и забиты – его работа ещё мельче и «никакой мелкоскоп взять не может». Блоху-то они подковали, но танцевать она перестала: не знали, как рассчитать правильно – не учёны (горький упрёк автора). На вопрос государя, где же их мелкоскоп, с которым они работу делали, Левша ответил; «Мы люди бедные и по бедности своей мелкоскопа не имеем, а у нас так глаз пристрелявши». Вот так решается самая актуальная проблема: судьба таланта в России. Лесков писал: «Где стоит «левша» – надо читать «русский народ».
«Сказ о тульском косом левше и о стальной блохе» представляет собой высокий образец стилизации под лубок, раешник. По общему мнению критики, этот сказ, равно как и «Тупейный художник», «Запечатлённый ангел», «Человек на часах», «На краю света», «Владычный суд» и ряд других рассказов писателя относятся к жемчужинам русской литературы.
Легенды. Своеобразным продолжением рассказов о праведниках явились легенды и сказки Н.С. Лескова: «Скоморох Памфалон» (1887), «Гора» (1890), «Легенда о совестном Даниле» (1888), «Лев старца Герасима» (1888), «Повесть о богоугодном дровоколе» (1890), «Невинный Пруденций» (1891), «Маланья – голова Баранья» (написана в 1888 г., но при жизни не была напечатана), «Час воли Божией» (1890) и др.
Сюжеты легенд и истоки темы писатель находит в творчески переосмысленном русском Прологе, в состав которого входили жития святых, повести, проповеди, учительные слова и т. п. Эти предания, известные на Руси с XII в., привлекали Лескова своей первозданностью и высокой этической проблематикой.
Как человеку творческому писателю было интересно окунуться в эпоху, историю и философию раннего христианства, что совпадало с его размышлениями над современным состоянием русской жизни. С этой целью он изучает многие сочинения: немецких и французских египтологов, историков, писателей Иосифа Флавия, Э. Ренана и др. Тот же путь прошёл чуть раньше Г. Флобер, перечитав горы литературы при написании «Саламбо»
(1862) и «Искушения св. Антония» (1872), чтобы воссоздать археологический и этнографический колорит ушедших времён. Вероятно, эта похожесть во многом покоилась на созвучии интересов писателей, их духовных поисков.
В рассказе «Юдоль» (1892) Лесков описывает страшный голод, который постиг Орловскую губернию в 1840 г., когда ему шёл десятый год. Болезни, смерти, случаи людоедства, убийства обезумевших крестьян, великое народное горе, темнота и дикость – и никакой помощи от государства. Эту жизнь он определит как «голод ума, сердца, чувств и всех понятий».
Но голодный год пройдёт, новый хлеб созреет, на улице опять «шла гульба», было «сыто и пьяно», «…и молодые люди, стеною наступая друг на друга, пели: «А мы просо сеяли!» А другие отвечали: «А мы просо вытопчем. Ой, дид Ладо, вытопчем!…» И о себе, девятилетием мальчике, пережившем вместе с другими этот тяжёлый год, Лесков напишет: «Я уже рассуждал… Зачем одни хотят «вытоптать» то, что «посеяли» другие? Я ощущал голод ума, и мне были милы те звуки, которые слышал, когда тётя и Гильдегарда пели, глядя на звёздное небо, давшее им «зрение», при котором можно всё простить и всё в себе и в других успокоить». Его тетя Полли и её подруга квакерша Гильдегарда, два верующих человека, спасли от смерти во время голода полдеревни, не брезгуя больными, не боясь заразы, собственными руками обмывая раны страдальцев-крестьян.
«Голод ума, сердца, души» приводит Лескова к легендарным Византии, Сирии, Египту первых веков христианства. Пластически объемно воссоздаёт он события, среду, внешнюю обстановку, героев – скоморохи, отшельники, гетеры – и т. д., передавая живое ощущение «трепета истории», реальный мир, в котором, как в колыбели, возникало и распространялось новое христианское учение. Но речь в его легендах идёт прежде всего о человеке XIX столетия, о его «томлении души», невзгодах, взлётах и падениях, о современных поисках истины и разногласиях: кто-то просо сеет, а кто-то вытаптывает посевы.
Возник характерный для поэтики Лескова стилизованный сплав раннехристианского и современного понимания смысла человеческой жизни. Историческая интуиция писателя не подвела. Герой «Скомороха Памфалона» богатый сановник римского императора Феодосия Великого (ок. 346–395) по имени Ермий, взыскуя жить, как «заповедал Христос по Евангелию», оставляет свою должность, раздаёт нищим свои несметные сокровища, покидает тайно столицу и уходит к отдалённому городу Едесса, там находит «некий столп» и становится отшельником.
Как только жители соседнего села узнали о новом столпнике, так тут же стали носить ему еду и воду. И никто их не заставлял это делать. Милосердие, что называется, соприродно людям. Писатель тонко чувствует и в своей прозе никогда не проходит мимо этого важнейшего движения человеческого сердца – помощь ближнему. Таких героев в прозе Лескова предостаточно. Теперь он их находит в Римской империи. Размышляя об оставленном мире, отшельник полагает, что зло умножилось, добродетель иссякла, а значит и вечность запустеет. Однако встреча с простым скоморохом и беседа с ним наполняет его радостью и утешением: «вечность впусте не будет», потому что перейдут в неё путём милосердия много из тех, «кого свет презирает…»
Восьмидесятые годы в жизни писателя ознаменованы встречей с Л.Н. Толстым. Лесков, оценивая значение яснополянского мыслителя и свою близость к нему, отмечал: «Я именно «совпал» с Толстым… Я раньше его говорил то же самое, но только не речисто, не уверенно, робко и картаво. Почуяв его огромную силу, я бросил свою плошку и пошёл за его фонарём». Однако не такая уж и маленькая была его плошка: Н.С. Лернер утверждал, что после Толстого и Достоевского Лесков решительно наиболее ярко выраженный религиозный ум во всей русской литературе XIX в. В этой фразе всё справедливо, только слово «после» можно вполне обоснованно заменить словом «вместе» – «вместе с Толстым и Достоевским».
Не всё Лесков принимал у Толстого, в частности, его учение о непротивлении злу. В то же время их многое объединяло. Это проявилось в оценке противоречий российской жизни, в критическом отношении к пореформенной действительности и в поиске путей к решению насущных проблем и духовных вопросов. Под влиянием яснополянского мыслителя написаны «Скоморох Памфалон», «Гора», «Час воли Божией» и некоторые другие.
В 80-е годы усложняется жанровая палитра писателя. Он пробует самые разнообразные стилевые вариации, продолжает смело экспериментировать со словом, создает новые жанровые разновидности художественных произведений, но в то же время его проза наследует давние и стойкие традиции русской словесности. Появляются такие произведения, в которых обнаруживаются черты мемуаров, фольклорных жанров, хроники, агиографической литературы, новелл-моралитэ и т. п. В это время выходят из печати «Печерские антики» (отрывки из юношеских воспоминаний, 1883), «Зверь» (рождественский рассказ, 1883), «Отборное зерно» (краткая история в просонке), 1884), «Старый гений» (1884), «Заметки неизвестного» (цикл сатирических новелл с моралью, яркая стилизация в духе литературы XVIII в., 1884), «Совместители» (1884), «Пугало» (1885), «Интересные мужчины» (1885), «Человек на часах» (1887), «Колыванский муж» (1888), «Инженеры-бессребреники» ((1887) и др.
Жизнь России и «убогой», и «обильной» питает музу Лескова. Всестороннее изучение действительности наполняет «густое, образное» содержание его произведений. Всё интересно писателю, вся «русская рознь».
Наряду с необыкновенным героем появляются средние люди, «особы средней руки». Внимание Лескова по-прежнему приковано к «крепким мужам, благостным личностям, очень характерным и любезным» («Печерские антики»), но рядом с ними и «серый жилец», т. е. публика из простолюдинов, «простецы и мытари», всякая нищета и мелкота», иногда «очень характерная и интересная»: захудалое армейское офицерство, военная «холостёжь», разнообразные типы воров, казнокрадов, мздоимцев, ханжей и лицемеров, злоупотребляющие властью губернаторы, дворянки, купчихи, поповны, мещанки и т. д. Рядом с неправдами, хищениями и тому подобным – подвиги чистоты, милосердия, воздержания… Как живёт человек: по закону Божию или по видам самолюбия и влечению страстей? Каждый тип рассмотрен с самых разных точек зрения. Вот офицеры («Интересные мужчины») – картёжники и любители выпить, но в то же время люди чести. Молоденький офицер Саша предпочёл застрелиться, но не поставить под удар имя женщины. Рассказчик горестно вздыхает: «Томление духа. Ходишь, ходишь, куришь, куришь до бесчувствия и уйдёшь, и заплачешь. Какая юность, какая свежесть угасла!.. Вот именно вкусил мало мёду и умер».
Лесков всегда честен и объективен, его творчество отличается «непререкаемой искренностью». Всё максимально приближено к действительности, поэтому он так любит «картинки с натуры», живые воспоминания: «Я не должен «соблазнить» ни одного из меньших меня… Из этого я не уступлю никому и ничего – и лгать не стану и дурное назову дурным кому угодно» (1893. Из письма к С.Н.Шубинскому).
В последние пять лет Лесков пишет ряд произведений с ярко выраженной сатирической тенденцией и скорбными размышлениями о современности. Это «Юдоль» (1892), «Томление духа» (1891), «Полунощники» (1891), «Загон» (1893), «Продукт природы» (1893), «Зимний день» (1894), «Дама и фефела» (1894)и др.
Рассказ «Юдоль» обозначен музыкальным термином «рапсодия». Главное его отличие – свобода формы, фабула произведения состоит из «разноплановых эпизодов». Речь идёт о голоде 1840 г., о народных приметах, предвещавших его, о состоянии тревоги и растерянности деревенских людей. В натуралистически подробные и ужасающие эпизоды голода вплетаются авторские рапсодии-воспоминания иного плана, посвящённые тетушке Пелагее Дмитриевне, тете Полли, её жизненным взлётам и падениям. С её приездом врывается в жизнь вымирающей деревни свет, надежда, деятельная любовь, «мощный дух, присутствие которого изменяло весь ход и настроение нашей жизни».
«Юдоль» интересна не только остротой проблематики, своей сатирой, но не в меньшей степени новаторским художественным решением. Рапсодии Лескова при кажущейся свободе и внешней несвязанности эпизодов, образуют поток воспоминаний, объединенных личностью автора, его страстным призывом к душе человека, к его совести.