посольством в Европу и там познакомился с расхожими в то время мрачно-анекдотическими рассказами про Влада Цепеша, их записал, и в таком виде у нас появилась, вы не поверите, оригинальная, не переводная «Повесть о Дракуле».
Я не буду сейчас останавливаться на личности Влада Цепеша. Я напомню, что слово «цепеш» означает «прокалыватель», то есть сажатель на кол. Это никакая не фамилия, это такой милый эпитет. А «дракула» – «дракон». Нам важен не Цепеш как историческое лицо, нам важен его образ в культуре; скажу только одно: судя по всему ситуация, при которой его изобразили буквально-таки исчадием ада, в Европе была сугубо политической. Его трения с венгерским королем и прочие подобные вещи. А может быть, был просто слишком богат. В любом случае Влад Цепеш не был каким-то особенно жестоким для своего времени, он просто перешел дорогу не там и не тому, этим обессмертив свое имя, в отличие от своих антагонистов, которые более-менее благополучно окончили жизнь…
И нас он интересует исключительно как литературный персонаж.
И вот здесь происходит очень любопытное явление, потому что европейские произведения о Владе Цепеше сосредотачивались на его жестокости. Так возник сборник мрачных анекдотов о человеке, который загадывает некие загадки, и если ты не отгадал, то тебя не просто казнят, а казнят мучительной смертью (как правило, сажают на кол). А Федор Курицын делает следующую вещь. Он этот материал – мрачный европейский юмор – вдруг подает в политическом ключе. У него Дракула оказывается свирепым, но мудрым и справедливым правителем. То есть он вдруг подает все поступки Дракулы как поступки положительные, несмотря на его исключительную жестокость. Иными словами, это создание образа сильного государя, а сильный государь без большой крови не бывает.
Как у нас сообщает учебник, пока Дракула был христианским князем, то правил жестоко, но справедливо и мудро, а вот дальше он изменяет вере, отпадает от православия, после чего становится чисто жестоким и будет автором повести безоговорочно осуждаться. Я сейчас перечитала «Повесть о Дракуле» и что-то этого не нашла. В конце его жестокость сводится исключительно к тому, что он мучил зверюшек в тюрьме. Оно, конечно, защитники животных негодуют… Финал повести, несмотря на то что Дракула уже сменил веру, совершенно смазан. Очень вяленький финал. Поэтому да, факт смены веры осуждается, но не более того. Никакого радикального падения Дракулы вследствие этого не происходит, это исключительно фантазии учебника.
Забавно: я сейчас, перечитывая специально к этой лекции «Повесть», обнаружила, что, похоже, за все годы преподавания литературы я ее так и не открыла, потому что в этом не было необходимости. У меня же каждая лекция начиналась с разбора студенческих работ, а студенты в экстазе: «О, Дракула! Древнерусский Дракула! Оригинальный Дракула!» Да их же за уши не оттащить от такого. Поэтому на мой виртуальный стол ложилась куча эссе на эту тему и я, благо со студенческих лет повесть помнила, не нуждалась в тексте, чтобы эти работы проанализировать. Цитатами меня снабжали мои журналята. Как вы понимаете, «Повесть о Дракуле» в том самом контексте, о котором я говорила со студентами (почему это актуально и зачем это надо знать журналистам), конечно, одно из ярчайших произведений древнерусской литературы. Прежде всего,