79).
Сдержанность Чехова в оценках Достоевского общеизвестна. Можно вспомнить негативные суждения Льва Толстого о Шекспире, А. Ахматовой о Чехове, В. Набокова о Гончарове и др. Казалось бы, кому как не художнику по достоинству оценить труд собрата по искусству, однако так случается не всегда.
В XX веке развитие науки позволило осуществить давнюю мечту человека о замене износившихся внутренних органов. Но первые же опыты по вживлению нового сердца или почек поставили врачей перед проблемой отторжения. Сплошь и рядом, несмотря на блестяще проведённые операции, пациенты умирали: организм отказывался принимать замену.
Не аналогичная ли, но уже духовная несовместимость объясняет отдельные факты неприятия некоторыми искушенными читателями безусловно талантливых произведений? Симпатии и антипатии в отношении к художественным книгам – дело тонкое и деликатное. Здесь невозможно давление, недопустимо навязывание суждений, механическое заучивание и бездумное повторение готовых оценок. Несовместимость может быть постоянной, а может исчезать с годами. Многие школьники решительно не воспринимают «Мёртвые души», но в зрелом возрасте у некоторых из них отношение к поэме изменяется.
Есть у изящной словесности еще одно интересное и важное свойство. Каждое произведение заключает в себе несколько смысловых пластов. Раскрываются они перед читателем, как правило, не сразу. Выше говорилось о том, как воспринимался и оценивался пушкинский «Борис Годунов» в зависимости от возраста. Но дело не только в образовании, социальном положении, национальности, возрасте и т. п. Поступательный ход человеческой истории подчас открывает в слове то, что в момент создания просто не могло быть воспринято современниками по объективным причинам:
Так много новостей за 20 лет
И в сфере звёзд, и в облике планет.
На атомы Вселенная крошится,
Все связи рвутся, всё в куски дробится,
Основы расшатались, и сейчас
Всё стало относительным для нас… —
спросите школьника, студента, когда и кем написано это произведение. В 99 случаях из 100 вам скажут – в начале XX века. Мнения об авторе будут куда более разноречивы, хотя чаще других называют имя Валерия Брюсова. Но для многих будет откровением – автор стихотворения английский поэт Джон Донн (1572–1631).
Не может не удивлять, что за сто почти лет до космической эры слово «спутник» в его теперешнем смысле впервые употребил Ф.М. Достоевский в романе «Братья Карамазовы»: «Что станется в пространстве с топором?» – переспрашивает чёрт у Ивана Федоровича. – «Если куда попадёт подальше, то примется, я думаю, летать вокруг Земли, сам не зная зачем, в виде спутника…»80)
Топор для Достоевского был неслучайной деталью. Раскольников недаром убил старуху-процентщицу именно топором. Этот символ служил писателю в его противоборстве с теми, кто позвал Русь к топору. История рассудила этот спор. Но сегодня спутник-топор, висящий над планетой, приобрел новый неожиданный и зловещий смысл.
Изящная словесность предоставляет широкие возможности для работы воображения, для осуществления всей полноты эмоциональной жизни человека, для размышлений и предчувствий, для догадок и озарений. Реализация этих возможностей – непременное условие роста мастерства читателя, гарантия богатства и разнообразия читательских индивидуальностей. Одни услышат в аллитерации «под ветром кренились крылья красные костра» треск горящих сухих сучьев. Другие будут доказывать, что Татьяна Ларина темноволоса и причесана на прямой пробор с толстой косой за спиной, и удивятся, что Пушкин никаких портретных характеристик такого рода в романе не давал. Третьи пройдут с Андреем Болконским или Наташей Ростовой их духовный путь, пережив с ними радости и неудачи. Четвёртые, сострадая Григорию Мелехову, будут размышлять над его судьбой. Пятые предложат А.Т. Твардовскому свои варианты продолжения «Василия Теркина», а когда поэт от них откажется, напишут эти продолжения сами. Шестые предложат ставить памятники литературным героям. Седьмые дадут новый вариант истолкования художественного текста и назовут это современным прочтением. Восьмые… Но можно ли исчерпать неисчерпаемое? Ясно одно: не механическое воспроизведение заученного, а сотворчество – единственно возможный путь постижения художественного произведения. Пришло время четко сформулировать и поставить перед читателем задачу овладения искусством такого чтения, когда задействованы все необходимые механизмы – воображение, эмоции, интеллект, интуиция.
И забываю мир – и в сладкой тишине
Я сладко усыплён моим воображеньем,
И пробуждается поэзия во мне:
Душа стесняется лирическим волненьем,
Трепещет и звучит, и ищет, как во сне,
Излиться наконец свободным проявленьем —
И тут ко мне идёт незримый рой гостей,
Знакомцы давние, плоды мечты моей.
И мысли в голове волнуются в отваге…81) —,
в этих стихах Пушкина, посвященных описанию творческого процесса поэта, великолепно воссоздано и состояние читателя в момент восприятия художественного произведения.
Fiction или non-fiction
В этих терминах сегодня обсуждается проблема вымысла в изящной словесности. Эти модные слова позволяют уточнить отдельные нюансы важной проблемы. Уточнить, но не решить, а иногда и запутать.
В одной из библиотек Москвы на читательской конференции «Великая Отечественная война и литература», посвящённой дню Победы, ветеран войны заявил в своем выступлении, что не станет читать «Жизнь и судьбу» В. Гроссмана. Если ему нужно узнать, вспомнить события Отечественной войны, он возьмёт книгу маршала Г. К. Жукова или других участников сражения. Им он доверяет больше: писатель же выдумывает. Замечание о том, что у Гроссмана была совсем другая цель, – не восстановление исторических обстоятельств, а исследование души человека в экстремальных условиях, что писатель сам участник войны, – не поколебало его убеждённости: «Всё равно неправда!»
В рассказе И. Грековой «Без улыбок» повествователь делится своими наблюдениями: «С годами у меня постепенно пропал интерес ко всему сочинённому, зато обострился интерес к подлинному. Вместо романов меня провожают ко сну мемуары, дневники, письма, стенографические отчёты… Однажды я спросила об этом своего друга, Худого: “Послушайте, а с вами так не происходит, что всё меньше тянет на художественную литературу и всё больше – на документалистику?” – “Ого, ещё как!” – ответил Худой… – “А почему бы это?” – Худой подумал и сказал очень серьёзно: “Процент правды больше. Процент правды. Имение так”»82).
Писатель С.П. Залыгин высказался в аналогичном духе: «Нынче многие читатели – в том числе и наиболее квалифицированные – всё чаще и чаще предпочитают беллетристике мемуары, документы, исторические исследования»83).
Убеждение, что в художественном произведении в сравнении с документальным процент правды меньше, распространено достаточно широко. Между тем дело обстоит прямо противоположным образом. Противопоставление документальной и художественной литератур вообще некорректно: у них разные средства и цели.
А вот сопоставление поможет понять их природу. В создании художественного произведения всегда участвует вымысел, исключающий элемент случайности, возможный в реальной действительности и фиксируемый в документе. Следует без колебаний принять за аксиому утверждение М. Горького: «Художественность без “вымысла” невозможна, не существует»84), – и настойчиво разъяснять: художественный вымысел для писателя не безответственная выдумка (что хочу, то и нафантазирую). Художественный вымысел для него – инструмент познания действительности и воссоздания фактов, событий, лиц в таком их, может, и не бывшем в действительности виде и сочетаниях, но позволяющих проникнуть в смысл происшедшего, постичь явление или человека. Цель вымысла – организация художественного мира таким образом, чтобы он в наибольшей мере способствовал проникновению во внутренний мир персонажей, анализу их мыслей, чувств, поступков.
Нет, пожалуй, писателя, не засвидетельствовавшего в той или иной мере значение вымысла в своей творческой работе.
«Вымыслить – значит извлечь из суммы реально данного основной его смысл и воплотить в образ…»83), – считал М. Горький.
«Никакой правды не бывает без выдумки, напротив! Выдумка спасает правду, для правды только и существует выдумка»86), – утверждал М. М. Пришвин.
«К слову “выдумка” (я обращаюсь к читателям), – говорил А.Н. Толстой, – не нужно относиться как к чему-нибудь мало серьёзному, например, так: это списано с жизни, значит – правда, а это выдумано, значит – “литература“»87).
Роль и значение художественного вымысла в творческом процессе интересно интерпретировал К. Г. Паустовский. Свою широко известную повесть «Кара-Бугаз» он начал письмом одного из первых исследователей Кара-Бугазского залива лейтенанта Жеребцова. Вскоре к нему обратились учёные с просьбой сообщить, в каком архиве ему удалось это письмо обнаружить. «Я испытал смешанное чувство смущения и испуганной гордости, – вспоминал Константин Георгиевич, – смущения потому, что письмо не хранится ни в одном архиве мира: от первой до последней строчки оно придумано. Горд же я был оттого, что мой вымысел оказался близким исторической правде».
Здесь же, как бы спеша предупредить возможность ошибочного вывода, Паустовский разъяснил:
«Но я не заблуждаюсь на этот счёт. Если бы я не прочитал множества документов той эпохи, не окунулся бы в неё с головой, мне ни за что не удалось бы добиться этого…
Воссоздание письма, которое могло быть написано человеком минувшей эпохи, точнее иногда достигает цели, чем подлинный исторический документ. Во-первых, герой пишет то письмо, которое нужно автору. Во-вторых, письмо свободно от случайностей, оно точнее отвечает авторскому замыслу, оно естественно и органично включается в повествование. То, что ученые приняли письмо лейтенанта Жеребцова за реальный исторический документ, убедило меня, что я шел верным путём»