Мы никогда не почитали Радищева великим человеком. Поступок его всегда казался нам преступлением, ничем не извиняемым, а “Путешествие в Москву” весьма посредственною книгою, – насчет посредственной книги я полностью согласна, – но со всем тем не можем в нем не признать преступника с духом необыкновенным; политического фанатика, заблуждающегося конечно, но действующего с удивительным самоотвержением и с какой-то рыцарскою совестливостию», – вот с этим утверждением я согласна чуть более чем полностью. Заметьте, что раскрытие мысли противоречит исходному тезису. Мы его не считаем великим человеком, но он с духом необыкновенным и прочими исключительными качествами. Так мы считаем или не считаем его великим человеком?! Начали с одного утверждения, развернули в противоположность. Очень мило. По сути же, что это действительно удивительное самоотвержение – не поспоришь, человек себя этой книгой погубил. Дух необыкновенный – да, уж это точно.
«Но, может быть, сам Радищев не понял всей важности своих безумных заблуждений. Как иначе объяснить его беспечность и странную мысль разослать свою книгу ко всем знакомым, между прочими к Державину, которого поставил он в затруднительное положение?» Державин – политически успешный деятель, управлял сначала Олонецкой, а потом Тамбовской губернией, а на момент выхода «Путешествия» он – личный секретарь императрицы! Вам еще раз Пушкина перечитать? Теперь вы понимаете смысл его слов, что Радищев поставил Державина в затруднительное положение? Да уж…
Знаете, что это мне напоминает? Знаете историю, как Мандельштам читал «стихи про кремлевского горца» Пастернаку? Пастернак ему сказал: «Вы мне ничего не читали, я ничего не слышал, потому что ваши стихи – это не акт литературы, поэзии, а акт самоубийства». Похожая ситуация! – вот она, пошла наша дорогая, любимая тема мученичества. Если ты непременно хочешь оказаться мучеником, то, пожалуйста, твое личное дело, это твое личное самоубийство – политическое, поэтическое, какое угодно. А других-то зачем за собой тянуть?
Дальше читаем Александр свет-Сергеевича. Что ни слово – то алмаз. Я не люблю Пушкина как поэта, но как мыслитель он мне чрезвычайно интересен, потому что… ну попадает же в точку! «Как бы то ни было, – продолжает Александр свет-Сергеевич, – книга его, сначала не замеченная, вероятно потому, что первые страницы чрезвычайно скучны и утомительны, вскоре произвела шум. “Он мартинист, – говорила она Храповицкому, – он хуже Пугачева; он хвалит Франклина”. Слово глубоко замечательное: монархиня, стремившаяся к соединению воедино всех разнородных частей государства, не могла равнодушно видеть отторжение колоний от владычества Англии».
Лирическое отступление о Екатерине. Чтобы я вам не только Пушкина цитировала. Сейчас эту тему подзабыли, она была актуальна лет десять назад, когда тогдашний глава бурятских буддистов объявил нашего президента воплощением богини Белой Тары. Если этот скандал вас миновал – вам сильно повезло. А я не могу не рассказать на этот счет историю. Есть в буддизме богиня мудрости Белая Тара. Жили-были буряты, они были буддисты. В Забайкалье пришли православные священники, которые логично пытались бурят из буддистов переделать в православных. Буряты обратились к тогдашнему российскому монарху, которым по приятному стечению обстоятельств оказалась женщина, Екатерина Вторая, с просьбой: дайте нам оставаться буддистами. А Екатерина Вторая взяла и ответила: да пожалуйста. Они от радости были готовы объявить монарха воплощением буддийского божества, а поскольку это женщина – логично объявили Тарой, богиней мудрости, и я их хорошо понимаю. А дальше проблема заключается в том, что буддизм построен на теории реинкарнации и если кто-то оказался воплощением божества, то в следующих жизнях он остается воплощением этого божества. Дальше, по счастью, бурятские буддисты не муссировали вопрос, являются ли российские правители воплощением богини Тары, но в 2000-е годы крайне сомнительная личность, являвшаяся тогда главой бурятских буддистов, вдруг решила это дело вытащить из-под праха XVIII века и объявить воплощением Белой Тары Путина, что, конечно, абсурд и стыдоба. Это к вопросу о том, что Екатерина, пытаясь удерживать всю эту гигантскую территорию, естественно ругалась, как вы видите, в полной цитате не просто: «Он бунтовщик хуже Пугачева», – а «он хвалит Франклина». Понимаете? Для нее вопрос целостности русского государства был понятным и очевидным. Когда у нас общая граница от Урала до Дальнего Востока, то вопрос, где кончается метрополия и начинается колония, довольно интересный. И Россия дала возможность национальным культурам вливаться в единое пространство; мечеть и буддийский храм в Петербурге были – вот пример отношения! Нету противопоставления офицера в пробковом шлеме и дикаря, понимаете? Нету границы, нету разрыва, нету пропасти. У нас нет идеи того, что называл Киплинг «бременем белого человека», где «мы» – высшая раса, а «они» – дикари. К вопросу об отношении к Екатерине и ее оппонентам. Как видите, Пушкин здесь Екатерину поддерживает. Для цензора? Не думаю…
Читаем дальше. «“Путешествие в Москву”, причина его несчастия и славы, есть, как уже мы сказали, очень посредственное произведение, не говоря даже о варварском слоге». Золотые слова. Давайте поговорим о варварском слоге Радищева. Вопрос: почему «Путешествие…» написано так, что, простите, без отбойного молотка в него не врубиться? Потому что есть две противоположные тенденции в критике. Первая тенденция – это тенденция, известная вам по Ломоносову, по «Оде на день восшествия на престол императрицы Елизаветы Петровны 1747 года». Ведь, по сути, Ломоносов недоволен тем, что матушка-императрица не хочет давать деньги на науку! Ага! Вы там недовольство видите? Не видите. Вам про него на лекции доложили, рассказали о ситуации, которая стоит за этим текстом. Почему это важно? Потому что для Ломоносова задачей является действие, результат. Он нацелен на результат – гранты на науку. И «Письмо графу Шувалову о пользе стекла», в общем, о том же самом. Парадоксальным образом оба эти текста вполне читаемы, в отличие от «Путешествия…». Радищев же, о чем будет дальше писать Александр Сергеевич, сосредотачивается на голой критике. То есть он действует с позиции «я буду сейчас указывать, как и что неправильно», без положительной программы, без идей, как это изменить. Откройте «Путешествие из Петербурга в Москву», попытайтесь продраться через варварский слог – и вы не узнаете, как надо правильно. «Звери алчные, пиявицы ненасытные, что мы крестьянину оставляете?» Надо отменять крепостное право? а как? А черт его знает. Радищев ничего не предлагает, он только критикует. И позиция обличителя приводит к тому, что он будет чрезвычайно требователен не только к объекту своей критики, то есть к матушке-императрице, но и к читателю. «Я знаю, как надо, и поэтому буду писать высоким штилем». Позиция очень четкая, и я с ней мучительно сталкивалась не в литературе, а в жизни. На ней стоит огромное количество университетских педагогов: я знаю, как надо преподавать, и если студент не хочет слушать мой курс, то это он сам виноват, зачем он вообще пришел учиться. Позиция трагическая, я видела многократно, как она приводит к самым страшным проблемам, студента – к ненависти к предмету и к незнанию, а педагога – к другим бедам. Всё это очень и очень тяжело… Директивный принцип поведения определяет железобетонный стиль изложения. Полное единство формы и содержания, увы. Так что надо понимать, что Радищев – очень цельная личность. Он берет на себя право обличать, он берет на себя право указывать, он ставит себя на некий постамент, и это он делает и с точки зрения содержания, и с точки зрения формы. Этот менторский текст можно было выразить только стилем, который абсолютно не ориентирован на то, чтобы быть доступным, быть хорошо читаемым. Я еще раз повторю: если человек имеет положительную, созидательную программу, то он будет заинтересован в том, чтобы изложить ее доступным языком. Если же человек имеет программу консервативную или деструктивную, то это скажется и на стилистике. Вот почему у Радищева варварский слог.
И еще один момент. Как вы понимаете, основная претензия к стилю Радищева – сознательное усложнение и сознательная архаизация. И то и другое оказалось востребовано в некоторых направлениях современной культуры (разумеется, не в версии Радищева, а в других формах). И это внезапно обусловило новый интерес к Радищеву – уже в аспекте не содержания, а стиля. Мне моя дочь принесла ссылку на отнюдь не академическую статью, где о «Путешествии…» говорится ровно то же, что мне дочь рассказывает о современной поэзии: стиль усложнен нарочно, чтобы читатель не скользил взглядом, а спотыкался – и через это более глубоко осмысливал текст. А дальше начинается самое интересное (и здесь я тоже с удовольствием цитирую мою дочь): если в поэзии это делается для решения художественных задач, то у Радищева художественных задач, как мы знаем, нет. У него задачи только менторские. То есть читатель должен споткнуться о его стиль, задуматься… о чем? да о том, как исправлять все те проблемы, что есть в России. Ведь у самого Радищева положительной программы нет. Итак, оцените: у Радищева поэтика переходит… в политику. Ход красивый, но, как мы знаем, результатов не дал.
Что же далее у нас пишет Пушкин? Вот ей-богу, искренне пишет, не под цензуру. «Сетования на несчастное состояние народа, на насилие вельмож и проч. преувеличены и пошлы. Порывы чувствительности, жеманной и надутой, иногда чрезвычайно смешны. Мы бы могли подтвердить суждение наше множеством выписок. Но читателю стоит открыть его книгу наудачу, чтоб удостовериться в истине нами сказанного». И далее еще жестче: «Он есть истинный представитель полупросвещения». Полупросвещение. Оцените термин. Что же это такое? «Невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне – вот что мы видим в Радищеве