В начале 1870-х Некрасов создаёт две поэмы о судьбах декабристов. Первая из них, «Дедушка» (1870), посвящена возвращению старого декабриста из ссылки. Прототипом героя, возможно, был С.Г. Волконский.
Любознательный и добрый мальчик Саша, внук декабриста, растёт в атмосфере тайны. Где был дедушка раньше? Чем занимался? Почему с таким глубоким уважением все относятся к нему? Лейтмотивом поэмы звучит мотив: «Вырастешь, Саша, узнаешь».
Несмотря на откровенный дидактизм, поэма воспринимается очень светло. Она словно согрета изнутри детским искренним взглядом, наполнена евангельскими реминисценциями. Эта доверчивая детская любовь вполне оправдывает неприкрытую идеализацию образа декабриста. Голос автора часто переплетается с Сашиными эмоциями: «Строен, высокого роста,/ Но как младенец глядит,/ Как-то апостольски просто,/ Ровно всегда говорит…» Это соединение мужества, благородства и смирения обаятельно. Некрасов спешит убедить читателя в идее преемственности. Пленённый образом деда, Саша, по мысли автора, продолжит его дело.
Во второй поэме, «Русские женщины» (1871–1872), дело декабристов видится сквозь призму страданий их жён. Некрасову удалось показать, что главной движущей силой этих людей было не отрицание, а сострадание и любовь. Подвиг жён затмевает здесь политику. Сама историческая подсветка напоминает о том, что «дело прочно, когда под ним струится кровь». Если в первой части («Княгиня Трубецкая») больше вызова, презрения к царизму со всеми его запугивающими трюками (см. разговор
Трубецкой с губернатором), то вторая («Княгиня М.Н. Волконская») согрета поэтикой семейных воспоминаний. Волконская обращается к внукам, и глубоко интимные подробности, мотивы поступков в её рассказе освещаются мудро и простодушно. Название поэмы ориентирует читателя на особый уровень прочтения. Жертвенность и готовность разделить горькую судьбу мужа – это то духовное ядро, которое потенциально содержится в каждой русской женщине. Некрасов сознательно смыкает судьбу своих героинь с народной. «Народ! я бодрее с тобою несла/ Моё непосильное бремя», – скажет Волконская. Но поэт подчеркнёт здесь и обратный процесс: духовное влияние декабристок распространялось с одинаковой силой как на людей света, так и на другие слои общества. Эта поэма Некрасова силой лирического воздействия надолго укрепила в русском сознании необыкновенно высокий этический идеал.
«Современники» (1875). Едва ли какая другая некрасовская поэма так актуальна в наши дни, как эта. Посвящённая развенчанию корыстолюбивых циников из чиновничьего и предпринимательского сословия, она словно бы написана в начале 1990-х. Текст поэмы чаще всего неизвестен широкому кругу читателей. Между тем крылатая фраза «Бывали хуже времена, / Но не было подлей» «вылетела» именно из ее первого четверостишия. И разве она устарела?
Некрасов выбирает сюжет, позволивший осветить целый пласт общества. Первая часть («Юбиляры и триумфаторы») разоблачает знатных сановников, вторая («Герои времени») – крупных капиталистических воротил. Хронотоп поэмы вроде бы весьма ограничен. Сквозной герой, наблюдательный и взыскательный интеллигент, бродит по залам престижного трактора и слушает «спичи», разговоры и споры сильных мира сего. Поэтика «Современников» определила её принципиальную фрагментарность.
Причём построены эти фрагменты каждый раз по-новому. Автор может только штрихообразно набросать портрет (таков «юбиляр-администратор» из залы № 1: «…древен, весь шитьём залит, / Две звезды…»). Или дать развёрнутый образ оратора (колоритен и нарочито укрупнён «колосс по брюху» князь Иван из запы № 3). В некоторых случаях рассказчик пользуется характеристиками иного рода. Например, в самой маленькой по объёму главке (зала № 4) использован своеобразный приём наложения. Оратор обращается к сенатскому завсегдатаю:
«(…)Всегда ли ты служил добру?
Всегда ли к истине стремился?..»
Позвольте-с! —
Я посторонился
И дал дорогу осетру.
При минимуме средств поэт сказал об очень многом. Осётр, столь бесцеремонно потеснивший рассказчика, плохо совмещается с жертвенным сенатским аскетизмом. И уже неважно, каков был ответ на пафосные вопросы оратора (банкет триумфаторов – не место для разоблачений). Подсказка сработала безошибочно: произошёл эффект узнавания. Современный литературный гурман непременно вспомнит о чеховской и булгаковской осетрине «с душком». Душок есть и здесь. Правда, немного иной. Не случайно рассказ о зале № 7, где пируют профессиональные литераторы, начинается с детали: «Из залы новой / Мертвечиной понесло…»
Эта главка выполнена в стиле убийственного памфлета на псевдонаучные изыскания пишущей братии, стремящейся делать сенсации на пустом месте. Механизм создания дутой литературной репутации воспроизведён максимально точно и ёмко. И 130 лет спустя, в эпоху постмодернистского беспредела, этот механизм работает без сбоев. А ведь поэт ещё тогда назвал словоблудие собратьев по перу «пиром гробовскрывателей»…
В «Современниках» Некрасов подчас откровенно публицистичен. Некоторые его стихи предвосхищают послереволюционный язык плаката. Недаром восхищался ими Маяковский (в особенности портретом князя Ивана). Совершенно в духе нынешней морали звучат рассуждения одного из ключевых героев второй части – «Зацепы-столпа»:
Подождите! Прогресс продвигается,
И движенью не видно конца,
Что сегодня постыдным считается,
Удостоится завтра венца…
Некрасов, вероятно, и не предполагал, насколько это пророчество окажется верным…
В композиционном плане всё это «собранье пёстрых глав» объединяет общее структурное звено: в каждой из них есть прямая речь (тост, спич). Она делает поэму драматургичной. Некрасов, по-видимому, воспринимал юбилейный банкет как некий род лицедейства. (Грубая лесть ведь тоже может подаваться в изящной упаковке.) Поэтому жанр второй части «Современников» он определил как трагикомедию.
Некрасов – мастер эффектных финалов. Он умеет бросить в предмет своего презрения по-лермонтовски железный стих, «облитый горечью и злостью!» Но здесь уступил место, так сказать, правде факта. И даже не поставил многоточия. «Современники» перешагивают из 70-х годов XIX в. прямо в век XXI. Велик соблазн растащить эту поэму иа «тьму низких истин» и поговорок, но современный читатель, увы, не так восприимчив. А есть в этой поэме многое из того, что делает её произведением не только мастерским, актуальным, но и глубоко литературным, если выявить в ней мотивы, характерные для русской классики. Там и тут мы видим то гоголевского Чичикова, то купцов Островского, то мечущихся героев Достоевского, то предвестие судьбы горьковских Артамоновых.
Закатная поэма Некрасова, по верному замечанию А. А. Илюшина, «лишена того целебного источника, прикосновение к которому всегда отрадно». В ней нет народа. Действие поэмы так и не выходит за пределы душной залы. Произошло это, вероятно, потому, что поэт параллельно не прекращал работы над главным произведением своей жизни.
Крестьянская эпопея «Кому на Руси жить хорошо» была начата после реформы 1861 г. Некрасов работал над ней до самой смерти, но так и не успел завершить. Уже после кончины поэта издатели его наследия расставили её части в общеизвестном ныне порядке. Первое, что поражает в эпопее, – это размах. Сюжет её должен был охватить все слои общества, причём любое явление здесь оценивается с крестьянской точки зрения. Некрасов по-своему использует богатейшие традиции устного народного творчества. Сказочный пролог, поговорки, песни, прибаутки – всё это работает на главный вопрос, поставленный в названии. По мере движения сюжета он из социального превращается в философский.
Панорамная композиция даёт Некрасову возможность рисовать и массовые сцены, где он с жадностью вслушивается в «народную молву» («Сельская ярмонка», «Пьяная ночь»), и наблюдает отдельные судьбы, несущие в себе типичные черты своих социальных групп. Семь правдоискателей с самого начала воплощают коллективный портрет крестьянства. Но у каждого из них есть и свой характер. Например, Лука, сторонник поповского счастья, «похож на мельницу», «упрям, речист и глуп». Для Некрасова важно, что истину пошли искать не самые разумные, не самые образованные крестьяне, а представители массы. И он постоянно подчёркивает глубину их потребности в верном ответе: «Заботушка» о правде их «из домов повыжила, / С работой раздружила», «отбила от еды». Они решили «дело спорное / По разуму, по-божески, / На чести повести».
Основные звенья сюжета вроде бы намечены в повторяющемся зачине: «Роман сказал: помещику. / Демьян сказал: чиновнику…» и т. п. Но жизнь сразу вносит свои коррективы в любую схему. Достаточно быстро крестьяне понимают, что счастье не в сытости и достатке, а в чём-то ином. Три составляющие земного счастья приводит совестливый, мудрый поп: «Покой, богатство, честь». Если два последних ещё можно увидеть среди имущих слоёв, то первый компонент в некрасовской поэме оказывается недостижимым. Вся пореформенная Русь лишена покоя: «Порвалась цепь великая, / Порвалась, расскочилася: / Одним концом по барину, / Другим по мужику!..»
Барское «счастье» представлено на примере Оболта-Оболдуева и князя Утятина. В первом случае крестьяне видят неистребимую помещичью спесь и тоску по прежней власти, во втором – «камедь» и бросающиеся в глаза черты вырождения. Если рассказ попа вызывает у них сочувствие, то истории помещиков – только повод для иронии. Жизнь верхов показана в проекции на мужицкий мир, и поэтому даже из повествования о власть имущих мы больше узнаём о крестьянах. Так в главе «Последыш» можно выявить несколько побочных линий: бурмистра Власа, добровольного шута Клима, холопа по призванию – Ипата и непокорного, надорвавшегося от непосильной роли Агапа.
Всё пространство поэмы густо населено. Иногда персонаж не успевает получить даже имени, но обрывки его судьбы вплетаются в панораму народной жизни. Таково виртуозное изображение «дороги стоголосой» из главы «Пьяная ночь». Некрасов воспроизводит обрывки разговоров, подслушанных странниками, и словесный коллаж складывается в картину «счастия мужицкого», «дырявого с заплатами, горбатого с мозолями…».