— Разумно, — похвалил Истома, окидывая взглядом развернувшуюся перед ним панораму рационального кораблестроения.
Крытая верфь поражала воображение. Огромное сооружение позволяло одновременно строить двадцать судов длиной до восьмидесяти венецианских локтей[34]. Однако сейчас Истома насчитал лишь восемь строящихся галер.
— Поэтому мы никогда не испытываем трудностей с флотом и всегда, даже при потере всех находящихся в море кораблей, готовы быстро спустить на воду до сотни галер, — продолжал Альберто. — Но сейчас Венеция не испытывает нужды в судах, а в доках стоит достаточное количество галер и галеасов[35].
— А как же пушки? — спросил Истома, подталкивая секретаря к тому, чтобы он показал любопытному посланнику хранилище оружия. Вряд ли оружие и боевые припасы хранятся здесь, где постоянно снуют туда-сюда многочисленные мастера корабельных дел.
— Большое количество пушек и прочего оружия хранится в специально отведённых помещениях, — пояснил словоохотливый Альберто, — и они также при необходимости в короткий срок устанавливаются на корабли. Сейчас я покажу, где хранится оружие Венецианской республики. Пройдём.
Они прошли вдоль почти готовой галеры и уже за кормой свернули направо, затем проследовали по коридору, остановившись у широкой дубовой двери, вдоль, поперёк и наискось густо обитой полосами железа. В двери было смотровое окошко размером не больше четверти аршина в высоту и полуаршина в ширину. Возле двери на стене на коротком куске пеньковой верёвки висел деревянный молоток. Секретарь взял молоток и несколько раз сильно ударил им в дверь.
Спустя некоторое время за дверью послышались шаги, и смотровое окошко бесшумно откинулось внутрь. Появилось настороженное лицо с внимательными глазами. Стражник, увидев секретаря, ни о чём не спросил, лишь оценивающе глянув на Истому. Открыв дверь, он посторонился, пропуская посетителей, но вопросов не задавал: Альберто, как личному секретарю дожа, в хранилище оружия был разрешён свободный вход. И лицам, которых он сопровождал, — тоже.
Они шли по залам, где стояли рядами пушки разных размеров, лежали пирамиды ядер, у стен стояло и лежало холодное оружие, мушкеты и аркебузы. Истома заметил ещё пятерых стражников, но подумал, что правители перестарались с охраной. Вряд ли какой-то враг способен прорваться сюда, в самое сердце островного города. А если всё же прорвётся, несмотря на мощный флот, укрепления и хорошо вооружённую армию, то это будет большое войско, и пять или даже пятьдесят стражников сделать ничего не смогут, и оружие, что хранится здесь, не сможет выстрелить по врагу. Хотя… кто его знает: город стоит уже тысячу лет, и, наверно, именно благодаря таким мерам предосторожности захватить его за все прошедшие века не удавалось никому.
Оружия было много, очень много! "На сотню кораблей его хватит с избытком, — подумал Истома, — не соврал Альберто". Они прошли всё хранилище до самой последней комнаты — венецианцы ничего не скрывали от русского посланника. Затем Истома на верфи смотрел, как споро работают корабельные мастера, и подумал, что когда каждый человек делает малое дело и предельно отточил в этом своё мастерство, то общее дело выходит и совершеннее, и быстрее. Он решил обязательно записать об этом. Молоком, конечно, — неча тем, кто, без сомнения, будет копаться в его бумагах, знать, что он примечает.
На верфи они задержались довольно долго, и только под вечер Истома и Паллавичино добрались до постоялого двора. Альберто на прощанье заверил их, что не далее как через три дня они отправятся на специально отряжённой галере в город Пезаро, что расположен в Папской области, а оттуда до Рима сущая безделица — около ста шестидесяти итальянских миль[36]. И да, коней господин посланник и его переводчик могут взять с собой. Истома посетовал, что в таверне Кампальто остался его раненый товарищ, но Альберто ответил, что лично даст распоряжение присмотреть за ним, и пусть господин русский посланник не тревожится об оплате его проживания и лечения. На том они и распрощались.
Глава четвёртаяВ РИМ!
Отплытие из Венеции состоялось ранним утром. Галера, которую республика выделила русскому посланнику, была небольшой, тридцативухвёсельной.
Корабль почти недвижимо стоял в спокойной воде лагуны, когда Истома и Паллавичино, ласково поглаживая своих коней по тёплым мягким мордам, провели их по специальным сходням на борт. Лишь когда палуба легко качнулась под копытами, лошади проявили беспокойство, но русский посланник с переводчиком тут же поднесли к лошадиным мордам загодя заготовленный тёплый хлебный мякиш и стали что-то шептать на ухо — один на русском, другой на итальянском. Лошади ухватили угощение и, прядая при этом ушами и косясь на своих хозяев, быстро успокоились, и весь путь до Пезаро их не беспокоили. Вместе с русским посланником на борт галеры взошли солдаты охраны — уже знакомый Истоме Димитрос Ипсиланти со своими страдиотами. Командир отряда сердечно поприветствовал русского посланника, холодно кивнув при этом переводчику. Очевидно, он был извещён обо всех обстоятельствах схватки на побережье.
Умелые гребцы взмахнули вёслами, и галера плавно заскользила по почти неподвижной воде лагуны. Вскоре, выйдя меж островами в открытое море, корабль взял курс на юг. Комит[37] с помощью свистка задал гребле первоначальный темп, прекратив подачу звукового сигнала после того, как гребцы устранили разнобой и стали погружать вёсла в воду одновременно. Они работали спокойно, без надрыва. Истома подумал, что, когда настанет время обеда, галере придётся остановиться, ведь не могут же люди одновременно и грести, и есть!
Но не зря венецианцы уже тысячу лет ходили по морям: у них была учтена любая мелочь, и гребля организована таким образом, чтобы не останавливаться даже на обед или ужин. Когда Венеция скрылась за линией, соединяющей землю и небо, и лишь по правому борту тянулся далёкий берег, комит с помощником разнесли гребцам еду — бобовую похлёбку и немного вина. Часть гребцов, равное количество с каждого борта, оставили вёсла и принялись за еду, а когда они закончили, то снова взялись за греблю, давая отдохнуть своим товарищам[39].
Капитан, среднего роста рыжий крепыш в тёплой кожаной морской куртке, время от времени всматривался в горизонт слева по борту: турецкие владения лежали не так далеко, и, хотя войны сейчас не было, кто их знает, этих турок. Убедившись, что опасности нет, капитан стал смотреть в сторону близкого берега справа от корабля. Очевидно, что-то его там заинтересовало, потому что он вытащил из кожаной сумки футляр, из которого извлёк подзорную трубу, и вновь развернулся в сторону берега. Истома с удивлением глядел на него: предмет в руках капитана был ему совершенно неизвестен. Он покрутил головой, ища, у кого бы поинтересоваться. К нему, заметив недоумение русского посланника, подошёл Димитрос.
— Тебя удивляет предмет, что находится в руках капитана? — спросил он на латыни.
Истома молча кивнул.
— Меня тоже. Эта зрительная труба — совсем недавнее изобретение. Один неаполитанец очень преуспел в деле использования выпуклых и вогнутых стёкол[38]. Она очень дорога и не слишком удобна, но с ней лучше, чем без неё.
— Чем хороша эта труба? — спросил Истома, тщательно подбирая и не менее тщательно коверкая латинские слова.
— Она делает далёкое близким, — медленно, чтобы собеседник успел всё понять, произнёс Димитрос, — наш капитан сейчас рассматривает что-то на берегу. Очевидно, там есть на что посмотреть.
— Могу ли я взглянуть в эту трубу? — спросил Истома. Его чрезвычайно заинтересовало сказанное Димитросом, и желание хоть краешком глаза взглянуть в волшебную трубу стало таким сильным, что он едва не подпрыгивал на месте, словно нетерпеливый отрок.
Димитрос в сомнении пожал плечами:
— Не знаю. Но думаю, что русскому посланнику он не откажет.
Истома огляделся.
— Эй, — по-русски окликнул он Паллавичино, — скажи капитану, что я прошу его взглянуть в зрительную трубу.
Купец сидел на корме судна, обнимая свою туго набитую суму. Услышав окрик Истомы, он встрепенулся. Паллавичино подошёл к капитану и вежливо сказал:
— Господин капитан, господин русский посланник просит твоего позволения взглянуть в эту трубу.
Капитан медленно оторвал взгляд от окуляра и посмотрел на Паллавичино, потом так же медленно перевёл взгляд на Истому. В его движениях не было ничего нарочитого, в каждом жесте сквозили лишь основательность и спокойствие человека, чуждого всякой суетливости. Он некоторое время смотрел на Истому, потом протянул ему трубу, произнеся:
— Отойди от борта.
Паллавичино тут же угодливо перевёл его реплику.
Истома принял трубу, послушно отступив на шаг от борта галеры. Поднеся трубу к правому глазу, он сначала не увидел ничего, лишь какую-то рябь.
— Выше, — произнёс капитан.
— Господин капитан говорит, что ты смотришь на волны и надо немного поднять трубу, — сказал Паллавичино.
Истома медленно поднял трубу, и вскоре — о чудо! — он разглядел на далёком берегу людей! Десятка полтора маленьких фигурок, одетых в тёмные одежды, бегали вдоль кромки воды, размахивая шпагами, и нападали друг на друга или, наоборот, защищались. Три фигуры стояли чуть поодаль, не участвуя в общей схватке.
— Это что — нападение разбойников? — в недоумении произнёс Истома по-русски.
Паллавичино тут же перевёл его слова на итальянский, и Димитрос, а вслед за ним даже суровый капитан улыбнулись.
— Мы идём мимо последней столицы древней Римской империи, — сказал грек. — Столицы её западной части. Перед нами город Равенна[40]