Критика эта имела бы смысл, если бы Толстой назидательно противопоставил чету Левиных всем остальным семьям и любовникам в романе. Однако он не сделал этого. Левин в полном соответствии со своим именем (Константин – «постоянный») в конце романа чувствует, что он «так же» будет сердиться, «так же» спорить, «так же» не понимать других, «так же» «не понимать разумом», зачем он молится… Тоска Левина сродни тоске Ольги в романе И.А. Гончарова «Обломов», казалось бы, такой счастливой в браке со Штольцем, но начинающей с ужасом чувствовать какое-то прекращение духовного движения.
«Анна Каренина», как и романы Тургенева, написана о «трагическом значении любви». Поэтому знаменитый эпиграф «Мне отмщение, и Аз воздам», имеющий два источника (слова апостола Павла в Евангелии: Рим.; 12: 19 – и слова Моисея в главе 32 Второзакония о том, что Иегова скажет людям: «У Меня отмщение и воздаяние»), не может быть отнесён только к Анне, слишком поздно осознавшей, что страсть нельзя ставить превыше всего. Близок к самоубийству и Левин, тоже чуть было не погубивший свою жизнь, хотя не разрушал, а создавал семью и надеялся быть счастливым среди своих сушилок, косилок и умывальников. В ветхозаветном контексте отмщение настигнет тех, кто «приносили жертвы бесам, а не Богу», т. е. служили своим страстям (Анна) или суете (Левин). В Новом Завете Павел учит: «Никому не воздавайте злом за зло… но дайте место гневу Божию».
Однако Толстой показывает, что гнев Божий, наказав Анну, не настигает полурастительные существа вроде Стивы, Бетси, Тушкевича, Кити – с их любовниками и любовницами, балами, театрами или соленьями и вареньями. «Лживые» или «правдивые», эти существа не могут понять, что великая любовь может быть лишь трагической. В тургеневском романе «Отцы и дети» Базаров и Павел Петрович трагически одиноки рядом со старичками Базаровыми, Николаем Петровичем, Аркадием и Фенечкой с её «кружовником»… «Страдание и боль всегда обязательны для широкого сознания и глубокого сердца», – говорит и Раскольников у Достоевского. Даже в «Мастере и Маргарите» М.А. Булгакова наказан Пилат, но не Кайфа.
Создается впечатление, что эпиграф «Анны Карениной», смысловой акцент в котором падает на слова «Мне» и «Аз», указывает ещё и на то, что не имелось в виду ни Иеговой, ни Павлом, а именно: великая душа и глубокое сердце – дар Божий, но этот-то дар и заставляет страдать. Это тем более вероятно, что, по мнению многих толстоведов, библейские слова, послужившие эпиграфом, рассматривались Толстым через призму увлекшей его в то время философии А. Шопенгауэра.
Тема строительства дома, тема хозяина и работника превращается в тему Хозяина, Его Дома и человека как Работника в этом Доме, о чем сразу предупреждает и эпиграф. В романе Толстого, подтрунивавшего когда-то в редакции «Современника» над тургеневской склонностью к трагическому мироощущению, теперь особо, по-толстовски, преломляется та же невеселая антитеза тургеневских повестей и романов, которую столь проницательно определила М.И. Цветаева: «Полнота страдания и пустота счастья».
Повторяющиеся ситуации (две смерти Анны, совпадение имен Каренина и Вронского, игра Сережи в железную дорогу, погубленная Вронским Фру-Фру, метафора скачек как любовного преследования, триады персонажей, в том числе три сестры Щербацкие и три брата – Левины и Кознышев и т. д.) – тоже архетипическая основа романа. Последняя, восьмая часть, в которой высказано отрицательное отношение Толстого к шумихе вокруг славянского вопроса и добровольцев, отправляющихся в Сербию, наполнена самой животрепещущей современностью и не печаталась в «Русском вестнике» вследствие расхождения автора во взглядах с редактором М.Н. Катковым. Верный своей религии ненасилия, Толстой показывает, что политический ажиотаж выгоден только правительству, общественным деятелям, газетам и т. д. Недаром проповедующий военную помощь Сербии Кознышев, говоря о спасении православных братьев, спасает утонувшую в чашке и «беспомощно двигавшую ножками» пчелу, продолжая, однако, с аппетитом поедать отнятый у пчёл мёд.
С Пушкина «Анна Каренина» началась, его же мыслью и закончилась. «Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от улучшения нравов, без всяких насильственных потрясений», как сказано в «Капитанской дочке». И Достоевский, не приняв восьмой части, в своем отзыве подчеркнул пушкинскую традицию в «Анне Карениной», отозвавшись в целом о романе очень высоко и пояснив знаменитый эпиграф в том смысле, что «зло таится в человечестве глубже, чем предполагают лекаря-социалисты… Человек же пока не может браться решать ничего с гордостью своей непогрешности, не пришли ещё времена и сроки».
«Он создал себе философскую систему, – мистическую, детскую и дерзкую в одно и то же время, и она чёрт знает как испортила его второй роман, написанный после «Войны и мира», в котором тоже есть вещи, совершенно из ряда вон выходящие», – писал И.С.Тургенев Флоберу Недовольство Тургенева «философской системой» говорит о том, что «истинно роман» в глазах Толстого отличался от европейского романа тургеневско-флоберовского типа. «Мы, русские, вообще не умеем писать романов в том смысле, в котором понимают этот род сочинений в Европе», – считал Толстой. Поиски «зелёной палочки», которая должна открыть путь к человеческому миру, объединению, продолжались и в «Анне Карениной», перейдя после нее в новую фазу: выработка путей к единению. То, что Тургенев называл «мистической» и «детской» философской системой, впервые предстаёт не в художественной, а в религиозно-философской форме.
Достигнув славы, богатства, расцвета творческих сил, став счастливым семьянином, т. е. находясь в апогее «английского счастья», как называет Толстой благополучие, о котором Анна Каренина читает в английском романе, писатель начинает работу над «Исповедью» (1879–1882). «Проходя через адские муки сомнения и сеть мирских соблазнов и искушений» (Т.П. Григорьева), он ищет выход «из нравственного тупика современности». Предшественниками Толстого в этом жанре называют блаженного Августина и Ж.-Ж.Руссо, однако пафос Толстого здесь ближе, пожалуй, Екклезиасту. Начинается крестный путь Толстого, выступившего в тоталитарной стране против господствующей идеологии, господствующей церкви, против всех форм насилия (включая и революционеров), против официального фарисейства и против безбожия любых «бесов» и «буревестников».
Почти одновременно с «Исповедью» Толстой начинает огромную работу над «Исследованием догматического богословия» (1879), а затем «Соединением и переводом четырех Евангелий» (1880–1881). В 1884 г. закончена статья «В чём моя вера?», в 1888-м – философский трактат «О жизни», в 1893-м – «Религия и нравственность», в 1894-м – «Царство Божие внутри вас», в 1897-м – «Христианское учение», в 1902-м – «Что такое религия и в чем сущность её?», в 1907-м – «Не убий никого», в 1908-м – «Закон насилия и закон любви». И это далеко не полный перечень религиозно-философских и экзегетических трудов Толстого.
Несмотря на то, что высшее филологическое образование Толстого было незаконченным, он не был дилетантом в переводах и толковании древних текстов. Он опирался на свой огромный опыт изучения языков, особенно древних, знал древнегреческий и древнееврейский, привлёк к работе знакомого раввина и филологов-классиков. А главное – у Толстого был не только филологически ориентированный, как принято говорить, но и религиозно ориентированный взгляд. Отвергая не только церковную обрядность и догматику, но и сакральность «известного числа стихов и букв» Нового Завета, Толстой считал учение Христа «учением, дающим смысл жизни», а вопрос о том, «Бог или не Бог Иисус Христос, и то, от кого исшёл Святой Дух», совершенно не важным. Именно это, а не только толстовская резкая и справедливая критика церкви, служит сейчас оправданию знаменитого отлучения Толстого от церкви (1901) и даже приводит к мысли, что «религия Толстого не может быть отождествлена с религией Евангелия» (протоиерей А. Мень). Однако ещё менее может быть отождествлена с идеалами Христа практика тех, кто вместо объявления Толстого величайшим учителем человечества взял на себя грех его осуждения и преследования.
Отвергая божественность и воскресение Христа, Толстой, однако, занимает совершенно исключительное место в мире как проповедник христианских идей, в том числе и в художественной форме. Понимая истинного Бога как единый источник любви, соединив христианскую любовь к врагам с индуистской ахимсой (ненасилием), буддийским смирением, даосским «недеянием», он дал ещё в «Войне и мире» пример того, что «претерпевший до конца спасётся» (Мтф. 24: 13) – эти евангельские слова Толстой повторял особенно часто. Он оказал огромное влияние на мир. Известно, какое значение имело учение Толстого, его «практическая религия» для Индии (освобождение от колониальной зависимости), Дании (противостояние нацизму), США (движение М.Л. Кинга).
Говоря о значении идей Толстого, нельзя не сказать о его подвижнической жизни. Это не только гигантский труд создания художественных произведений, но и огромная помощь всем, кому требовалась его духовная и материальная поддержка. Работа в беднейших районах Москвы во время переписи населения даёт ему материалы для статьи «Так что же нам делать?» (1886). В разные годы писатель участвует в организации помощи голодающим, выступает в защиту духоборов, обличает царя и правительство.
В 1887 г. закончен гневный памфлет «Николай Палкин» о Николае I, в 1900-м – трактат «Рабство нашего времени». В 1908 г. Толстой выступает против смертной казни в статье «Не могу молчать!». В 1909 г. готовит доклад для Конгресса мира в Стокгольме. Последняя статья Толстого (октябрь, 1910) называется «О социализме» и содержит предупреждение, не услышанное Россией. Многие статьи вырастали из ответов на письма обращавшихся к нему за духовной поддержкой и советом из России и других стран. Более чем на полвека пережил Толстого старый вяз, протягивавший свои ветви к крыльцу дома. Это дерево, на котором Висел колокол, называли «деревом бедных», потому что каждый посетитель Ясной Поляны мог поговорить под этим деревом с хозяином Ясной Поляны и получить помощь. Может быть, это самое знаменитое дерево после дуба Авраама или евангельской смоковницы.