Генрих Манн восклицал: «…Но как читался Достоевский, как читался Толстой? Они читались с трепетом». Русский роман «от Пушкина до Горького» воспринимался как «урок»: «Ничто не ушло под землю, ничто не осталось не услышанным. Их книги объединяли всех».
Трудно найти такого немецкоязычного мастера слова, входящего в литературную элиту, который оказался бы равнодушным к русскому опыту. Самый «немецкий» среди писателей Германии на рубеже XIX–XX вв. – Томас Манн – был связан с литературой русской, отдал дань глубокого восхищения Пушкину. Гоголю, Тургеневу, Гончарову. Но особенно значимы были для него три имени: Достоевский, Толстой, Чехов. К их урокам он постоянно обращался. Значение Толстого, по Т. Манну, не только в том, что ему подражают, видят в нём некий художественный образец. Толстой – великий художник, стимулирующий других на творческие дерзания; он подобен мифологическому Антею, обретающему мощь в соприкосновении с землёй.
Незадолго до кончины Томас Манн написал эссе «Слово о Чехове» (1952). Он завершил свою работу словами «смутной надежды» на то, что «правда в весёлом обличье способна воздействовать на души ободряюще и подготовить мир к лучшей, более разумно устроенной жизни». Томас Манн не раз признавался в любви «ко всему русскому», а чтение нашей классики относил к «величайшим духовным переживаниям».
Не менее значим, чем Л. Толстой, был для Томаса Манна Достоевский. В его литературно-критических работах возникают две равновеликие и во многом контрастные пары: Гете и Толстой, с одной стороны, Шиллер и Достоевский, с другой. Первая олицетворяла «природу», вторая – «дух».
Не прошёл мимо уроков русской литературы другой выдающийся немецкий писатель, прозаик, критик, драматург, лауреат Нобелевской премии по литературе (1912) Герхард Гауптман, одна из наиболее выразительных фигур западноевропейской «новой драмы». Для Гауптмана были значимы традиции русской классики. «Толстой множественными нитями проникает в нашу эпоху», – писал Г. Гауптман. Незадолго до смерти (1946) Гауптман свидетельствовал, что его «литературные корни уходят в Толстого…». Касаясь своего драматургического первенца, принёсшего ему славу, пьесы «Перед восходом солнца» (1889), Гауптман говорил, что эта пьеса была «одухотворена “Властью тьмы”». В свою очередь, Толстой, знакомый с драматургией Гауптмана, особенно выделял пьесу «Ткачи», посвящённую массовому протесту рабочих в Силезии; он называл её «превосходной».
Судьбоносной для выдающегося австрийского поэта Райнера Марии Рильке стала встреча с Россией, её культурой и литературой. Весной 1899 г. молодой литератор, автор нескольких стихотворных сборников, посетил Россию. Он был принят в Ясной Поляне Л.Н. Толстым, что произвело на Рильке неизгладимое впечатление. Он также познакомился с художниками И. Репиным и Л. Пастернаком (отцом поэта Бориса Пастернака, с которым его позднее свяжут теплые творческие отношения). Первая поездка, хотя и кратковременная, убедила Рильке в необходимости повторно отправиться в Россию, которая, по его выражению, «вошла в душу». Новой поездке предшествовала основательная подготовка: изучение русского языка, фольклора, истории. Он вторично путешествовал по России с мая по август 1900 г. Наряду с Толстым, кумиром Рильке был и Достоевский. В ранние годы он делает в дневнике запись о прочитанных «Бедных людях», ибо не знает «ни одной книги, которую можно было бы поставить рядом с нею». Среди «великих примеров» имя Достоевского у него соседствует с именем Иисуса Христа.
Вообще правомерно говорить о «школе Достоевского» в немецкоязычной литературе, что определялось общечеловеческим пафосом его творчества, выходом за рамки культурных приоритетов своего времени. Герман Гессе, классик XX в., лауреат Нобелевской премии по литературе (1962), посвятил Достоевскому пять статей, начиная с 1915 г.
Увлечённо писал о Достоевском и Стефан Цвейг, считавший, что «каждая из великих наций должна быть представлена в лице её величайших романов». Таков Достоевский, герои которого – «настоящие русские люди переходной эпохи, с хаосом ощущений в душе…»
Философия и поэтика Достоевского оказали влияние на мировидение и методологию Франца Кафки, который, как явствует из его дневников и переписки, основательно штудировал книги русского писателя.
Опыт Достоевского плодотворно осваивали и другие немецкие писатели: Г. Гауптман, Ф. Верфель, Я. Вассерман, Б. Келлерман. Художественная методология Достоевского с её внутренней напряжённостью, сгущением красок, акцентировкой «идей» была близка стилистике немецкого экспрессионизма, влиятельного художественного течения в 1910—1920-е гг.
Значительна роль выдающегося датского критика и публициста Георга Брандеса в ознакомлении скандинавской общественности с русской литературной классикой. Это соответствовало его просветительской миссии: «Вызвать поэзию к новой жизни, к новой деятельности, открыть дверь извне и впустить в замкнутый скандинавский мир больше света и воздуха». В 1887 г. Брандес посетил Россию, где читал лекции по литературе на французском языке. Итогом этой поездки стала его книга «Россия. Наблюдения и размышления» (1888), включающая, в частности, сжатый обзор литературного процесса от Ломоносова до Л. Толстого.
Поклонником русской литературы (Тургенева, Толстого и особенно Достоевского) был и Кнут Гамсун, выдающийся норвежский художник слова, человек драматической судьбы, лауреат Нобелевской премии по литературе (1920). Поборник психологизма в литературе, не принимавший писателей, приверженных модному «социологизму», Гамсун исходил из того, что «современный человек» требует новых приёмов изображения: он «нервен», вовлечён в бурный поток жизни, «противоречив и непоследователен». Отсюда проистекает задача дойти до «тайников» его души, высветить её «иррациональную сущность».
В идейных и эстетических исканиях выдающегося шведского драматурга, прозаика, критика Августа Стриндберга важную роль сыграли Достоевский, Тургенев, но всего отчётливее Л. Толстой. Последний привлекал Стриндберга прежде всего своими социальными и религиозно-философскими трактатами. Стриндберг называл себя «учеником» Толстого, отмечал ту нравственную поддержку, которую он обрёл в сочинениях Толстого, что помогло ему преодолеть острый духовный кризис.
Архитектором «новой драмы», важнейшего течения в искусстве на рубеже XIX–XX вв. был великий норвежец Генрик Ибсен. Его новаторская «драма идей», но прежде всего его художественная манера, с акцентом на подтексте и символике, была, в известной мере, созвучна стилистике Чехова, принимавшего его не без оговорок. Пьесы Ибсена – важная страница истории МХТ, Малого и других ведущих театров России. Трагизм Ибсена – плод резких, конфликтных, экстремальных ситуаций. Чехов мягче, он обнаруживает трагизм в, казалось бы, бессобытийной, обыденной повседневности. По замечанию О.Л. Книппер-Чеховой, игравшей в пьесах обоих драматургов, Ибсен «уважает и любит человека, но совсем не так, как любит его Чехов». В пьесах Ибсена отчётливо выражено тенденциозное начало, а у Чехова – начало общечеловеческое. По словам известного американского режиссера Гарольда Клермена, Ибсен вызывает «восхищение», а Чехов – «любовь».
Начиная с 1870—1880-х гг., произведения русских классиков, в первую очередь Тургенева, Достоевского и особенно Толстого, обрели популярность не только в Европе, но и в США.
Успех этих писателей был столь впечатляющим, что стали говорить о «русской экспансии». Критик Дж. Киркленд так характеризовал художественную атмосферу в стране: «Эти русские романы знаменуют собой новую эру в литературе». Среди ранних интерпретаторов и пропагандистов Тургенева в США был Генри Джеймс, один из наиболее «европеизированных» американских литераторов, который встречался в Париже с Тургеневым и состоял с ним в переписке. Для Джеймса Тургенев был истинным мастером слова и безупречным знатоком жизни. Критики полагают, что «Дейзи Миллер», самая знаменитая из повестей Г. Джеймса, могла быть навеяна чтением тургеневской «Аси». Опыт Тургенева содействовал Джеймсу в его теоретической разработке проблем романного жанра, актуальных для американской литературы на исходе века.
Интерес Джеймса к русской литературе разделял его друг и соотечественник Уильям Дин Хоуэлле, критик, публицист, романист, авторитетный литератор, которого называли «деканом американской литературы». В это время в Америке получила хождение афористическая фраза: «Генри Джеймс отправился в Европу и стал читать Тургенева, а Хоуэлле остался дома и начал читать Генри Джеймса». От увлечения Тургеневым он переключился на Л. Толстого и стал его горячим поклонником, посвятив автору «Войны и мира» около трёх десятков публикаций – статей, обзоров, рецензий. Русский гений был для него примером реалиста и правдоискателя. Толстой укреплял Хоуэллса в убеж дении, что высокое искусство призвано защищать нравственные ценности, служить идеалам человечества.
Пример Л. Толстого был значимым и для американских писателей-натуралистов (X. Гарленд, С. Крейн, Ф. Норрис), поборников суровой жизненной правды в литературе в противовес «украшательству» и «книжности» сторонников «традиции утончённости». Толстой был среди тех кумиров Драйзера (наряду с Бальзаком, Золя, Ницше), которые стимулировали его литературные импульсы. В мемуарной книге Драйзера «Заря» мы читаем красноречивое признание: «Я снова усиленно занялся чтением. Дороже всех мне был тогда Толстой…»
В пору работы над «главной книгой» – «Американской трагедией» (1925) – для Драйзера были особенно значимы психологические прозрения Достоевского. Стало общим местом в критике отзываться об этом его романе, как о «Преступлении и наказании» в специфическом американском варианте. В годы войны, солидаризируясь с «новой Россией» в её отпоре нацизму, ратуя за скорейшее открытие второго фронта, Драйзер высказывал восхищение русской культурой, давшей миру несравненные творения Чехова, Достоевского, Толстого, Мусоргского.