И мы наконец добрались до «Бедной Лизы». Я замечу, что фраза, которой «Бедная Лиза» практически маркируется: «И крестьянки любить умеют», – эта фраза не имеет к самой Лизе никакого отношения. Эта фраза сказана о ее матери, которая любила своего мужа. Итак. Что Карамзину удалось и что нет? Бешеный всплеск популярности имени Эраст после выхода «Бедной Лизы», а также слухи о самоубийствах в духе «Бедной Лизы», удачных и неудачных, – всё это говорит, что для своего времени повесть была разорвавшейся бомбой. Сама идея сердечных чувств, глубокого чувства у крестьянки… поездил по всяким якобинским Парижам, понимаете, а потом у него «и крестьянки любить умеют». Действительно, это было очень революционно для своего времени. Больше того, когда мы с вами посмотрим на «Бедную Лизу» беспристрастно, мы увидим, что хоть образ героини, конечно, никакой критики не выдерживает, но образ Эраста показан с потрясающим реализмом. Я вот в нашем кругу общения таких Эрастов знаю навскидку десяток… из-за них никто не топился, конечно, но истории вокруг них исключительно грустные. То есть Эраст от героя дамского романа отличается тем, что он, собственно, человек неплохой. Он не соблазнитель, он не ловелас, он не обманщик в том смысле, что он в момент своих слов искренне верит, что он именно так и сделает, то есть он человек бесхарактерный и притом добрый. Он плывет по течению. В него очень легко влюбиться и очень тяжело понять, что его искренним словам нельзя верить. Вот он, потрясающий парадокс.
Мы будем говорить весь следующий семестр, точнее, говорить будем не мы, а большинство наших авторов-классиков, они будут своими художественными текстами говорить: «Образ бедной Лизы не имеет к реализму ни малейшего отношения». Не бывает таких крестьянок. Я вам напомню фабулу. Мать Лизы овдовела, они живут в Подмосковье у Симонова монастыря. Можете смеяться. Симонов монастырь? У нас какое ближайшее метро, напомните мне. «Пролетарская». Москвичи хохочут, прочие смотрят на схему московского метро и хохочут тоже. В XXI веке феерически смотрится цитата из Карамзина, что, дескать, я люблю выходить за пределы Москвы, и там уже, за Москвой, высится башня Симонова монастыря. Для него это Подмосковье, ближнее Подмосковье. Маленькая была Москва, да.
Но вернулись к судьбе девушки из ближнего Подмосковья. Отец Лизы умер. Мать Лизы – вдовица. Лиза чем в жизни занимается? Она продает цветы. Живут они, судя по отсутствию других персонажей, не в деревне. То есть стоит в Подмосковье одинокая избушка – в это мне уже не очень верится. Кто там работает на огороде – я не знаю, потому что мать – старушка, а Лиза продает цветы. Так что крестьянка немножечко не получилась. Ну, Николай свет-Михайлович и так произвел революцию в нашей литературе, ну простите ему, что он не ставит вопрос, кто им вскапывает огород и кто потом картошку собирает с капустой. С тем, что образ Лизы не состоялся как образ крестьянки, будет спорить вся плеяда наших классиков. А вот Эраст… Понятно, что Карамзин дворянское-то общество знает, и там, где он знает социальный образец, он пишет с натуры, и получается очень похоже. Больше того (мы будем с вами об этом говорить в связи с «Онегиным»), современный образованный человек очень четко по типажу, по образу мысли, по образу жизни соответствует тогдашнему дворянину Москвы и Петербурга. Просто-напросто сейчас нас таких миллионы. Так что неудивительно, что я лично знаю навскидку человек десять абсолютно с характером Эраста. Они дают самые за мечательные обещания, искренне веря в этот момент, обещания могут быть в любой сфере: в личной, в деловой – какая разница. Вот она, цитата: «…с изрядным разумом, – Эраст умен, – и добрым сердцем, добрым от природы, но слабым и ветреным. Он вел рассеянную жизнь, думал только о своем удовольствии, искал он светские забавы, но часто не находил, скучал и жаловался на судьбу свою». По ВКонтакту пробегитесь и полюбуйтесь. «Красота Лизы при первой встрече сделала впечатление в его сердце. Он читывал романы, идиллии, имел довольно живое воображение и часто переселялся мысленно в те времена (бывшие или не бывшие), в которых, если верить стихотворцу, люди беспечно гуляли по берегам чистых источников, целовались, как горлицы, отдыхали под розами и миртами и в счастливой праздности все дни свои провождали. Ему казалось, что он нашел в Лизе то, чего сердце его давно искало. “Натура, то есть природа, призывает меня в свои объятия, к чистым своим радостям”, – думал он и решился – по крайней мере на время – оставить большой свет. “Я буду жить с Лизою, как брат с сестрою, – думал он, – не употреблю во зло любви ее и буду всегда счастлив!”». И далее от автора следующая реплика: «Безрассудный молодой человек! Знаешь ли ты свое сердце? Всегда ли можешь отвечать за свои движения? Всегда ли рассудок есть царь чувств твоих?»
Надо понимать, что «Бедная Лиза» была еще и очень скандальным произведением для своего времени. Потому что вся эта печальная история Лизы с Эрастом чем кончается? Самоубийством Лизы: она утопилась. Самоубийство – это чуть ли не страшнейший грех для христианки. Так что финал повести – это финал скандальный. И это вызвало возмущение у русских классиков. Некоторые будут говорить, что этого не может быть. Кое-кто, наоборот, будет утверждать, в духе барышень в комментах в «Библиотеке Мошкова», что Карамзин утаил от читателя, что Лиза была беременна и утопилась именно поэтому (можете в ожидании второй части курса найти это шедевр нашей классики самостоятельно). Мы замучаемся считать прямую полемику с «Бедной Лизой» и косвенное ее влияние. Она оказала гигантское воздействие на русскую литературу XIX века.
Идем с вами дальше. Карамзин издает «Пантеон иностранной словесности в трех книгах». Это во многом издание и его собственных переводов этих самых авторов. Еще он издает «Пантеон российских авторов». Видите, начинал у Новикова, и как Новиков у нас издавал энциклопедии, так и Карамзин. Он использует новиковский «Опыт исторического словаря российских писателей» – продолжает дело своего учителя, но уже на новом этапе.
Издает журнал «Вестник Европы» – его называют лучшим русским журналом того времени, он сочетает в себе политику, публицистику и литературу. В первом случае это известия о том, что творится в Европе (а там творился Наполеон), во втором – статьи, как правило, самого Николая Михайловича, посвященные вопросам просвещения, национального самосознания России и тому подобному, в третьем – переводы иностранных текстов и публикация (с очень жестким отбором) русских авторов: Державина, Василия Пушкина, Жуковского… То есть, по замыслу Карамзина, в «Вестнике» представала европейская культура во всём спектре и русская культура как часть европейской, но при этом (что крайне редко для любых «западников»!) и в аспекте национальной самоценности. Неудивительно, что этот журнал ценили так высоко.
И далее наступает 1803 год. Карамзину тридцать семь лет. Он оставляет всё и берется за труд «История государства Российского». Натан Эйдельман пишет по этому поводу так: «Бывало, что по своей воле отрекались от престола монархи, принимались сажать капусту, запирались в монастырь. Однако мы не можем припомнить другого примера, чтобы знаменитый художник, на высоте славы, силы и успеха, подвергал себя добровольному заточению, пусть даже в храме науки, монастыре истории». Вот она, эта самая учительность, о которой я говорю всё полугодие, логично приводит Карамзина внезапно к отказу от – буквально – деятельности на почве художественной литературы. И поэтому я Карамзиным и завершаю эту полугодие: начинали мы с летописи Нестора и завершаем мы Карамзиным. Почему летописец? Почему его так называет Натан Эйдельман? И почему я вам древнюю часть ставлю от Нестора до Карамзина, несмотря на то что, как уже было сказано, начало работы – 1803 год, то есть Карамзин начинает это в XIX веке? Потому что летописец, как мы с вами видели и на примере Нестора, это человек, который не просто фиксирует события, в отличие от нормального историка. Нормальный историк теоретически должен быть беспристрастен, хотя реально беспристрастных историков не бывает, он всегда пристрастен в отборе и трактовке фактов. Летописец же в большей или меньшей степени вносит авторское начало. Летопись – это текст на стыке художественного и собственно фактографического. Поэтому «последним летописцем» и называет Эйдельман Карамзина.
Пишет Пушкин: «Древняя Россия, казалось, найдена Карамзиным, как Америка Колумбом». Между тем историю России отнюдь не Карамзин первым написал. Была книга Татищева «История российская с самых древних времен», где он остановился на XVI веке. Была книга Щербатова, пятнадцать частей: «История российская от древнейших времен», до XVII века дошел. И Карамзин на них регулярно ссылается. Но, возвращаясь к цитате из Пушкина, и до Колумба доплывали до Америки, и викинги там заметно наследили. Между тем понятно, что открытия до Колумба не было, и, соответственно, Татищева со Щербатовым кто читал? Читали их узкие специалисты, круг которых был в XVIII веке гораздо уже, и страшно далеки они были не то что от народа (я имею ввиду простой народ), но и просто от тогдашнего читающего общества. Кому нужен узкоспециализированный труд по истории? Университетским профессорам, и это примерно всё. Еще студентам. А Карамзин создал произведение, которое мы бы сегодня назвали научно-популярным. И научно-публицистическим. Николай Михайлович безусловно предназначал свою книгу (а писатель иначе не может) максимально широкому кругу читателей – и это произошло. Какими были тогдашние тиражи? Нормальным тиражом считалась тысяча экземпляров. Как и сейчас, н-да. Причины, правда, противоположны: тогда читающих слишком мало, сейчас пишущих слишком много. Вот до чего нас Новиков с Карамзиным довели! Вот они, пагубные плоды просвещения. А выпуская первые восемь томов «Истории государства российского», Карамзин сразу же замахивается на тираж три тысячи. Это огромный тираж по тем временам, и его очень быстро раскупают, дальше сразу делается следующий. Его труд производит фурор в обществе. И Пушкин будет писать, что даже светские дамы бросились читать историю и некоторое время ни о чем другом не разговаривали. Известно выражение Толстого Американца (который «в Камчатку сослан был, вернулся алеутом»), он почитал Карамзина и сказал великую фразу: «Оказывается, у меня есть Отечество!» Вот что делает Карамзин. Да, он действительно русскую читающую публику отправляет читать родную историю. Некоторое время ни о чем ином не говорили, как отмечает Александр свет-Сергеевич. (Не могу не сказать о своем, о девичьем: у меня в романе «Гондору не нужен Король» главный герой написал книгу, историко-философский труд, и она была переписана бешеным тиражом для рукописного общества – пятнадцать экземпляров, и, как мы потом выяснили, я очень-очень многое просто буквально списывала с Карамзина и с истории выхода в свет его «Истории», вплоть до отзывов критиков. А что поделать? Из года в год про Карамзина рассказываешь, а потом он у тебя в Средиземье выныривает.)