Постепенно Ашот привыкает к французской жизни. Он живет довольно замкнуто — работа, дом, книги, телевизор. С жадностью читает Ахматову, Цветаеву, Булгакова, Платонова, которых запросто можно купить в магазине, смотрит классику западного кинематографа. Хотя Ашот и становится как бы французом, «все их выборы и дискуссии в парламенте» его не трогают. В один прекрасный день на пороге Ашота появляется Ромка Крылов. Ему удалось приехать на Каннский фестиваль в качестве консультанта за собственные деньги, и сделал он это потому, что очень хотел повидаться с Ашотом. Три дня друзья гуляют по Парижу, вспоминают прошлое. Роман рассказывает, что ему удалось провести советского министра культуры и «протащить», по существу, «антисоветский» фильм. Роман уезжает.
Вскоре появляется Сашка, который летит на Цейлон, но в Париже происходит задержка рейса. Перед Ашотом все тот же Сашка, который «казнится» из-за того, что он сделал. Ашот понимает, что не может на него сердиться. Но в том, что Сашка говорит теперь об искусстве, так много рационального. Ашот вспоминает о «Шинели», Сашка же утверждает, что богатым американским «балетоманам» «Шинель» не нужна. Ашоту обидно, что Сашка ни разу не спрашивает о его «материальном благосостоянии».
Больше друзья не встречаются. Фильм Романа не без успеха проходит по стране. Роман завидует Ашоту потому, что в его жизни отсутствует «советская мура». Ашотик завидует Роману потому, что в жизни того есть «борьба, острота, победы». Анриетт ждет ребенка. Сашка живет в Нью-Йорке в шестикомнатной квартире, гастролирует, ему постоянно приходится принимать важные решения.
От издательства. Пока в типографии набирался текст повести, Ашоту была доставлена телеграмма от Сашки с просьбой немедленно вылететь к нему. «Расходы оплачиваются», — говорилось в телеграмме.
Е. А. Журавлева
Эммануил Генрихович Казакевич 1913–1962
Звезда
Повесть (1946)
Взвод советских разведчиков вступил в селение. Это была обычная западноукраинская деревня. Командир разведчиков лейтенант Травкин думал о своих людях. Из восемнадцати прежних, проверенных бойцов у него осталось всего двенадцать. Остальные были только что набраны, и каковы они будут в деле — неизвестно. А впереди была встреча с противником: дивизия наступала.
Травкину в высшей степени были свойственны самозабвенное отношение к делу и абсолютное бескорыстие — именно за эти качества разведчики любили этого юного, замкнутого и непонятного лейтенанта.
Легкий разведрейд показал, что немцы недалеко, и дивизия перешла к обороне. Понемногу подтянулись тылы.
Приезжавший в дивизию начальник разведотдела армии поставил перед комдивом Сербиченко задачу отправить группу разведчиков в тыл врага: по имевшимся данным, там происходила перегруппировка, и следовало выяснить наличие резервов и танков. Лучшей кандидатурой для руководства этой необычно трудной операцией был Травкин.
Теперь Травкин еженощно проводил занятия. Со свойственным ему упорством гонял разведчиков через студеный ручей вброд, заставлял их резать проволоку, проверять длинными армейскими щупами невсамделишные минные поля и прыгать через траншею.
К разведчикам попросился только что окончивший военное училище младший лейтенант Мещерский — стройный голубоглазый двадцатилетний юноша. Глядя на то, как ревностно он занимается, Травкин одобрительно думал: «Это будет орел…»
Устроили последнее тренировочное занятие по связи. Была окончательно установлена позывная разведгруппы — «Звезда», позывная дивизии — «Земля». В последний момент Аниканова было решено послать вместо Мещерского, чтобы в случае чего разведчики не остались без офицера.
Начиналась древняя игра человека со смертью. Объяснив разведчикам порядок движения, Травкин молча кивнул остающимся в траншее офицерам, перелез через бруствер и бесшумно двинулся к берегу реки. То же самое за ним проделали другие разведчики и саперы сопровождения.
Разведчики проползли сквозь перерезанную проволоку, прошли немецкой траншеей… через час они углубились в лес.
Мещерский и командир саперной роты неотрывно вглядывались во тьму. То и дело к ним подходили другие офицеры — узнать о тех, кто ушел в рейд. Но красная ракета — сигнал «обнаружены, отходим» — не появлялась. Значит, они прошли.
Леса, где шла группа, кишели немцами и немецкой техникой. Какой-то немец, светя карманным фонарем, вплотную подошел к Травкину, но спросонья ничего не заметил. Он сел оправляться, кряхтя и вздыхая.
Километра полтора ползли они чуть ли не по спящим немцам, на рассвете наконец выбрались из леса, и на опушке случилось нечто страшное. Они буквально напоролись на трех неспавших немцев, лежавших в грузовике, один из них, случайно глянув на опушку, остолбенел: по тропе совершенно бесшумно шли семь теней в зеленых балахонах.
Травкина спасло хладнокровие. Он понял, что бежать нельзя. Они прошли мимо немцев ровным, неспешным шагом, вошли в рощу, быстро перебежали эту рощу и луг и углубились в следующий лесок. Убедившись, что здесь немцев нет, Травкин передал первую радиограмму.
Решили двигаться дальше, придерживаясь болот и лесов, и на западной опушке рощи сразу увидели отряд эсэсовцев. Вскоре разведчики вышли к озеру, на противоположном берегу которого стоял большой дом, из которого временами доносились то ли стоны, то ли крики. Чуть позже Травкин увидел выходящего из дома немца с белой повязкой на руке и понял: дом служил госпиталем. Этот немец выписан и идет в свою часть — его никто не будет искать.
Немец дал ценные показания. И, несмотря на то что он оказался рабочим, его пришлось убить. Теперь они знали, что здесь сосредоточивается эсэсовская танковая дивизия «Викинг». Травкин решил, чтоб преждевременно себя не обнаружить, «языков» пока не брать. Нужен только хорошо осведомленный немец, и его надо будет достать после разведки железнодорожной станции. Но склонный к лихости черноморец Мамочкин нарушил запрет — здоровенный эсэсовец выпер в лес прямо на него. Когда гауптшарфюрера сбросили в озеро, Травкин связался с «Землей» и передал все установленное им. По голосам с «Земли» он понял, что там его сообщение принято как нечто неожиданное и очень важное.
Хорошо осведомленного немца Аниканов и Мамочкин взяли, как и собирались, на станции. Голубь к тому времени погиб. Разведчики отправились обратно. В пути погиб Бражников, были ранены Семенов и Аниканов. Радиостанция, висевшая на спине у Быкова, была расплющена пулями. Она спасла ему жизнь, но для работы уже не годилась.
Отряд шел, а вокруг него все уже и уже стягивалась петля огромной облавы. В погоню были подняты разведотряд дивизии «Викинг», передовые роты 342-й гренадерской дивизии и тыловые части 131-й пехотной дивизии.
Верховное Главнокомандование, получив сведения, добытые Травкиным, сразу поняло, что за этим кроется нечто более серьезное: немцы хотят контрударом отвратить прорыв наших войск на Польшу. И было отдано распоряжение усилить левый фланг фронта и перебросить туда несколько частей.
А влюбленная в Травкина хорошая девушка Катя, связистка, днем и ночью слала позывные:
«Звезда». «Звезда». «Звезда».
Никто уже не ждал, а она ждала. И никто не смел снять рацию с приема, пока не началось наступление.
И. Н. Слюсарева
Александр Яковлевич Яшин [1913–1968]
Рычаги
Рассказ (1956)
Вечером в правлении колхоза сидело четверо: бородатый животновод Ципышев, кладовщик Щукин, бригадир полеводческой бригады Иван Коноплев и председатель колхоза Петр Кузьмич Кудрявцев. Ждали начала партсобрания, да запаздывала учительница Акулина Семеновна, пятый член парторганизации. В ожидании беседовали.
«Вот сказали — планируйте снизу, пусть колхоз сам решает, что сеять, — высказал наболевшее председатель. — А в районе нам наш план не утверждают: районный-то план спускают сверху. Был я на днях в районе, у самого (так Петр Кузьмич называл первого секретаря райкома). Что ж, говорю, вы с нами делаете? А он говорит: «Надо план перевыполнять, активно внедрять новое. Вы, говорит, теперь наши рычаги в деревне». «Он здесь долго не усидит, — сказал Ципышев. — Людей не слушает, все сам решает. Люди для него — только рычаги. Без строгости не может. На собрании как оглядит всех, как буркнет — душа в пятки уходит». «Нас не только учить, нас и слушать надо, — добавил Коноплев. — А то все сверху да сверху. Планы сверху, урожайность сверху. Не выполнишь, значит, вожжи распустил. А разве мы не за одно дело болеем, разве у нас интересы разные?»
Взяв обеими руками горшок с окурками, Коноплев пошел к порогу и вывалил окурки в угол. И вдруг из-за широкой русской печи раздался повелительный старушечий окрик: «Куда сыплешь, дохлой? Не тебе подметать. Пол только вымыла, опять запаскудили весь».
От неожиданности мужики вздрогнули и переглянулись. Оказывается, в избе все время присутствовал еще один человек. Разговор оборвался. Долго молчали, курили… Один Щукин не выдержал и наконец громко захохотал: «Ох и напугала же нас проклятая баба!»
Петр Кузьмич и Коноплев переглянулись и тоже засмеялись. «Вдруг из-за печки как рявкнет. Ну, думаю, сам приехал, застукал нас…»
Смех разрядил напряженность и вернул людям их нормальное самочувствие.
«И чего мы боимся, мужики? — раздумчиво и немного грустно произнес вдруг Петр Кузьмич. — Ведь самих себя боимся!»
Наконец пришла учительница. Надо было открывать партсобрание. Но что произошло с Ципышевым? Голос его приобрел твердость и властность, глаза посуровели. Тем же сухим, строгим голосом, каким говорил перед началом собраний секретарь райкома, он произнес те же слова: «Начнем, товарищи! Все в сборе?»
А их и было всего-навсего пятеро. Лица у всех стали сосредоточенными, напряженными и скучными. Собрание началось. И началось то самое, о чем так откровенно только что говорили они между собой, понося казенщину и бюрократизм.