Спустя три недели после официального приёма Шевригина в Апостольском дворце папа собрал в своём кабинете кардинала Комо, Антонио Поссевино и брата Гийома. Предложил приглашённым садиться, что подчёркивало расположение понтифика и неофициальность встречи, не подлежащей документированию, и начал речь:
— Братья мои во Христе, волею Господа нашего удача улыбнулась Святому престолу. В то время как протестантская зараза, несмотря на все усилия католических лекарей, продолжает, подобно проказе, разъедать тело паствы нашей, мы обращаем взоры на восток, где сложилось положение, благоприятное для истинной веры. Усилиями католических воинов Речи Посполитой Московское царство, этот оплот восточных схизматиков, находится в бедственном положении. Государство истощено многолетней войной и едва ли выдержит новые удары. Московский правитель царь Иван запросил нашего посредничества при заключении мира с Речью Посполитой, обещая при этом весьма внимательно подойти к заключению унии между католической и православной церквями. И разумеется, при доминировании католичества. Поэтому я решил, что следует отправить посольство Святого престола в Москву и поспособствовать заключению мира. В случае удачи мы получим обширные земли на востоке и миллионы новых католиков. А это, без сомнения, позволит одержать победу над протестантскими державами, пока они окончательно не укрепились в своих заблуждениях. При необходимости мы сможем вернуть их в лоно истинной церкви военным путём, а затем совместными усилиями противостоим распространению магометанства — не менее страшной опасности для истинных христиан, чем протестанты. Успех Московской миссии может стать переломом в нашей борьбе за торжество католицизма.
Папа замолчал. Он не сказал ничего такого, чего присутствующие не знали бы. Всё это было говорено и написано не раз — ещё до прибытия Томаса Северингена. Идея витала в воздухе, постепенно опускаясь, уплотняясь, и вот она уже стала почти осязаемой, реальной. Настолько реальной, что оставалось лишь отправить посольство в Московское царство, правитель которого сам запросил помощи, и учредить там новый диоцез святой церкви. А попутно учредить и новые учебные заведения, в первую очередь иезуитские, ведь иезуиты показали себя в деле защиты католичества лучше других монашеских орденов.
— А если поляки не согласятся? — подал голос кардинал Комо. — Уж больно они ненадёжны.
За время его недолгого общения с представителями Речи Посполитой у кардинала сложилось о них крайне нелицеприятное мнение.
— Посольство возглавит наш легат Антонио, — папа указал на Поссевино, — его богатый опыт по части дипломатии всем известен.
— А в Швеции… — начал было кардинал Комо.
— А в Швеции, — перебил его папа, — во время его присутствия всё шло так, как нам надо, и не заладилось лишь после того, как брат Антонио покинул страну.
Кардинал замолчал.
— Прошу высказаться, — послышался негромкий голос, и все повернулись в сторону брата Гийома.
— В послании царя Ивана указывается, что король Речи Посполитой Стефан Баторий прежде был князем Трансильвании, которая является вассальной по отношению к империи османов. И сейчас он может быть настроен к туркам благожелательно. Не повлияет ли это на переговоры? Ведь царь Иван предлагает заключить союз против них.
— Брат Гийом, ты напрасно беспокоишься об этом, — вмешался в разговор Поссевино, который прежде слушал всех молча. — Мне довелось встречаться с ним в Вильно[98]и иметь продолжительную беседу. Стефан Баторий — чрезвычайно умный, дальновидный и уравновешенный человек, не склонный к сомнительным решениям и поступкам.
Он прекрасно понимает, что король без поддержки подданных — ничто. Это повсеместно в Европе, а для Речи Посполитой, где королей выбирают, присуще в наибольшей степени. Южные польские земли немало страдают от набегов крымских татар — этих вассалов турецкого султана, и если монарх станет прямо или косвенно защищать турецкие интересы, он быстро потеряет поддержку, а там и до бунта недалеко. И ещё он понимает, что быть королём большего самостоятельного государства куда лучше, чем князем малых земель, вынужденным подчиняться приказам извне.
Брат Гийом кивнул:
— Благодарю, отец Антонио. Ты развеял мои сомнения.
— Меня больше заботит, — продолжил Поссевино, — что поляки, находясь на пороге полной победы над московитами, могут не принять во внимание необходимость некоторых уступок, которые нужны исключительно для того, чтобы русские скорее пошли на унию.
— Ты опасаешься, что общекатолическому делу они предпочтут своё, мирское? — спросил папа.
— Именно так, ваше святейшество, — ответил Поссевино.
— Для того, чтобы убедить их поступить верно, во главе посольства и отправляешься ты, — ответил папа, — и мы возлагаем на тебя большие надежды.
— И я сделаю всё, что в моих силах, — ответил Поссевино, — и надеюсь, — тут он посмотрел на брата Гийома, — на помощь лучшего нашего знатока московских дел.
Брат Гийом молча склонил голову.
— Сын мой, — обратился папа к Поссевино, — ты уже выбрал, кто отправится с тобой в Московию?
— Да, ваше святейшество, — ответил тот. — Это брат Стефан из хорватских земель, уроженец Богемии брат Андрей, брат Паоло из Кампаньи и коадъютор брат Микеле Мориено, миланец[99].
— Одобряю твой выбор, — ответил папа, — двое из четверых — славянского корня. Возможно, это послужит на пользу при обращении в католичество народа общего с ними происхождения.
— Это соображение я учитывал при выборе спутников, ваше святейшество, — ответил Поссевино. — Но кроме этого, они — грамотные и преданные Святому престолу братья.
— Сын мой, — обратился папа к Гийому, — пусть тебя не смущает, что тебя нет в составе посольства. Ты принесёшь больше пользы, если станешь действовать тайно, а московиты даже не будут знать о твоём существовании. Именно поэтому ты не участвовал во встрече с этим Северингеном, но сам мог хорошо рассмотреть его. Каким ты его увидел?
— Это чрезвычайно умный и проницательный человек, — просто ответил брат Гийом.
В кабинете повисла тишина. Краткая характеристика, данная братом Гийомом русскому, настолько отличалась от общего устоявшегося мнения о гонце московского царя, что её следовало сначала переварить в сознании. Первым рассмеялся кардинал Комо:
— Да этого не может быть! Он целыми днями бродит с герцогом Сорским по Ватикану и разглядывает женские прелести на картинах и скульптурах. На его родине такого он не увидит!
— А чем он занимается вечерами? — спросил брат Гийом.
— Герцог утверждает, что русский частенько посещает римских весёлых дев. Он даже купил новое платье, чтобы выглядеть как житель Рима.
— В Московии я тоже всегда ходил в русской одежде, — ответил брат Гийом.
Папа и Поссевино переглянулись: неужели брат Гийом прав, и Томас Северинген уже не меньше трёх недель пропадает по вечерам из герцогского дворца неизвестно куда? Хотя… даже если так, он вряд ли сумел в столь короткий срок найти себе осведомителей — пусть шляется, где хочет. Да и итальянского он не знает. Но… Папа нахмурился:
— Сын мой, русский заявил, что не знает никакого языка, кроме родного, да ещё немного — латынь. Как ты оцениваешь его слова?
— У меня есть некоторые основания сомневаться в его словах, ваше святейшество. В то время, когда мне довелось скрытно наблюдать за ним, я обратил внимание на интересную особенность. Иногда случалось, что в его присутствии некоторые начинали по-итальянски обсуждать между собой вещи, не предназначенные для чужих ушей. Ведь при дворе все знают, что русский лишь немного знает латынь, но не итальянский. И он на мгновение как будто останавливался, и лишь то, что он вёл со своим собеседником разговор через переводчика, позволяло ему быстро собраться.
— И что это значит? — с тревогой спросил папа.
— Не буду утверждать, что мнение моё бесспорно, но так обычно бывает, когда человек, ведя разговор на одном языке, настраивается на то, чтобы понять, о чём говорят на другом, ему, безусловно, знакомом языке. Для этого нужны некоторые усилия. А в то время русский говорил со своим переводчиком на родном языке и, допускаю, пытался понять, о чём рядом с ним шепчутся по-итальянски.
В кабинете вновь повисло молчание.
— Надеюсь, никто при дворе не был настолько глуп, чтобы вести в присутствии русского разговоры, касающиеся нашей предстоящей миссии? — спокойно поинтересовался брат Гийом.
Оценив смущение присутствующих, он добавил:
— Возможно, это не для каждого очевидно, но сомнение должно быть всегда. Я и предположить не мог…
— Хорошо, сын мой, — перебил его папа, — он пока в Риме, и даже если ты прав, то… До Москвы дорога дальняя.
Он не договорил, но все и без того поняли, что хотел сказать понтифик. Если наблюдения брата Гийома верны, то доехать до Москвы русскому не суждено.
Глава девятаяПОДГОТОВКА К ОТЪЕЗДУ
Истома ежедневно проверял, на месте ли его записи. Он понимал, что выкрасть их могут в любой момент — да вот тот же Люка, приставленный ему в услужение, и утащит. И способы русской тайнописи им наверняка известны, поэтому им останется только нагреть письмо над пламенем свечи, а уж знатоков русской грамоты здесь хватает — в этом Истома теперь не сомневался! Конечно, они вряд ли пойдут на столь открытое вмешательство в его дела, ведь злить русских сейчас — не в их интересах. Но народ здесь живёт премудрый — вдруг да нашли возможность сделать невидимые чернила видимыми, а потом снова невидимыми?
Он задумался и мысленно обругал себя: что ему стоило с самого начала писать тайное письмо ещё и литореей? Достаточно — литореей простой, а уж какие буквы какими следует заменять, о чём они с Андреем Щелкаловым договорились загодя, ещё в Москве, — это у него навсегда отпечаталось перед внутренним взором. Сегодня ему не нужно было ехать к Орацио с Джованни, поэтому он решил посвятить вечер на переписывание бумаг. Сначала он переписал письмо, которое служило прикрытием, — о Риме, здешних нравах, картинах, скульптурах. Также переписал заметки о Венеции, об Арсенале, о приёме у дожа. Записк