Даниловское принадлежало Батюшковым с начала XVII века. После смерти Николая Львовича вновь встал вопрос о его продаже, но после некоторых перипетий усадьба была спасена, и владельцем стал сводный брат поэта Помпей Николаевич. Он сделал большую административную карьеру. Достаточно сказать, что он возглавил комиссию по завершению строительства храма Христа Спасителя в Москве. Но пожалуй, крупнейшей его заслугой перед русской культурой стало издание полного собрания сочинений знаменитого брата в связи со столетием со дня его рождения. Помимо этого он собрал большое количество документов о жизни поэта.
Загруженный делами Помпей Николаевич Батюшков годами не приезжал в Даниловское. О своем последнем наезде в родительскую усадьбу он вспоминает: «Отрадно и грустно было мне посетить наше старое Даниловское. Я приехал туда рано утром на наемных лошадях. Управляющий, извещенный мною из Москвы, отпер дом и велел открыть все окна и ставни. Проходя по комнатам, в которых я увидел ту же мебель, как и во времена моего детства, а на стенах все те же портреты Батюшковых в простых деревянных рамках, я мысленно переносился в то время, когда в сумерках маленьким мальчиком любил взбираться на диваны и глядеть на своих дедушек и бабушек в высоких прическах, строго и ласково взирающих на меня, их потомка… Войдя в кабинет отца, я остановился у порога и готов был увидеть его самого, сидящего в вольтеровском кресле, услышать его резкий голос, приводивший в трепет всех обитателей дома. Но в кабинете царила тишина… Я обошел весь дом, преклонил колени перед образницей и спальней матери и вернулся снова в кабинет отца. Раскрыл книжный шкаф, наугад взял один из томов. Это был римский поэт Овидий. Отец преклонялся перед латинскими классиками и свое преклонение передал Константину, хотя никогда не занимался его образованием… На других полках находились произведения французских просветителей…
Все последующие дни я жил только прошлым: представлялось детство несчастного Константина, его безумная мать, в припадках ужасной немощи, из-за которых ее пришлось отделить от семьи, и всегда такая краткая неудачная жизнь моего отца.
О, эти старые родовые гнезда, некогда полные жизни, радости, страданий, а теперь забытые и никому не нужные! Сколько дум навевают они! Да, лучше передать Даниловское в надежные руки»[17].
Надежные руки нашлись. Последним владельцем Даниловского был широко известный в свое время критик и журналист Федор Дмитриевич Батюшков (внучатый племянник поэта). Открылась новая страница литературной истории старинной усадьбы.
В молодости он — ближайший ученик столпа русского академического литературоведения А. Н. Веселовского. Стоит упомянуть, что подающий большие надежды ученый был своим человеком в семействе ректора Петербургского университета А. Н. Бекетова и частым гостем Шахматова, где ему всегда предоставлялась гостевая комната. Дочерям Бекетова он одной за другой делал предложения (в том числе и будущей матери А. А. Блока), но его искания ни к чему не приводили; может быть, потому, что в душе он был убежденным холостяком и мог умело, не оскорбляя предмет своего ухаживания, сводить дело на нет.
Научная деятельность Ф. Д. Батюшкова первоначально была успешной, но в 1899 году он, уже профессор, покинул университетские стены в знак протеста против избиения полицией студенческой демонстрации и к преподаванию уже не возвращался. С этого времени Ф. Д. Батюшков становится профессиональным литератором; он быстро завоевал репутацию критика, свободного от групповых пристрастий и сохраняющего в своих статьях строго научный подход. Убежденный сторонник реализма, он не признавал «односторонности» как народничества, так и нарождающегося символизма. В 1902–1906 годах Ф. Д. Батюшков был редактором влиятельного «внепартийного» журнала «Мир Божий». Тогда-то он сближается с А. И. Куприным, и они вскоре становятся друзьями.
В Даниловское Ф. Д. Батюшков приезжал редко с единственной целью поохотиться. Имение сдавалось арендаторам, которые чувствовали себя здесь полными хозяевами.
Дом ветшал, старый парк зарастал, и даже светлым днем в его чаще стояла сумеречная темень. Кое-кто из арендаторов при выезде не стеснялся прихватить с собой предметы старинной мебели и фарфора. Ф. Д. Батюшков смотрел на это сквозь пальцы, на горьком опыте убедившись, что навести порядок в усадьбе он не в состоянии.
Сосед Ф. Д. Батюшкова барон Штемпель был образцовым хозяином. Принадлежавший ему лес был тщательно расчищен, и все деревья пронумерованы на коре; поэтому легко можно обнаружить самовольного порубщика. По его совету Ф. Д. Батюшков нанял нового управляющего-немца, который в свою очередь пригласил лесника, сдал сад лавочнику из Устюжны, а тот завел сторожевых собак. Но едва лесник попытался пресечь воровство леса, как мужики избили его до полусмерти. Вскоре собаки искусали крестьянских детей, забравшихся в сад. После этого Ф. Д. Батюшков решил, что с него довольно. Он уволил управляющего и лесника, расторг аренду — и прежние патриархальные отношения с деревней вернулись. Яблок, груш и слив хватало всем. Даниловское по-прежнему никакого дохода не приносило.
Таково было положение дел, когда Батюшков пригласил Куприна провести в своей усадьбе лето 1906 года. В то время это был глухой угол Новгородской губернии; до ближайшей железнодорожной станции примерно девяносто верст. В округе водились медведи, и даже днем в поле можно было встретить волка. Основным преимуществом было то, что никто из богемного окружения Куприна сюда бы не добрался. Следовательно, Даниловское представлялось идеальным местом не только для летнего отдыха, но и для работы.
Куприн приехал с женой Марией Карловной Давыдовой и трехлетней дочерью Лидией. Кроме того, он привез и свою мать, жившую во Вдовьем доме в Петербурге. Вскоре здесь же оказался брат Марии Карловны — Николай Карлович со своим камердинером Яковом Антоновичем. Собралось значительное общество, и первое время потребовалось на то, чтобы привести дом хоть в какое-нибудь пригодное для жилья состояние. Работать в библиотеке Куприн не захотел, поскольку обилие книг представляло непреодолимый соблазн. Свой кабинет он оборудовал на чердаке.
Уже 11 мая Куприн писал Марии Павловне Чеховой в Ялту, подытоживая свои первые впечатления: «Я теперь живу: Новгородская губерния, Устюженского уезда почтовая станция Круглицы, имение Даниловское. Старая усадьба, дом с колоннами и сторожевой узорчатой башней; сад такой густой, что в нем в полдень темно, и этого благополучия на три десятины, три аллеи — березовая, липовая и кедровая, пруд с карасями… рядом роща 300 десятин, за обедом брага-пиво, холодная и хмельная, под окном все бело и лилово от сирени, мычат коровы, скрипят ворота, кусают комары, мошкара лезет в уши, в глаза и в нос. На 50 верст вокруг нет аптеки, мужики стоимость продуктов определяют не копейками, а водкой: «да што, дайте на бутылочку или на полбутылочки». У девок одежды наполовину белые, наполовину красные с чудесными узорами, названия рек и сел живописные: Звана, Ижина, Портково.
Сейчас в саду чокают дрозды и поют малиновки, пахнет сиренью. Вот бы сюда милого Ивана Бунина».
Тогда же Куприн написал Батюшкову, что он собирается купить лошадь и взять напрокат шарабан для поездок по округе. Батюшков мысленно разругал себя, что не подумал о таких необходимых для жизни в деревне вещах, и взял хлопоты на себя. Для начала он отослал Куприну в подарок охотничье ружье. Куприну ничего не оставалось, как в шутливой форме поблагодарить его за щедрость:
Дорогой Федор Дмитриевич!
Пощадите!
Вы положительно изливаетесь на нас дождем из ружей, экипажей, консервов, конфет, бисквитов и т. д. Мария Карловна делает мне за это сцены. (При чем здесь я?) А я все думаю: вот Вы из-за нас разоритесь, будете жить в одной комнате наверху 6-этажного дома под железной крышей (ход через жильцов), будете готовить себе сами обед на керосинке и вести дела литературного фонда при свете стеаринового огарка. Даниловское перейдет в руки лавочника Образцова из с. Никифоровского. Пруды заглохнут, парк вырубят. И все это из-за Вашей бесконечной любезности.
Нет, Федор Дмитриевич, будемте умереннее и бережливее. Очень Вас прошу об этом…
Кончится тем, что мы с женой рассердимся и вдруг сразу пришлем Вам фортепьяно, фребелевский билиард, лаун-теннис, телескоп, pas des geants (гигантские шаги. — В.Н.), автомобиль, и все это — наложенным платежом!!!..
Вскоре Куприн усиленно засел за работу на своем чердаке. Он не любил рассказывать о своих замыслах, но Мария Карловна догадалась, что муж пишет большой рассказ. Однажды он случайно в библиотеке открыл том Державина и наткнулся на посмертное стихотворение поэта:
Река времен в своем стремленье
Уносит все дела людей.
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей…
От этих строк Куприн пришел в восторг. Они показались ему одновременно и одически торжественными и глубокими по мысли. Свой новый рассказ он озаглавил «Река жизни» — и этот рассказ одно из лучших его произведений.
На охоту Куприн ходил этим летом с новым управляющим имением Иваном Александровичем Араповым, бывшим матросом, пережившим Цусиму и японский плен и недавно возвратившимся на родину. Охота была не просто удовольствием, но и диктовалась нуждою, поскольку мяса в соседних деревнях достать было невозможно. Однажды они заблудились и завязли в болоте. Началась гроза. Куприн уверял, что воочию видел черную молнию; так в тех местах называют линию в небе, следующую за отблеском молнии и кажущуюся черной и извилистой. Этот случай впоследствии стал сюжетом рассказа «Черная молния».
Крестьяне избегали Даниловского; прислугу нанять было невозможно. Вскоре Куприну стала известна причина. По всей округе и даже в Устюжне ходили слухи, что в доме на чердаке в черном гробу лежит огромная человеческая нога и по ночам с шумом ходит по комнатам. К удивлению писателя, этому верил и Арапов; он по вечерам никогда в дом не заходил. Но основания для таких разговоров были. Вскоре после приезда Куприн нашел в библиотеке на нижней полке длинный ящик, напоминавший не то футляр для виолончели, не то гроб. В ящике лежал гигантский ножной протез явно заграничной работы, обтянутый голландской замшей. Отыскался поблизости и костыль. Все некогда принадлежало генералу Кривцову (родственнику Батюшковых), потерявшему ногу в сражении при Кульме в 1813 году.