Танцы на палубеАвгуст, 1999
1
Золотаревский сиял.
– Ты только посмотри, кто прилетел на собрание из Москвы! Представитель госминимущества! А кто его встречал? И Кузнецов, и начальник департамента имущественных отношений!
– Значит, губернатор все-таки поддерживает Кузнецова?
– Губернатор в отпуске. Так все говорят. Даже энергетики не смогли с ним связаться. И всех замов как чума скосила.
– А собрание?
Юрист ухмыльнулся.
Он считал одержанную победу полной.
– На входе сторонники Кузнецова выставили охрану. Никого лишнего, вход только по доверенностям. В зале – компьютеры, множительная техника. Все просчитывается в момент, нужная информация тут же распространяется. Сам Кузнецов приехал в последний момент. Его пропустили и закрыли дверь…
Юрист извлек из папки бумагу.
– Ты только послушай! «УВД на транспорте… Генерал-майору милиции такому-то… Определениями Арбитражного суда области отдельным представителям консорциума КАСЕ был вынесен запрет на совершение любых действий, связанных с созывом, подготовкой и проведением внеочередного собрания акционеров… Однако собрание акционеров было проведено, – с наглым наслаждением процитировал Золотаревский. – Таким образом, все решения указанного собрания будут оспорены в установленном законом порядке…»
– Дошло? – торжествовал юрист. – Увяз, увяз коготок. Как юрист говорю. Кузнецов даже не заметил, как все случилось. «Имеются основания предполагать, – процитировал Золотаревский ту же бумагу, – что указанная группа лиц предпримет попытку получить противоправный доступ к управлению ОАО «Бассейн»… В целях недопущения дестабилизации в руководстве Общества и для обеспечения нормальной деятельности сотрудников, прошу обеспечить надежную охрану служебных помещений…» Представь, – заржал Золотаревский, – в директорате «Бассейна» сейчас все коридоры забиты милицией. Кузнецов вряд ли решится на силовую акцию. Слабо! Не решится взять печать силой. Пора думать об отступлении.
– А это возможно?
– А ты взгляни на это уведомление. Видишь, Кузнецов сообщает Липецкому. «В соответствии с утвержденной повесткой дня рассмотрен вопрос о досрочном прекращении полномочий единоличного исполнительного органа (Генерального директора) ОАО «Бассейн»…» Простенькая формулировка, да? Дойдет даже до идиота. «Прекратить досрочно полномочия действующего единоличного исполнительного органа (Генерального директора) ОАО «Бассейн» Н. И. Липецкого с даты принятия настоящего решения и избрать на указанную должность В. И. Кузнецова…» И далее. «Требуем передать новоизбранному Генеральному директору ОАО «Бассейн» В. И. Кузнецову печать ОАО «Бассейн» и передать по описи все необходимые документы…»
– Наверное, Николаю Ивановичу это не понравилось?
– Ему твое присутствие только придает силу, – на этот раз Золотаревский не льстил Семину, а просто констатировал факт. – Прочел и сунул полученную бумагу под тонированный аквариум. Сам знаешь, к аквариуму даже техничка подходить боится. Ну, а мордой на пол Липецкого уже никто не положит. Ты только взгляни! Это же не протокол, это поэма!
2
– «Протокол общего внеочередного собрания акционеров…»
Золотаревский мог читать про себя, но он жаждал полного удовлетворения.
– «На дату составления списка участников собрания оплачено 246 763 обыкновенных акции акционерного общества и 82 254 привилегированных… В соответствии со статьей 32 Закона РФ № 208-Ф3 «Об акционерных обществах», привилегированные акции являются голосующими по всем вопросам повестки дня… На сегодняшний день на балансе общества – 15 обыкновенных акций… В соответствии с пунктом 6 статьи 76 Закона РФ № 208-Ф3 «Об акционерных обществах» указанные акции не предоставляют права голоса… Голосующими являются 329 002 акции… Соответственно общее количество голосов – 320 002… Председателем собрания избран В. И. Кузнецов…»
– Надо было видеть Вячеслава Ивановича, – торжествовал юрист. – Он пришел побеждать! Как юрист говорю. У него тени сомнений не было. Согласись, что поддержка мингосимущества и губернатора – это не слабо. Очень даже не слабо! Вот он и явился весь из себя. Модная прическа, подогнанный по плечу костюм. Бабы в зале шуршали, как осенние листья: какой у нас директор! Мне покровительственно кивнул. Выгнать же меня нельзя, я на собрание явился с доверенностью от Колотовкина. Считай, нам повезло.
– В чем?
– Да в том, что я все видел своими глазами. Информация из первых рук. Люди там в основном собрались свои, друг друга не стеснялись. Решили, наверное, что присутствие мингосимущества и обладминистрации автоматически снимает проблемы. А если упрется Липецкий, решили, попросту выбросим из кабинета. Поднялся Кузнецов на трибуну. Красиво говорил. Дескать, не собирались мы проводить это внеочередное собрание, да нужда заставила. Дескать, известные господа Липецкий да Акимов занялись злостными спекуляциями, по дешевке сбыли крупный пакет акций энергетикам, чем нанесли обществу ущерб в несколько миллионов долларов! Сам знаешь, крупные цифры здорово бьют по нервам акционеров. Зал сразу загудел. А Кузнецов еще жару добавил: мол, миллионы эти из ваших карманов вынуты! Правда, вскочил какой-то несусветный дедок из старых речников. «А почему на собрании нет товарища Липецкого? Почему нет товарища Акимова?» – «А они придти не захотели, – смеется Кузнецов. – Им стыдно глянуть нам всем в глаза». – «А почему за дверью стоят судебные приставы? Почему у них на руках постановление о запрете собрания?» Но Кузнецов – артист. Вздернул брови, прическу поправил: «Мне не докладывали». Сделал эффектную паузу. «Есть вопросы? Нет вопросов. Кто за назначение нового генерального директора?» Вот и проголосовали, – потер руки Золотаревский: – За нового генерального директора, то есть за Кузнецова, почти девяносто девять процентов присутствующих! Неслыханное единогласие! Подумаешь, не голосовали акции энергетиков, да? Все дело заняло двадцать минут. Рекорд, кстати.
3
– …Нет, ты только посмотри! На вопрос, почему в новом совете директоров совсем нет речников, Кузнецов ответил, что в сроки, установленные законодательством, акционеры, имеющие право вносить кандидатуры, подали все соответствующие предложения. Мингосимущество, консорциум КАСЕ. Только, дескать, сами речники промолчали. Вот и не попали в управление. Это традиция. Приходя на новое предприятие, Кузнецов всегда разгоняет сложившийся коллектив, лишает компанию руководства. Кто-то даже не выдержал: как, мол, будут рулить «Бассейном» новые начальники, не знающие его специфики?. Кузнецов в ответ: а чем, собственно, должно заниматься управление? Вот, вот, правильно! Экономикой и финансами. А если кого-то интересует частный вопрос присутствия или отсутствия речников, то для организации текущей деятельности в «Бассейне», как известно, существует специальный орган, а уж в нем речники густо представлены. Вот тут и поднялся акционер Колотовкин. Его появление вызвало аплодисменты. Ведь он первое частное лицо, пострадавшее у нас от стихийных революционных выступлений. Поднялся на трибуну. Мы, мол, тут заседаем, надеемся, а через час все наши решения признают неправомочными! Раз энергетики на собрание не пришли, значит, кворум под сомнением. Кроме того, арестованы все акции, принадлежащие КАСЕ. А какой же может быть кворум, если половина присутствующих лишена голосов в судебном порядке?
– И что Кузнецов?
– А он свое тянет: не получал никаких документов! Так что начнется теперь борьба за печать. Как юрист говорю. Но мы представителей КАСЕ затаскаем по судам, потому что время работает на нас, а бывший полковник Федин, – Золотаревский подмигнул Семину, – официально досматривает служебные кабинеты КАСЕ. Вот как все в жизни поворачивается. Не успел господин Кузнецов. Пришла пора возвращать кредиты, а где деньги?
– Что ж, – кивнул Семин. – Настраивай средства массовой информации.
– Это ты о ком? – не понял Золотаревский.
– Это я о журналистке Полиной Ивановой. У нее перо злое, ее знают. Привыкли искать ее имя, открывая газеты. Топила Липецкого, теперь пусть спасает. Пообещай денег. Или припугни.
– А не согласится?
– Согласится. Еще как согласится! Такие победителей вычисляют на физиологическом уровне. С проигравшими такие не дружат. Обзвони каналы телевидения, газеты, назначь экстренную пресс-конференцию. Отдай газетчикам всех, кто готовил незаконное собрание. Кузнецова, прежде всего. Сохрани корректность по отношению к губернатору. Пусть Иванова особенно подчеркнет, что губернатор не имел никакого отношения к консорциуму КАСЕ. Пусть подчеркнет, что в отсутствие губернатора некоторые замы творят, что хотят. К примеру, первый, – напомнил Семин. – Владимир Алексеевич. Этого прямо сажай голым задом на сковородку. Он ведь не подписал планировавшийся документ. Значит, изначально с нами сотрудничать не собирался.
4
Вдруг пошел дождь.
Голова звоном отзывалась на падающее давление.
А мы танцуем на палубе тонущего корабля
и напеваем: тра-ля-ля-ляя…
– Знаешь, как я учился в школе? – пыхтел поддатый юрист. Он вспотел, часто утирался салфеткой. – Как лошадь Пржевальского!
На веранде базы было пусто. Несло березовым дымом, влажной печалью.
– Особенно ненавидел точные науки, – завелся юрист. – Какие они точные, если все надо считать, да? Как юрист говорю. Я только врал и дрался. Не нравился мне этот мир. Мамочка говорит, что я начал шуметь с первой секунды. Голос походил на автосигнализацию. Сразу смекнул, куда меня выпихнули. Папа – интеллигент, мама – рафинированная интеллигентка, а я рос и дрался. Рос, врал и дрался.
Подмигнул:
«В мире нет бойца смелей, чем напуганный еврей». Слыхал про такое? Выгнали меня из школы, потянули в военкомат. Молоденькая тетка посмотрела на меня голого: «Жопа через какую букву пишется?» – «Через ё, – отвечаю. И жалуюсь печально: – Жить не хочу». – Вижу, что сочувствует, добавляю: «Отравлюсь, наверное». – Тетка помяла мой член в руке: «Годен». – «Да куда ж годен? – возражаю. – С жопой-то я неправильно выступил!!» Отвечает: «Это ничего. Сержант вправит мозги!» Кто в армии служил, тот в цирке не смеется. Трудно быть евреем, Андрей Семенович. Особенно в армии. Помнишь, – совсем развеселился Элим, – натовский генерал все выспрашивал, сколько калорий в день получает русский солдат? Ну, совсем забодал. Наш твердит: «Две тысячи!» – а натовский: «Четыре!» – «Да врешь ты, натовская морда! – не выдержал наш. – Не может солдат за раз сожрать два мешка брюквы!»
А мы танцем на палубе тонущего корабля…
Хороший коньяк меняет ход внутренних часов.
Много хорошего коньяка напрочь переводит стрелки.
Прикончив вторую бутылку, Семин явственно увидел будущее. Раньше Нюрка запрещала разглядывать будущее после двух бутылок коньяка, но сейчас ее рядом не было.
– Сидят Дональд Рамсфелд и Коллин Пауэлл в баре, – нес свое Золотаревский. – Входит белый парень. «Ой, – говорит, – вы что, правда, Рамсефелд и Пауэлл?» – «Ну да, правда», – отвечает Пауэлл. – «Ух ты! – радуется парень. – А о чем разговариваете?» – «Да вот, планируем третью мировую войну». – «И как хотите ее начать?» – «Может для начала убьем исламистов парочку миллионов. Конечно, и свои потери планируем». – «Это еще какие потери?» – «Ну, скажем, парочка десантников. Как без этого? Простые хорошие парни». – «Ну, блин! – говорит парень. – Да зачем мочить таких хороших парней?» Тут Пауэлл и поворачивается к Рамсфелду: «Видишь, Доналд, я тебе говорил, что всем по херу парочка миллионов исламистов».
А мы танцем на палубе тонущего корабля…
– Вызови катер.
– В Томск? – обрадовался юрист.
Семин покачал головой. К черту Томск! В глушь, в болота.
Он отчетливо прозревал будущее. После второй бутылки оно ни в каком варианте уже не казалось ему пугающим. И было, было, было еще одно интересное дельце…
Коньяк растворялся в крови. Пароходы плывут. Солнце светит. Гражданка Ермолова на железной печке, вынесенной во двор, варит варенье. Господин Кузнецов прогуливает по скверу сына Бориску, относящегося больше к миру растений. И все же мир уже не совсем такой, каким был до моего появления в Энске. Это всегда как на лекции, ухмыльнулся он. Читаешь про свое, чувствуешь: доходит до людей, замер зал. А когда кончил, непременно донесется: «Эй, на трибуне! Стаканчик освободился?»
Но мир изменился.
Немного, но изменился.
Предательство – всегда лишь вопрос времени.
Толкнешь костяшку домино, валятся все. Надо только понять, какую правильно толкать первой.
5
Еще поддав, Золотаревский устроился на палубе.
Злой моторист высунулся из люка, кивнул в сторону мордастого лоцмана: «Без него запурхаемся. Хорошо, что взяли. Это Ванька Васенев, из местных. Рядовой бурлак. Нам до Рядновки по протокам да по болотным речкам».
Золотаревский отмахнулся.
– После армии прокладывал дорогу в степи, – долдонил Семину. – В шесть утра выбрасывали меня на точку с бутылкой воды и банкой тушенки. Советовали: не снимай шляпу, днем здесь жарко. Вот где нарушались права человека! Как юрист говорю. Прямо из степи двинул в Свердловск на юридический. А там такие студентки! Ой, неопытные, хорошенькие. Затуманенным взором глянешь на одну, на другую. А они беременеют. Такой парадокс: как глянул, так забеременела. С одной до сих пор живу. У нас, у русских, менталитет особый.
– Ты же еврей, Элим.
– Ну и что? Я еврей русский.
А мы танцуем на палубе тонущего корабля
и напеваем – тра-ля-ля-ля…
Семин снимал головную боль коньяком, в пол-уха слушал загулявшего юриста и неотрывно смотрел на тайгу. На то, как мрачно седые ели вплотную подступали к узкой протоке, страшной от черной глубины, в которой угадывалось что-то безжизненное (может, затонувший лес). Катер едва двигался по черной воде, полной кувшинок, а кое-где ряски. Моторист сплевывал за борт. Ванька Васенев матерился. Раза три царапнули дном о болотную корягу. Темнело болото, набегала сизая тайга, сжимала и без того узкое русло, становилось сумеречно, не по себе: вот мы пьем коньяк, а рядновской Джиоконды, говорят, уже и в живых нет…
Запомнилась Семину Катерина.
Один раз встретились, а запомнилась.
И Павлика Мельникова, говорят, больше нет. Не появись придурок на свет, может, и лучше было бы. По крайней мере, не утопил бы Джиоконду в болоте.
6
В Рядновку пришли вечером.
Бревенчатые избы тонули в болотных сумерках.
Где-то далеко, будто бы не в самой деревне, трещал движок генератора, свет на деревянном столбе неравномерно вспыхивал, выхватывая из мглы серые, как тоска, сырые доски причала.
– Где тут у вас Духнова найти?
– Порченого, что ли? – спросила баба, уныло стоявшая на берегу.
– Ну, я не знаю, какой он у вас. – Заинтересовался: – Почему порченый?
– А с Гришей Зазебаевым квасит, – равнодушно ответила баба. – Тот, кто квасит с Гришей, всегда порченый.
– И где они квасят?
– Известно, в котельной.
Недовольный юрист загрузил сумку.
Коньяк, мясо, сыр, хлеб, сервелат, буженина, маслины, сизый виноград.
– Это бомжу-то? – ворчал. – Не жирно будет – французский сыр с червями? Он репой привык закусывать.
Репой… Возможно…
Семин невольно развеселился.
Плевать, подумал, на болота. Уеду, забуду серый кочкарник – всегда сырой, всегда неприветливый. Забуду низкие берега, вровень с водой, мохнатые ели. Только Шурку заберу с собой, решил. Выжил все-таки Шурка Сакс, бандос, выкарабкался из могилы! Я перед ним в долгу. Он когда-то помог, пристроил меня к делу. Я в долгу перед ним. Увезу дурака в Лозанну. Пусть сидит на лавочке шератоновского отеля. «Я, блин, гоблин, а ты, блин, кто, блин?» Хорошо, что прихватили с собой шампанское. Шурка любил шампусик. Когда-то без Шурки я тонул. Он вытащил меня. К черту Рядновку с болотами и водяными! Подлечу Шурку, вправлю ему мозги, посажу управляющим в отеле…
7
В луже у входа в котельную уныло отражался фонарь.
Гора черного каменного угля скучно осыпалась под ногами, уголь скрипел, тянуло влажным дымом. Грубая шлакоблочная пристройка тесно прижалась к длинному серому сооружению, похожему на свинарник. А может, это и был свинарник. Зажав нос, Золотаревский сплюнул:
– Что за дерьмо?
– Ну, вот, – ухмыльнулся Семин. – А говоришь, русский.
В котельной под грязным деревянным потолком беспощадно лучилась голая прожекторная лампа. «Вот, казалось, осветятся даже те углы рассудка, где сейчас светло, как днем». Все высвечено беспощадно: открытая ржавая топка, в которой бился неяркий огонь, черные, тронутые ржавчиной трубы, струйки бледного, почти невидного пара, растворяющиеся в воздухе. Грязную деревянную столешницу в котельную притащили явно со свалки. Она лежала на фанерном ящике – сиротливое, но вполне надежное сооружение, стыдливо прикрытое мятой газеткой, на которой валялось три огурчика и мокрая ветка укропа.
В полулитровой банке поблескивала мутное, страшное на вид пойло.
Ну, стоял еще надкушенный граненный стакан, жестяное ведро. Наверное, с питьевой водой, потому что только что хватанувший мутного пойла мужичонка с распухшей мордой сразу полез в ведро стаканом, омывая в воде грязную руку, а другой так же судорожно и слепо нашаривал на столешнице мокрый огурчик. При таком-то ослепительном свете! «Слепой, что ли?» – Золотаревский жалостливо подтолкнул огурчик.
– Вроде того.
Голый затылок второго кочегара обвис вялыми складками. Подрезанные пегие волосы. Зализанная кепчонка блином. На плечах телогрейка, куда в Рядновке без телогрейки? Брезентовые штаны, керзуха. Все тип-топ.
– Как выпьешь, так слепнешь, – смиренно, без осуждения объяснил кочегар в кепчонке. И медлительно кивнул в сторону мутной полулитровой банки: – Вот принес Гриша банку, а что в ней – сам не знает. Примешь пятьдесят граммов, вроде хорошо, вот только свет начинает меркнуть. Ну, шаришь рукой, пока развиднеется.
Приветливо обернулся:
– Поднесешь закусочку другу.
Семин испугался. Точно – Шурка Сакс!
Только исполнилось ему не менее девяноста.
Ну, ладно, пусть восемьдесят. Пусть даже семьдесят пять.
Но глаза – цветом в мутный напиток, который они потребляли. Щеки дряблые, зубов мало. Весь выглядел дрябло, как старая репа. Гроза красивых баб и торговцев, лихой рэкетир, всю жизнь мечтавший о саксофоне и собственной кафушке, а получивший только эту затерянную на краю томских болот котельную. Там, где Шурка Сакс проходил раньше, лавочники теряли сознание, дымились за спиной сожженные коммерческие ларьки. Орал, выворачивая руль крутого джипа: «Стрёмно не показываться на глаза! Шарахнем, Андрюха, шампусика?» И любовно озирал нескончаемую толпу озабоченных пиплов, безостановочно, как бы даже бессмысленно кружащихся в душном пространстве рынка, строго размеренном торговыми рядами.
Семин даже рукой помахал перед его глазами.
– Да вижу я, вижу, – вяло улыбнулся Духнов.
– Узнал?
– А чего не узнать? Андрюха?
– Давно квасите? – Семин брезгливо поднял банку.
– А чего? Дело неспешное. Ввалишь граммов пятьдесят и ждешь, когда перед глазами развиднеется.
– Хочешь шампусика?
– А чего ж… И шампусика можно… – равнодушно согласился Шурка. И так же равнодушно предложил: – Садитесь, чего стоять? Закуси хватит.
Говорил он скучно и серо.
Видно, что узнал Семина, но интереса не выказал.
Глубокий вялый старик, видевший оболочку многих вещей, но никогда не заглядывавший в их глубину. Видимо, пулю из его сердца вырезали вместе с молодостью.
– Лей! Чего болтать?
Семин заботливо ополоснул грязный стакан коньяком «Хеннеси» и наполнил его до половины. «Да выброси эту херню!» – злобно заорал он на Гришу Зазебаева, Шуркиного собутыльника, и сам запузырил банку с мутным пойлом в открытую топку.
Зазвенело стекло, весело подпрыгнуло пламя.
– Ты это чего? – поразился Зазебаев. – Банка – двадцать копеек!
– Я тебе рубль оставлю, угомонись, – Семин протянул коньяк Шурке: – Давай клюнь. Весь до дна. А потом поедем.
– Куда?
Шурка неаккуратно опрокинул стаканчик.
Подбородок у него оказался какой-то кривой. Но Семин уже не жалел Шурку. Чего жалеть? У Шурки жизнь налаживается. Жалеть нынче надо Кузнецова, это он ухнул с головой в омут. Прикинул: вставить Саксу зубы, побрить, подстричь, подкормить, вытряхнуть, снова станет Шуркой. Сказал:
– Сейчас и поедем.
– Куда? В Энск?
– Есть места получше.
– Это где примерно?
– Слышал про Лозанну?
– Деревня?
– Скорей, городок. Это в Швейцарии. Булыжные мостовые. Чуть больше Томска, не знаю, не сравнивал. Деревня, но с небоскребами.
– Ну? – заинтересовался Гриша Зазебаев. – Я слышал. А как там лазают по этим небоскребам?
– По лестницам лазают, – отмахнулся Семин.
– А сколько этажей, если они до самого неба?
– Есть такие, что под семьдесят.
– Высоко, – признал Гриша и безмерно зауважал Семина. – Ты только не забудь, ты за банку оставь двадцать копеек. – Уважительно плеснул Шурке в стакан, но Шурка, глянув н Семина, плаксиво сморщился:
– Ой, вырвет.
– Да ну, – Зазебаев тоже глянул на Семина. – Ничего он не вырвет. Свой.
– Пей, – кивнул Семин. – Сейчас поедем.
– Куда?
– В Лозанну. Ты теперь на меня работаешь.
Шурка долго молчал. Потом выпил, понюхал грязный рукав, зажмурился. Но свет перед его глазами на этот раз не погас, все же не самогон – «Хеннеси». Недоверчиво поводил перед глазами рукой.
– А дед Егор отпустит?
– А мы и деда возьмем в Лозанну.
Семин был полон великодушия. Пусть сидит дед себе на завалинке.
Специально сделаем завалинку при гостинице, как в Рядновке. Чтобы не отвык. Ну, сауна там, тайский массаж, всякое такое. Опытные девочки быстро вернут Шурку к полноценной жизни. Даже деда вернут. Семин со страхом разглядывал некрасиво жующего старика.
– Да нет, не поеду, – ровно ответил Шурка.
Семин молча махнул разом полстакана, сунул горящее лицо в ведро с водой. Занюхивая «Хеннеси» рукавом от Армани, спросил с нотками бешенства в голосе:
– А если с Гришей? С Зазебаевым? Если обоих возьму? Поедешь?
– В цирк их там, что ли? – не выдержал молчавший до того юрист. – Или на скотный двор?
– Эй, Шурка! Ехать надо. Здесь помрешь.
– А то! – согласился Сакс.
– Как ты вообще попал в Рядновку?
Шурка выпил.
Вопросы Семина до него не доходили.
Закурил, закашлялся тяжело. «У меня почки отбитые».
Гриша Зазебаев тоже снизу глянул на Семина. Сильно перекосило Гришу от крепкого коньяка, но богатую закуску не трогал. Боялся привыкнуть. Только покашлял с уважением: «Слышь, Андрюха. Мне Шурка рассказывал, что у тебя вроде как крыша ехала?» Добавил с невыразимым сочувствием:
– Как сейчас-то?
8
На четвертый день позвонил Большой человек.
Ничего особенного не сказал. Просто поинтересовался: «Когда улетаешь?»
Получив ответ, поинтересовался: «Как губернатор? Прояснил позицию?» – «Ну, ему бы еще не прояснить! После уголовного дела, выдвинутого против незаконной скупки акций сотрудниками КАСЕ, губернатор во всеуслышание заявил, что у областной власти нет никаких оснований менять руководство „Бассейна“, ломать сложившиеся принципы управления. Падла, конечно, но повел себя правильно».
Развернул газету.
«Открытое акционерное общество «Бассейн» уведомляет всех акционеров, органы государственной власти и местного самоуправления, а также всех заинтересованных лиц о том, что Федеральный районный суд общей юрисдикции по делу 3-1470/04 вынес определение:
– запретить консорциуму КАСЕ, его органам, акционерам, другим заинтересованным лицам, органам государственной власти и местного самоуправления совершать действия, связанные с исполнением решений, принятых на внеочередном собрании акционеров, а также исполнять все без исключения приказы, распоряжения и указания органов, избранных на указанном собрании».
Семин бросил газету и спустился на террасу.
Вышколенные девчонки тут же выставили на стол бутылку «Бисквита».
– Лимон, Андрей Семенович?
Он кивнул.
А мы танцуем на палубе тонущего корабля…
Благушино лежало по длинному берегу, подпертое с запада сизой стеной тайги.
Светлая вода, пуская водовороты, расплавленным стеклом скользила мимо затопленной металлической баржи, лежать которой на дне оставалось совсем недолго. У берега у недействующей заправки чадили три буксира. Какие-то люди расчищали пожарище на берегу.
– Поаплодируем? – спросил он одну из девчонок.
Девчонка изумленно вскинула бровки, но послушно похлопала в ладошки.
Сразу видно, что никогда не читала злобных статей известной журналистки Полины Ивановой. Левой рукой Семин обхватил девчонку за бедра, подтянул к себе и долго смотрел на тонкие руки, которыми девчонка испуганно отталкивала его – трогательные, тонкие руки. Черт знает, что происходит в мире. Только что, не зная того, эти руки аплодировали итогу, подведенному Семиным.
Ах, Шурка…
Томило сердце.
Из Рядновки тогда они с Золотаревским вернулись под утро.
Ни одной звезды, сырость. Катер двигался по каким-то понятным только пьяному Ваньке Васеневу приметам. Несло ледяной тиной, бездонной тьмой омутов. Ветерок в невидимых кустах подвывал, как тоскливый Шуркин саксофон. Никак не забывалась картина: Гриша Зазебаев в беспощадно освещенной котельной смотрит на Семина, как тупое смиренное животное. Если такому сказать, что Вселенная расширяется, он даже не замычит. Ну, может, испытает смутное животное беспокойство: как дотопать до стены, под которой полежать можно?
Семина передернуло.
Золотаревский прав: смысл жизни в экспансии.
Родился – начинай захватывать пространство, заполнять собой мир. И не останавливайся. Никогда не останавливайся. Стучи копытами. Как только перестанет зажигать на живое, так все – абзац! До Шурки это не дошло. Его уже не собрать в кучу, он размазался. Только и сказал напоследок: «Вот теперь хорошо».
– Элим, – с тоской спросил Семин. – Почему Шурка так сказал?
– А вот придет день, ты сам отстегнешь ласты, – нагло и весело ответил всезнающий юрист, довольный, что бомжа не взяли на катер. – И положат тебя во гроб. И вынесут на глазах родни и друзей во двор, на красивом катафалке, лошади под плюмажами, повезут к могиле. И обвяжут гроб веревками, и начнут опускать. И кто-то там из похоронной команды начнет указывать: «Аккуратней… Аккуратней, чтоб вас… Чуть подними край… Еще… Еще…» И выдохнет наконец: «Ну, вот лады… Теперь все хорошо…»
– Тоска.
– Понимаю, – кивнул Элим.
– Да ну. Ты еврей. Тебе не понять.
Элим кивнул, но ничего не ответил.
Уж он-то знал, что еврейская тоска так же велика, как русская.
Они сидели рядом, плечом к плечу, пили, смотрели на плоскую ночную воду, вдыхали сырость и тьму и молча слушали злой голос Ваньки Васенева, от души крывшего все бесчисленные прихотливые повороты темных, как жизнь, болотных речушек.