». Так что по небесным явлениям предрекают Ивану Васильевичу… что? грозную мудрость. Я, ей-богу, не понимаю, вас удивляют последующие события? Действительно, несмотря на все ужасы, хоть Грозный, хоть Сталин – крупнейшие исторические личности. С грозной мудростью всё было нормально.
Засим мы с вами переходим к этой грозной мудрости непосредственно. От Грозного сохранилось очень много текстов. Грозный был очень образованным человеком и очень плодовитым автором. И учебник хвалит его за умение писать в самом разном стиле. В некоторых текстах он вполне изъясняется по-церковнославянски – и действительно дает образцы этого стиля. Там, где он писал королеве Елизавете, он говорит как мудрый и сильный политик. Он и в страхе писал, да, в «Каноне ангелу грозному». Поэтому он как публицист действительно чрезвычайно интересен.
Но, как вы понимаете, из всего его литературного наследия мы с вами проходим переписку с Курбским. По опять же причинам отчасти политическим, а отчасти из-за проблемы языка и стиля, о которой мы будем говорить в следующий раз. Я сегодня буду говорить об этой переписке, но не очень-то ее цитировать. А если цитировать, то места политические, а не стилистические. Потому что со стилистикой… тут наша родная культура себе вырыла не то что яму, она себе вырыла большое кладбище. А когда она в этот гигантский некрополь в XXI веке пошла падать, то она принялась ругаться, что она падает в гигантский некрополь, который весь XX век она успешно копала. В том числе и во всех учебниках, где речь идет о том, что достоинством стиля Грозного, как вы наверняка знаете и без меня, считается живость его речи, «кусательный стиль», введение просторечий. И эти же люди меня будут ругать за слово «черт» в лекции. Ну, я вас умоляю! Я просто филологически подкованный человек. Меня учили, что Грозный писал хорошо, Аввакум писал хорошо…
Но об этом будем говорить в следующий раз, чтобы вы увидели всё в подробностях. А нас сейчас интересует другое. Курбский бежал в Литву, к врагам. И оттуда, с безопасного расстояния, пишет свое послание. А Грозный в своем ответе… что он утверждает? Он утверждает борьбу с боярами, весьма любезную сердцу советского человека. О чем сегодня уже бысть речено. Бояре во всем виновны, а Грозный хоть и жестокий, но сильный и потому прав. Это раз. Дальше, Грозный утверждает ненависть к изменникам родины. Курбский раз бежал, а не погиб, то он изменник, и, соответственно, он за это будет советской культурой успешно осуждаться. Хотя, как изменник, он, собственно, ничего дурного и не сделал. Всё это идеально просто ложится в советскую культуру. Шестнадцатый век, Советский Союз – разница в костюме, ей-богу. Вот почему переписка с Курбским станет самым востребованным из сочинений Грозного, и за это ему простят всю его жестокость.
Вот давайте об этом немножечко и поговорим. Итак, Курбский пишет Грозному: «Зачем, царь, воевод, дарованных тебе богом для борьбы с врагами, различным казням предал, и святую кровь их победоносную в церквах Божьих пролил…» Еще раз и медленно. Пролил их кровь где? – в церквях! Кхм, сейчас-то у нас всё плохо с православием, а на Руси-матушке всё с православием было хорошо – тишь, да гладь, да божья благодать. И вот Курбский обвиняет Грозного в том, что какие-то вельможи победоносные, полководцы, были убиты непосредственно в церкви. Что любопытно, Грозный в своем ответе невозмутимо будет упоминать убийство в церкви. Правда, он будет заявлять, что это были совсем другие вельможи. Оценили? Представьте себе, что у нас сейчас кого-то в церкви убьют. Такое не влезает наше сознание. Вот как на самом деле было на прекрасной благочестивой Руси.
Что надо понимать, говоря о культурном контексте? Что свое послание Курбский предназначал отнюдь не только лично Грозному. Разумеется, это послание расходилось по европейским дворам. Это был не акт личной переписки, а то, что мы сейчас называем термином «открытое письмо», то есть актом некоей политической полемики. Грозный на это откликается. Его ответ на первое послание в двадцать раз больше послания Курбского, и он его озаглавливает «Во всё Российское царство…», то есть это будет зачитываться в церквях.
Поскольку я не могу жить без XX века, то помните ли вы судьбу фильма «Александр Невский»? Фильм снимают в условиях, когда война с Германией кажется неминуемой. Именно поэтому это сражение на Чудском озере, а не Невская битва. Дальше что происходит? Фильм получает премию, страна рада, грады веселы, Эйзенштейн счастлив, Черкасов счастлив… Всем хорошо. Дальше – Пакт о ненападении с Германией. И фильм мгновенно исчезает с экранов кинотеатров. Он сразу же из востребованного становится негласно запрещенным. Дальше у нас начинается Великая Отечественная война, когда этот фильм снова в строю. И вопрос из «Что? Где? Когда?»: на каком ордене с изображением Александра был изображен Николай? На ордене Александра Невского, на котором логично изображен Николай Черкасов. То есть сначала фильм у нас шел на ура, потому что он отвечает актуальным политическим задачам, потом он под запретом, потому что политические задачи сменились, потом снова на ура. При чем тут переписка Грозного с Курбским? При том что Грозный свое послание предназначал Курбскому в последнюю очередь, а в первую очередь, как уже было сказано, «во всё наше Российское царство», и это послание имело несколько редакций. И в первой редакции упоминались некоторые бояре, которые потом, во время введения опричнины, были репрессированы, говоря современным языком. И поэтому Грозному пришлось быть самому себе цензором и это послание редактировать. Вот вам проблемы пропагандистского искусства в XVI веке. Всё родное, всё знакомое, только вместо кинотеатров – церкви.
Что ж… Грозный и бояре – это будет относительно большой пассаж (мы с вами опять два часа просидим), но я просто не могу об этом не сказать, это факт большой и значимый. Грозный делает очень любопытную вещь. Для него Курбский с его посланием становится символом бояр, которые идут против государства. Обратите внимание: Курбский и Грозный – ровесники. Тем не менее Грозный пишет очень любопытные вещи. Я читаю сразу в переводе: «…обещал я подробно рассказать, как жестоко пострадал из-за вас в юности и страдаю доныне. Было мне было три года, брату моему год…» Еще раз напомню, Курбский – ровесник Грозного. Быть виновным в том, что пострадал Грозный, когда ему было три года, Курбский не мог по очень уважительной причине. Тем не менее, поскольку Курбский стал знаковой фигурой для оппозиции, он попадает под раздачу. Итак, давайте смотреть, что ж там было? «…мать наша, благочестивая царица Елена, осталась несчастнейшей вдовой, словно среди пламени находясь: со всех сторон на нас двинулись войной иноплеменные народы – литовцы, поляки, крымские татары, Астрахань, ногаи, казанцы, и от вас, изменников, пришлось претерпеть разные невзгоды и печали, ибо князь Семен Бельский и Иван Ляцкий, подобно тебе… сбежали в Литву, и куда только они не бегали, взбесившись, – и в Царьград, и в Крым, и к ногаям, и отовсюду шли войной на православных». И дальше идет перечень всевозможных его бедствий. «Было мне… восемь лет; и так подданные наши достигли осуществления своих желаний – получили царство без правителя, об нас же, государях своих (т. е. о нем и его младшем брате), никакой заботы сердечной не проявили, сами же ринулись к богатству и славе и перессорились при этом друг с другом. И чего только они не натворили!.. Нас же с единородным братом моим, святопочившим в Боге Георгием, начали воспитывать как чужеземцев или последних бедняков. Тогда натерпелись мы лишений и в одежде, и в пище. Ни в чем нам воли не было, но все делали не по своей воле и не так, как обычно поступают дети. Припомню одно: бывало, мы играем в детские игры, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, опершись локтем о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас не взглянет – ни как родитель, ни как опекун и уж совсем ни как раб на господ. Кто же может перенести такую кичливость?» Смотрите, что он делает такого ужасного? Он сидит, положив ногу на стул. Вот здесь надо сделать лирическое отступление о символике верха и низа в русской культуре. Тот же самый Грозный будет вступать в абсолютно интеллигентную полемику с папским легатом Антонио Поссевино, где будет говорить, что папа Римский совершает чудовищный грех – не угадаете какой. Он носит крест на туфлях! Действительно, папские туфли с крестом. Антонио Поссевино будет русскому царю объяснять, что Господь к кресту был прибит всем своим телом и поэтому крест на туфле – это совершенно допустимо. На что Грозный будет с гневом ему говорить, что всё, что ниже пояса, – всё греховно, и тем самым крест на туфлях – это святотатство. Вот символика креста в православии. Крест ни в коем случае не может находиться ниже пояса, это осквернение креста. Этот момент очень серьезно прописывался в руководствах для иностранных послов, которые прибывали на Русь: если их крест будет свисать на живот, русские придут в страшное возмущение. И я, помнится, в 90-е годы, когда возила студентов на практику, потом уже упомянутому староверу с бурей эмоций рассказывала про студенточку, у которой здоровенный крест смачно шлепал по пряжке джинсов. И мой друг вполне разделял мой негодующий пафос, потому что надо же знать религию, к которой принадлежишь.
Возвращаясь к князю Василию Ивановичу Шуйскому, который, стало быть, сидит, положив ногу на табурет. В русской культуре всё, что ниже пояса, относится к отрицательной сфере, к сфере, маркированной негативно, и заметьте, у нас очень долго это держалось. Например, я прекрасно помню по временам своего детства, что в драке были категорически запрещены удары ногами. Потому что удар ногой – это удар оскорбительный. Дерешься – дерись кулаками. И поэтому на каратистов мы смотрели с огромным изумлением. Сюда же: изображение американцев как людей, которые при первой же возможности кладут ноги на стол, – это подчеркивало не просто распущенность, но и крайнюю неприличность. Восприятие всего связанного с ногами как недостойного – это сейчас, видимо, из нашей культуры совершенно ушло, судя по вашим удивленным глазам. Так что надо понимать, что поза Шуйского просто откровенно, вызывающе неприличная. Он оскорбляет царевичей, и неудивительно, что спустя десятилетия Грозный ему эту позу не может простить.