Его глубоко взволновала трагическая судьба французского поэта Андре Шенье, казнённого в период французской революции («Андрей Шенье», 1825). Пушкин осуждает революционный террор Робеспьера («…Убийцу с палачами / Избрали мы в цари»),
Пушкин ценил французскую элегию (Парни), внимательно следил за современными ему писателями Франции (Ж. де Сталь, Шатобриан, Ламартин, Гюго, Сент Бёв, А. де Виньи и др.). Пушкин отмечал высокие достоинства романа Стендаля «Красное и чёрное», называл Шатобриана художником огромного таланта, «первым из французских писателей», отмечая, однако, и слабые стороны его переводческой работы (статья «О Мильтоне и переводе “Потерянного рая” Шатобрианом»); Пушкин полагал, что «Адольф» Б. Констана принадлежит к числу тех романов, «в которых отразился век / И современный человек / Изображён довольно верно…».
В отличие от английской и французской литература Германии играла меньшую роль в творчестве Пушкина Среди своих современников он высоко ценил Гофмана. Но особым уважением окружено в письмах и статьях, особенно со второй половины 1820-х гг., имя Гете как величайшего поэта, воплощения «объективного» начала. Наиболее значительный отклик на трагедию Гёте – «Сцена из Фауста» (1825) Пушкина, написанная ещё до завершения второй части великого шедевра. Пушкин предложил свое оригинальное видение фаустовской темы, усилив мрачность, бесцельность исканий главного героя.
Интереснейшую страницу русско-польских связей составляют непростые творческие взаимоотношения Пушкина и Мицкевича. Личное знакомство двух величайших поэтов – русского и польского – состоялось в октябре 1826 г., а в мае 1828 г. Мицкевич присутствовал на чтении Пушкиным «Бориса Годунова», после которого польский поэт заметил, что Пушкин будет «Шекспиром, если позволит судьба». Их встречи продолжались до мая 1829 г., когда Мицкевичу было разрешено выехать за границу. В 1828 г. Пушкин перевёл начало поэмы Мицкевича «Конрад Валленрод» («Сто лет минуло, как тевтон…»), а в 1833 г. его баллады «Три Будрыса» (у Пушкина «Будрыс и его сыновья») и «Дозор» (у Пушкина «Воевода»). Образ польского поэта отразился в стихотворении Пушкина «В прохладе сладостной фонтанов» (1828) и в некоторых других произведениях.
Мицкевич горячо солидаризировался с польским восстанием 1830–1831 гг. Пушкин же, напротив, осудил те силы на Западе, которые поддержали Польшу, ответив им в стихотворениях «Клеветникам России» и «Бородинская годовщина». Это определило в дальнейшем резкие расхождения политических позиций Пушкина и Мицкевича. Вместе с тем Мицкевич видел в России близких ему людей, противостоящих официальной власти, декабристов (стихотворение «Русским друзьям»). Полемикой с Мицкевичем, утверждением исторической роли Петра была одушевлена поэма Пушкина «Медный всадник». В стихотворении «Он между нами жил…» (1834) Пушкин тепло вспоминает о годах дружбы с Мицкевичем, говорившим о грядущем братстве народов. Но «…наш мирный гость нам стал врагом – и ядом / Стихи свои, в угоду черни буйной / Он напояет…». Мицкевич, однако, уже после гибели Пушкина, в лекции о славянских литературах, прочитанной во Франции, говорил, что голос Пушкина «…открыл новую эру в русской истории».
В России были популярны также западноевропейские поэты радикально-демократической ориентации, особенно Беранже и Генрих Гейне. «Беранже есть царь французской поэзии, самое торжественное и свободное её направление», – писал Белинский. Социальную направленность Беранже акцентировали Герцен, Добролюбов, Чернышевский. Среди переводчиков Беранже были те, кто составляли цвет русской поэзии, в частности, И. Дмитриев, А. Григорьев, Л. Мей, А. Фет; среди них были и поэты «некрасовской» школы – М. Михайлов и В. Курочкин.
Не будет преувеличением сказать, что как поэт Генрих Гейне нашел в России свою вторую родину. Если в радикальных кругах он воспринимался как «барабанщик» революционного действия, то для широкого читателя оставался прежде всего певцом природы и проникновенным лириком.
Сильным увлечением Белинского был Купер, популярность которого в России 1830—1840-е гт. была, пожалуй, выше, чем у него на родине. Белинский сравнивал Купера с Шекспиром, называл Купера и Вальтера Скотта «двумя великими исполинами-художниками», отмечал мощный эпический размах, широкую картину действительности, наполненную поэзией и верностью жизни в цикле о Кожаном Чулке. Во время посещения Лермонтова, арестованного за дуэль с Э. Барантом, в Ордонансгаузе в апреле 1840 г. Белинский беседовал с ним, в частности, о Купере. Его приятно порадовало совпадение взглядов на Купера, когда Лермонтов во время этой беседы заметил, что «…Купер выше Вальтер Скотта, что в его романах больше глубины и больше художественной целости» (письмо Белинского к В.П. Боткину от 16–21 апреля 1840 г.).
Среди кумиров русской публики была и Жорж Санд, особенно популярная в 30—40-е гг. Белинский, один из её горячих пропагандистов, писал о Ж. Санд в патетическом стиле, имея в виду роман «Мопра»: «Сколько глубоких практических идей о личном человека, сколько светлых откровений благородной, нежной, женственной души». Он назвал писательницу «гениальной». С этой оценкой солидаризировался Салтыков-Щедрин. Герцену принадлежит проницательный отзыв о романе «Орас», в котором писательница создаёт окрашенный иронией образ мниморомантического, глубоко эгоистического по своей сути персонажа. В 1850—1860-е гг. популярность Ж. Санд заметно снижается; к этому времени писательница уже прошла пик творческой активности.
Писатели Запада по-своему включались в литературный процесс в России. Здесь были и подражания, и влияния, и сходство, носившее типологический характер. Молодой Лермонтов зависел от драматургии Шиллера, пережил увлечение Гюго и Байроном, В.Ф. Одоевского называли «русским Гофманом». Очевидные параллели возникают между Гофманом и Гоголем, особенна в использовании фантастики и гротеска.
А. Бестужев подражал Вальтеру Скотту в исторических новеллах, в использовании «местного колорита». Пушкин отзывался о Вальтере Скотте как о «пище ума», романы которого стали «картиной общества». Он изучал Скотта в процессе подготовительной работы над «Капитанской дочкой».
Процессы становления классического реализма на Западе также заинтересованно обсуждались русской критикой. Рост Диккенса-художника – огромного таланта, который становится «все свежее и могучее», – Белинский с радостью находит в романе «Домби и сын»: «Такого богатства фантазии на изобретение резко, глубоко, верно нарисованных типов я и не подозревал не только в Диккенсе, но и вообще в человеческой природе». Белинский считал этот роман «чудом». Добролюбов полагал, что личный опыт помог Диккенсу «понять народную жизнь», «перечувствовать, пережить» её. Критический пафос творчества Диккенса вызывал горячее одобрение у Чернышевского. Диккенс был среди любимых авторов Л.Н. Толстого и Достоевского. Однако далеко не все оценки представителей радикально-демократической критики были справедливы. Белинский, например, негативно оценивал Бальзака. Эволюция Теккерея после «Ярмарки тщеславия», его отход от резко критической позиции в романе «Ньюкомы» вызвал, в сущности, негативную реакцию Чернышевского, которая была явно нацелена против видного критика А.В. Дружинина; последний приветствовал у Теккерея утверждение общечеловеческих, религиозно-нравственных ценностей, «широкий шаг от отрицания к созиданию». Спор Чернышевского и Дружинина о «Ньюкомах» приобретал, таким образом, принципиальный характер.
Популярности западной литературы в России, обогащению русско-зарубежных контактов способствовала деятельность российских переводчиков, достигшая высокого мастерства. Ещё в XVIII, но особенно в XIX в. сложилась русская школа художественного перевода – свидетельство огромного уважения к достижениям словесного искусства других народов и его творческого освоения. В России переводами занимались не литераторы ремесленного уровня, а писатели «первого ряда»: Пупнсин, Жуковский, Лермонтов, Тютчев, Фет, Бальмонт, Брюсов, Блок, Анненский, Бунин, Сологуб, Пастернак, Заболоцкий, Ахматова, Цветаева и многие другие.
В первой половине XIX в. русская литература была сравнительно слабо известна на Западе. При жизни Пушкина, Лермонтова, Жуковского, Гоголя они не были по достоинству оценены на Западе, но первые ласточки признания стали уже появляться. Еще в XVIII в. Дидро составил для себя «Летопись русских. Специальные разделы по русской литературе содержались в четвёртом и пятом томах «Истории России» (1782) французского учёного П.Ш. Левека.
В Германии первым журналом, освещавшим духовную и литературную жизнь в России, были «Русские заметки», издававшиеся И.Г. Рихтером. Заметным явлением стал выход двухтомной антологии «Образцы произведений русских поэтов» (1821–1823), подготовленной английским публицистом и переводчиком Джоном Баурингом. В числе первых пропагандистов русской литературы в Англии, автором статей о Пушкине был Томас Шоу (1813–1862), переводчик Пушкина, Лермонтова, Гоголя.
В Германии заметным явлением стал труд Г. Кёнига «Литературные картины России» (1837). Первым же, кто заявил о мировом значении русской литературы, был немецкий критик, публицист и историк Фарнгаен фон Энзе (1785–1858), в своем труде «Сочинения Александра Пушкина», выпущенном сначала на немецком языке и тут же напечатанном в переводе в Санкт-Петербурге в 1838 г., вскоре после гибели поэта. В 1843 г. выходец из России Вильгельм Вольфзон издал книгу избранных переводов с русского, начиная со «Слова о полку Игореве», образцов фольклора до Ломоносова и Державина.
Первое упоминание о Лермонтове на Западе относится к 1840 г. Через год, ещё при жизни поэта, критик А. Эрман писал, что Лермонтов – «наиболее обещающее явление русской поэзии».
Знаменательно, что именно во Франции, имевшей глубокие «многообразные культурные связи с Россией», появился писатель, знаток и пропагандист русской литературы. Им стал Проспер Мериме (1803–1870), тонкий художник слова, драматург, новеллист, искусствовед, критик, переводчик. В конце 30-х гг. он обратился к изучению русского языка, начал выказывать всё возрастающий интерес к славянским культурам, был близок с С.А. Соболевским, библиофилом, другом Пушкина, а также с И.С. Тургеневым. Наряду с языком Мериме изучал русскую историю, литературу, фольклор. Он был в числе первых глубоких интерпретаторов и восторженных почитателей Пушкина на Западе (статья «Александр Пушкин», 1868). Интерес Мериме к русской литературе и истории углубился после личного знакомства с Тургеневым (в 1857 г.); он редактировал переводы Тургенева, публиковавшиеся во Франции, написал предисловие к роману «Отцы и дети». Мериме также оставил исторические труды об эпохе самозванцев, Степане Разине и Богдане Хмельницком. И.С. Тургенев приводит высказывание Мериме: «Ваша поэзия ищет, прежде всего, правды, а красота являет потом сама собой».