Итак, Аввакум погибает не на костре, а в костре, если быть точным. Отказываясь от вот такой жизни. «У света моей, у Федосьи Прокопьевны Морозовы, не выходя жил во дворе, понеже дочь мне духовная, и сестра ее, княгиня Евдокея Прокопьевна, дочь же моя. Светы мои, мученицы Христовы!» Боярыня Морозова, нам хорошо известная по картине Сурикова, тоже одна из знаковых фигур старообрядчества. «Да так-то с полгода жил, да вижу, яко церковное ничто же успевает…» Видите, он сразу перешел на церковнославянский. «Ничто же успевает» – то есть ничто не имеет успеха. Всё идет очень плохо, по мнению Аввакума несмотря на то что Никон уже лишен власти и в ссылке. «…паки заворчал…» Я представляю себе, как он «заворчал», мне уже страшно. Можно, я спрячусь? «…паки заворчал, написав царю многонько-таки, чтоб он старое благочестие взыскал и мати нашу общую – святую церковь, от ересей оборонил». Слово «мати» чистейший церковнославянизм, невероятно архаичный. «И с тех мест царь на меня кручиноват стал». Закручинился Алексей Михайлович, Тишайший наш.
Что касается его прозвища, обращаю ваше внимание вот на что. Слово «тишайший» в титуле как Алексея Михайловича, так и Петра Алексеевича (да, он тоже был какое-то время Тишайшим, решительно запрещал так себя именовать, в конце концов преуспел в этом) это слово не означало ни тип правления (что там было тишайшего при Алексее Михайловиче?! Одного раскола вам уже хватит? А еще медные бунты и прочее), ни характер государя. Петрушенька был достойными сыном своего отца, и «тишайшими» по характеру они оба были примерно одинаково, м-да. Есть версия, что Алексей Михайлович был Тишайший потому, что он Украину мирно присоединил. Но нет, дело не в этом. «Тишайший» – это эпитет, который царю давался церковниками как программа действий. Предполагается, что в его царстве будет тишь, гладь и самое главное – божья благодать. То есть это вообще не отражение ни дел в государстве, ни характера правителя. И, как я уже сказала, Петра довольно долго пытались именовать «Тишайшим», но он категорически был против и в итоге запретил. Так вот: «царь на меня кручиноват стал: не любо стало, как опять я стал говорить; любо им, как молчю, да мне так не сошлось. А власти, яко козлы, пырскать стали на меня и умыслили паки сослать меня с Москвы, понеже раби Христовы многие приходили ко мне и, уразумевше истинну, не стали к прелесной их службе ходить». «Прелестной», разумеется, от слова «прелесть», «прельщать», то есть обольщать. Итак, под влиянием Аввакума многие перестали ходить в церковь. «И мне от царя выговор был: “власти-де на тебя жалуются, церкви-де ты запустошил, поедь-де в ссылку опять”». Понятная ситуация. Дальше мы снова возвращаемся к нежно мной любимой теме, как всё было тихо и благочинно на Руси-матушке: «…держав десеть недель в Пафнутьеве на чепи, взяли меня паки в Москву… ввели меня в соборной храм и стригли… меня и дьякона Феодора, потом и проклинали; а я их проклинал сопротив; зело было мятежно в обедню ту тут!» Итак, Аввакума и дьякона Федора, одного из видных деятелей старообрядчества, расстригли, лишили священнического сана, их проклинают, подвергают анафеме, всё как положено, а Аввакум в ответ тоже проклинает. Вот такая была тишь и гладь в церкви. Далее. «И царь приходил в монастырь; около темницы моея походил и, постонав, опять пошел из монастыря. Кажется потому, и жаль ему меня, да уш то воля Божия так лежит. Как стригли, в то время велико нестроение вверху у них бысть с царицею… она за нас стояла в то время, миленькая; напоследок и от казни отпросила меня». «Великие нестроение», то есть большая ссора, тот же корень в глаголе «расстроиться». На этом у меня выписки закончились, а трагическое окончание его биографии мы уже разобрали, вот вам времена, вот вам и нравы. И вот вам его потрясающая стилистика. Это, безусловно, тот случай, когда текст как таковой всецело перерастает содержание. Того же дьякона Феодора, которого расстригли вместе с Аввакумом, мы читать не будем – а он был ой-ё-ёй какой публицист, что по его расстрижению понятно, и тексты его сохранились. Но его труды не перерастают сам факт раскола. В отличие от несравненного мастера слова Аввакума.
Мы сегодня отпахали полные два часа, но, несмотря на труды наши праведные, мы XVII век всё еще не закончили, в следующий раз нас ждет великая проблема русской поэзии: как она, бедняжка, попыталась родиться и что из этого вышло. Нас снова ждет проблема царя и священников; она нас будет ждать уже не в религиозно-культурном аспекте, а исключительно в контексте бедной-несчастной истории русской литературы. Говоря напоследок, если посмотреть на всю историю России – тут одно губят, тут другое губят, там губят третье. Я одного не понимаю, как в этих условиях наша культура не только выживает, но еще и бурно развивается. А вот поди ж ты…
Лекция 8. «Поэтом можешь ты не быть…»
Нас с вами ждет восемнадцатый век. Но восемнадцатый век, что логично, начинается в семнадцатом. Так что мы с вами сегодня в основном будем говорить о семнадцатом веке, но уже в категориях принципиально новой культуры.
Итак, я напоминаю вам банальную вещь, вам известную с фильмов типа «Юность Петра», где молодой Петрушенька удирает в Москве в Немецкую слободу. Из этого следует тот незамысловатый факт, что в Москве Немецкая слобода была. И возникла она при его батюшке, Алексее Михайловиче. И если Петр – это окно в Европу, то его батюшка открыл, ну, скажем, форточку. И ветром с Запада повеяло весьма основательно. Иностранцы приезжают, в частности Адам Олеарий, на которого я активно ссылаюсь в лекциях по мифологии. (М-да, я представила Олеария, проникающего на Русь через форточку, открытую Алексеем Михайловичем… ох уж эти культурные метафоры!) Петр был более скандальный, чем его отец, более радикальный, Петр больше ломал, но вы должны понимать, что Алексей Михайлович уже делал многие из тех вещей, которые продолжил его сыночек, но делал более мягко и аккуратно. Впрочем, на его совести раскол. Я еще не знаю, что хуже для матушки-Руси – раскол или все петровские реформы. Но у нас пока что Петруша еще маленький, а в наследниках (и затем в царях) – сын первой жены Алексея Михайловича. Как его звали?
На матушке-Руси было два царя Федора. Удивительно схожие: оба подозрительно напоминают хороших людей, оба умерли бездетными, после смерти обоих началось такое, что ой, мама, это только Пушкину воспеть в нетленных строках. Что за два Федора? Знаете ли вы хотя бы про одного? Про одного знать положено, потому что мы будем проходить пьесу Алексея Константиновича Толстого «Царь Федор Иоаннович». Она вошла в золотой фонд русского театра и является лучшим из написанного оным Толстым. А нас сегодня будет интересовать другой Федор – Федор Алексеевич, старший брат Петра. Федор жениться успел, но не успел дойти до брачной ночи – умер, его супруга осталась девственницей, Петр в этом лично убедился: когда она умерла, он присутствовал при вскрытии, любопытствовал. Дальше Федору де-факто наследует Софья, хотя формально и юридически наследуют Петр и его старший брат Иван. Об этой ситуации мы сегодня будем говорить.
Как я уже сказала, поскольку Алексей Михайлович был открыт Западу и западной культуре, в это время в Москве появляются европейски образованные люди. Они славяне, но выходцы с Запада. Вопрос: с какого-такого Запада приедут в Москву эти славяне? Симеон Полоцкий, Карион Истомин, Сильвестр, он же Медведев, и так далее. Более того, поскольку это люди европейской образованности, на латыни они будут говорить как миленькие, но, чтобы подчеркнуть свою эрудицию и свою избранность, они будут говорить, логично, на западноевропейском языке. На каком языке будет говорить интеллектуальная элита русского общества при Алексее Михайловиче? Я жду ваших ответов. Мимо, мимо, мимо. Французский – нет, у нас семнадцатый, а не девятнадцатый век, немецкий тем паче мимо, немецкая культура у нас тоже сильно позже поднимется. Английский тоже мимо, голландский – это вы с Петром Алексеевичем путаете, а у нас пока Алексей Михайлович. Ну?! Государство высокой европейской культуры, вам это государство известно, мы его упоминали и на прошлой лекции… Польша! Да, это Польша, это польский язык. Между прочим, оттуда пошло бритье бород, не связанное с сексуальной ориентацией, а связанное с модничаньем. Если ты носишь только усы и одет в польский кафтан, то никаких вопросов! Это подражание западной моде. Нам показывают в прекрасном фильме «Юность Петра» – Голицын, фаворит Софьи, одет по-польски и носит усы. И Петра на исторических полотнах, если художник разбирался в материале, изображают одетым по западной моде – в польский кафтан.
В это время Польша – преинтереснейшее явление. Потому что она, с одной стороны, страна славянская, с другой стороны, с незажившими ранами, особенно на самолюбии, – враг России (я напоминаю, что именно в Польшу у нас бежит Курбский), и при этом она – страна европейской культуры. Опять же посмотрели на переписку Грозного с Курбским, Курбский пишет из Европы, то есть из Польши. А дальше будет еще более любопытное явление.
Где у нас, на территории бывшего СССР (во время правления Алексея Михайловича это уже территория Российского царства), где у нас будут равные европейским университетам учебные заведения? Где у нас будут центры интеллектуальной элиты? В царствование Алексея Михайловича? Львов? Это уже тепло. Варшава? Это ни коим образом не Российское царство. Прибалтика? Нет, мимо. Думайте, думайте. Ваша мысль в правильном направлении движется. Краков?! Кхм, тоже интересные представления о Российском царстве (и о бывшем СССР заодно). Киев? Уф. Наконец-то. Итак, это Киево-Могилянская академия. Фактически первый университет на территории бывшего СССР. Симеон Полоцкий, крупнейшая личность культуры того времени, как раз выходец из Киево-Могилянской академии, изучавший там семь свободных художеств. У вас тут возникла мысль про Прибалтику, это хорошая была мысль, она была плоха только одним – Литва не входила в Российское царство. Но эта хорошая мысль пришла в голову Симеону Полоцкому: он учился в Вильне (то есть Вильнюсе), там слушал курс у иезуитов. Так что прибалтийское образование – хорошо, польское – еще лучше, а Киев считался восточнославянскими Афинами. И в это время через Киев, именно через польский язык, через польскую культуру, к нам, в Российское царство, будет идти вся культура западноевропейского барокко, а точнее, польского барокко. И случится с нею то, что всегда случается с западными идеями на Руси-матушке. Опять встанет просто с ног на голову, сейчас объясню как именно. Но это частности. А сейчас переходим к важнейшему моменту.