С заметным опозданием (по сравнению с Пушкиным и Лермонтовым) началось на Западе с конца 1830-х гг. и приобретает уже более широкий характер в 1840-е гг. освоение Гоголя. На первых порах, однако, Гоголь зачастую воспринимался лишь как бытописатель, ироничный знаток провинциальных нравов. Мериме, например, скептически относился к юмору и сатире Гоголя. К тому же ранние переводы автора «Ревизора» не всегда передавали самобытность языковой и стилевой гоголевской манеры.
Интерес к русской литературе на Западе соединялся с углубившимися представлениями о России, её истории. Первые труды о России были написаны ещё Мильтоном, Дефо, Вольтером. В «Робинзоне Крузо» герой путешествовал по Сибири. Русская тема, связанная с изгнанием Наполеона из России, присутствует в сатирической поэме Байрона «Видение Суда».
Качественно новый этап русско – зарубежных связей начался в последней трети XIX столетия, в 1870—1880-е гг., когда обозначился своеобразный «бум» переводов русских авторов, прежде всего Толстого и Достоевского, а также Тургенева. Их романы были встречены со всё возрастающим вниманием и собратьями по перу, и широкими читателями. И дело, конечно, не только в появлении на Западе первых серьёзных исследований и статей о русской литературе, авторами которых были такие критики, как Мельхиор де Вопоэ, Георг Брандес, писатели Мопассан, Генри Джеймс и др. Главное в том, что открытие того «национального образа мира», той новой проблематики, философии и стилистики, которые аккумулировала русская литература, отвечали внутренней духовной и эстетической потребности западного общества. На исходе столетия в литературах Запада давали себя знать кризисные явления и одновременно настойчивые усилия нащупать новые пути словесного искусства.
С двумя такими разными гениями, как Толстой и Достоевский, в литературу влился поток самой жизни, ворвались новые герои, духовно активные, мыслящие. Сама форма русского романа не сразу была принята на Западе, где укоренились упорядоченные его параметры (у Гёте, Бальзака, Флобера, Диккенса). Но то, что поначалу казалось хаотичным, беспорядочным, уже виделось в истинном значении как «архитектоническая целесообразность осмыслением» (Г.М. Фридлендер). Изумление сменилось восхищением по поводу новаторского прорыва в искусстве, осуществлённого русскими.
Русские классики, оказавшие столь мощное влияние на писателей Запада, в свою очередь, использовали их опыт. Произведения Тургенева насыщены многочисленными шекспировскими реминисценциями. Тургеневу же принадлежит одна из самых глубоких работ о Шекспире и Сервантесе «Гамлет и Дон-Кихот». Внимательно проштудировав все 20 томов Руссо, Толстой писал: «Я больше чем восхищался им, – я боготворил его». В своей батальной прозе Толстой опирался на Стендаля, который в описании битвы при Ватерлоо (в «Пармской обители») впервые развенчал ложную военную героику. Толстого восхищал гуманистический пафос романов Диккенса и Гюго.
В течение всей творческой жизни Достоевского его духовным спутником был Шиллер с его гуманистическим пафосом, страстностью в утверждении нравственных ценностей. Другим кумиром Достоевского был автор «Дон Кихота», «великого произведения всемирной литературы», книги, которая даётся человечеству «по одной в несколько сот лет». Образ рыцаря Печального Образа вдохновлял Достоевского, по его словам, в период работы над романом «Идиот».
Чехов-драматург опирался на достижения Ибсена и Гауптмана. Как мастер малой, новеллистической формы он высоко ценил Мопассана, который учился у Флобера и Тургенева: они словно передавали эстафету мастерства друг другу.
С русской литературой на Запад пришло большое искусство. При всём своем национальном своеобразии оно было исполнено общечеловеческим пафосом, выдвижением тех глубинных проблем, которые заботят любого человека, и не только тех, кого относят к «верхам», но и к «низам». Русская литература словно аккумулировала опыт литературы мировой, писателей от Данте и Шекспира до Бальзака и Золя, которые в России считались «своими».
По словам С. Цвейга, Диккенс или его немецкий современник Готфрид Келлер «заманивают читателя в свой мир мягким, мелодичным голосом, в дружеской беседе они вводят его в события, они возбуждают лишь любопытство, фантазию». Русские же, такие как Достоевский, «будоражат всю душу». «Я считаю русскую литературу XIX в. самой гуманной и в то же время самой важной, – писал немецкий писатель, лауреат Нобелевской премии Генрих Бёлль. – При всем различии, даже полярности художественной методологии Толстого и Достоевского, они оказывали “совмещённое воздействие” на современную литературу. Они шли в глубь жизни: Толстой один за другим “снимал покровы”, Достоевский проникал в тайники души».
Самые особенности российской действительности определяли многие значимые черты её литературы. Известная английская писательница Вирджиния Вульф пишет о чёткой структурированности английского общества, его разделении на низшие, средние и высшие классы, при этом каждый из них обладает своими традициями, укладом, моралью, даже языком. Английский роман принужден признавать эти барьеры, а потому склонен скорее к сатирическому исследованию общества, чем к симпатии, пониманию отдельного индивида. Отсюда признание власти денег, корыстных, материальных интересов, управляющих поведением личности. В то же время многие герои Толстого и Достоевского имеют иную нравственно-духовную мотивацию своего поведения.
Томас Манн признаётся: при написании «Будденброков» на него повлияли Тургенев и Толстой, при этом уточняет: «Речь идет не о подражании…. Под воздействием Толстого-мастера могут возникнуть произведения как по духу, так и по форме весьма между собой несхожие и, что весьма существенно, отличные от произведений самого Толстого».
Восприятие русской словесности в Европе и США. её роль и значение за рубежом диктовались своеобразием историко-литературного контекста, национальными традициями в каждой конкретной стране.
Вторая половина XIX в. – пора дальнейшего углубления и расширения франко-русских литературных отношений. Долгие годы проживший в Париже Тургенев выполнял роль своеобразного полпреда русской литературы и культуры во Франции и, шире, в Европе. Творческие и личные контакты соединяли его с писателями, являвшими цвет французской литературы, – с Мериме, Жорж Санд, Флобером, братьями Гонкурами, Золя, Мопассаном. Событием принципиальной историко-литературной значимости стал выход в 1886 г. книги Мельхиора де Вогюэ «Русский роман», вызвавшей немалый резонанс и стимулировавшей дополнительный интерес к русским классикам. В 1870—1880-е гг. начались их интенсивные переводы на французский язык. Это касалось прежде всего Тургенева, Достоевского и Толстого. Показательно суждение Флобера – «мученика стиля», безукоризненного мастера – о «Войне и мире» Толстого из его писем Тургеневу (январь 1880 г.): «Это перворазрядная вещь! Какой художник! И какой психолог!.. У меня были возгласы восхищения во время чтения…».
Когда в 1860-е Гг. Э. Золя вошёл в большую литературу как романист и теоретик натурализма, критики ополчились на него. Среди тех, кто поддержал его в эту нелёгкую пору, был Тургенев. Он рекомендовал Золя редактору журнала «Вестник Европы» М.М. Стасюлевичу, и там, начиная с 1875 г., Золя публикует свои статьи.
Золя не оставил без внимания и опыт Толстого-баталиста, когда в романе «Разгром» дегероизировал войну и одновременно воздал дань восхищения мужеству простых людей, способных на подвиги и самопожертвование (образы Оноре, Вейса). Близкой к толстовской была эстетика Золя, в основе которой лежал тезис: «Заботиться только об истине».
Натуралистические идеи Золя, в свою очередь, нашли отзвук в русской литературе, прежде всего в творчестве П.Д. Боборыкина, который читал лекции о «новом французском романе» и переписывался с автором «Нана». Однако некоторые крайности натурализма, в частности, физиологиям, вызвали негативную оценку Салтыкова-Щедрина (в книге «За рубежом»), О популярности Золя в России, романы которого заинтересованно обсуждались литературной общественностью, свидетельствует реплика Треплева в чеховской «Чайке»: «Мило, талантливо… но…после Толстого или Зола, не захочешь читать Тригорина».
Гражданская позиция Золя, его мужественное участие в деле Дрейфуса нашли живое понимание у русской демократической общественности. В письме Суворину Чехов писал, что от выступления Золя словно «свежим ветром повеяло» и дало надежду, что «есть ещё на земле справедливость».
Наряду с Флобером, сыгравшим счастливую роль в творческом становлении Мопассана, весьма плодотворным было и влияние Тургенева, с которым автор «Пышки» был лично знаком. Мопассану импонировала тургеневская стилистика, тонкая и лиричная. Мопассана, остроумно писавшего о пошлости, продажности, эгоизме, о живучести мещанско-собственнической стихии, привлекал в Тургеневе гуманистический пафос, вера в добрые, светлые начала, проявлявшиеся в простых людях, тружениках, нередко выказывавших великодушие и щедрость. Мопассан посвятил Тургеневу новеллистический сборник «Заведение Те лье» (1881) как «дань глубокой признательности и великого восхищения». В некрологе на смерть Тургенева (1883) Мопассан нашел достойные слова: «Не было души, более открытой, более тонкой и более проникновенной, не было таланта, более пленительного, не было сердца, более честного и более благородного».
По мировоззрению и поэтике Мопассан был далёк от Л. Толстого, который внимательно следил за писательской эволюцией Мопассана. Он назвал «Жизнь» «превосходным романом, едва ли не лучшим французским романом после «Miserables» (т. е. «Отверженных» В. Гюго). Однако, исходя из своей морально-этической доктрины, Толстой полагал, что роман «Милый друг» загромождён «грязными подробностями». Правда, он солидаризировался с «негодованием автора перед благоденствием и успехом чувственного животного…делающего карьеру и достигающего положения в свете».
Во время недолгого пребывания в России в 1913 г.