Истома продолжал сидеть напротив неё: ему казалось, что он должен о чём-то спросить у старухи, но почему-то никак не может вспомнить — о чём именно. Старуха улыбнулась, обнажив жёлтые с коричневыми прожилками зубы:
— Всё так и будет. Нюкта[123] убить может, а соврать — нет.
Истому кто-то тронул за плечо: рядом стоял Поплер.
— Пора спать, брат, — сказал он.
Вид у него был нехороший: рот оскален в странной улыбке, лицо побледнело, под глазами чёрные круги. Или это лишь в свете полной луны он так выглядит? Истома встал, но спать решил пока не ложиться и послушать, что Нюкта нагадает его спутнику.
Поплер уселся на то же место, и старая Нюкта начала своё гадание. Она так же раскладывала карты, собирала их, что-то бормоча. Посреди гадания Поплер, качнувшись, внезапно упал навзничь. Нюкта на миг остановилась.
— Дика[124], аммониеву соль[125] сюда! — крикнула она.
Подбежала девушка, неся в руках кожаный кисет, из которого она на ходу достала керамическую бутылочку с широким горлышком, закрытым хорошо притёртой пробкой. Нюкта открыла бутылочку и, достав из неё маленькую светло-коричневую гранулу, растёрла её в пальцах и поднесла к носу Поплера. Тот сразу дёрнулся и закрутил головой, приходя в себя. Поднялся на локте и сел на прежнее место.
— Голову повело, — сказал он.
Дика унесла аммониеву соль и словно растворилась в темноте.
— Пригляди за ним, чтоб в обморок больше не упал, — велела Нюкта Истоме, и тот послушно встал рядом.
Старуха продолжила гадание, а когда закончила, внимательно посмотрела на Поплера.
— Молод ты ещё, — сказала она. — А дела земные с себя сбросил. Не лучшим образом, конечно, только вот нет на тебе ни ближних, ни дальних дел. И как сумел только? Не мудрец, не монах, не герой.
Она посмотрела на Истому:
— Ты береги его. Человек он надёжный, а может выйти когда угодно.
— Куда выйти? — не понял Истома.
— Куда-куда, — передразнила старуха, — куда все выходят.
Она снова посмотрела на Поплера, который сидел, словно не слыша слов Нюкты.
— Теперь спать всем, — сказала та, — всё сказано, всё сделано…
…Истома открыл глаза. Солнце уже наполовину поднялось над той линией, что разграничивает землю и небо. Он огляделся: рядом с седлом под головой спал Поплер, невдалеке ржали их стреноженные кони. Ни шпильманов, ни их фургонов и коней рядом не было, лишь чёрное кострище указывало на то, что вчерашняя встреча ему не приснилась. Он толкнул Поплера:
— Вставай, брат. Утро уже.
Немец заворочался, медленно просыпаясь.
— Голова болит, — сказал он. — Опоили нас шпильманы.
— Если б опоили — ограбили бы, — ответил Истома. — Или убили. А у нас все деньги при себе. Да и сами мы вроде живые.
На удивление, шпильманы — или кто они были в действительности — оставили им котелок с уже остывшей кашей. Позавтракав, Истома и Поплер отправились в путь. Уже после обеда, когда животы стали настоятельно требовать пищи, а ни одной таверны на пути не попадалось, Поплер вдруг остановил коня.
— Места узнаёшь? — спросил он. — Любек скоро. К вечеру дойдём.
Истома оглядел местность: действительно, вот этот лесок они проезжали на пути в Рим. Он перекрестился:
— Слава Богу. Там и поужинаем. Засветло бы успеть.
Глава двенадцатаяОДИН
Как и предсказал Поплер, вечером они подъезжали к Любеку. Вольный город уже растерял былую славу и могущество столицы Ганзы[126] и впал в зависимость от империи, но формально оставался самостоятельным. Любек поддерживал хорошие отношения с Датским королевством, которое враждовало со Швецией, стремящейся распространить своё влияние на всё побережье Балтийского моря. Швеция находилась в затяжном конфликте с Русским царством, поэтому и Дания, и власти Любека относились к русским гостям если не с расположением, то хотя бы не чинили препятствий. Общий враг поневоле заставлял дружить.
В Любеке путешественники сразу отправились в порт. Разместившись в портовой таверне, они пошли на причал — искать суда, направляющиеся в восточную часть Балтийского моря. Но капитаны в ответ только цокали языками и мотали головами. Недавняя война[127] сильно накалила обстановку между державами. Правда, сейчас датский и шведский короли каперских свидетельств, разрешающих своим подданным грабить недавнего соперника, не выдавали. Но вот в отношении Речи Посполитой и Московии шведы не были столь добры, намереваясь под шумок славянской свары откусить пограничные земли и у русских, и у поляков.
Поэтому шведские корсары представляли собой реальную опасность, препятствующую судоходству в восточной Балтике. Конечно, полностью остановить морскую торговлю они не могли, но существенно осложнили её в этой части моря.
На второй день пребывания Истомы и Поплера в Любекском порту у причала пришвартовался трёхмачтовый хольк[128]. Капитан, выслушав ливонца, закивал головой и на ломаном русском заявил, что он идёт с грузом в Пернау, лишь надо дождаться ещё шесть судов, которые придут в Любек со дня на день. И он соглашается взять на борт двоих человек за весьма умеренную плату. Да, четыре дуката его устроят.
Капитан не соврал: недостающие суда действительно подошли быстро, и через два дня торговая флотилия была в сборе. Вечером накануне отплытия Истома и Поплер сидели в своей таверне. Коней они уже продали хозяину заведения, который был рад, что купил за небольшие деньги очень неплохих скакунов.
Заведение, где они остановились, было небольшим, удобным и дорогим. Истома решил не скупиться и обезопасить себя и Поплера от тех трактирных буянов, которыми так богаты любые порты. Те несколько дней, что они жили в таверне, Истома и его товарищ большую часть времени проводили в порту в поисках подходящего судна и появлялись здесь только вечером, чтобы, поужинав, сразу лечь спать, а наутро снова отправиться в порт. Но сейчас они вернулись раньше и по случаю скорого отплытия решили позволить себе чуть больше, чем обычно. Они заказали бараний бок, лучшего вина и поставили угощение всем присутствующим.
В таверне воцарилось весёлое оживление. Посетители, хотя никого из них нельзя было отнести к бедноте, радостно угощались жареной бараниной, запивая её лучшим немецким рислингом[129]. В разгар веселья ведущая наружу дверь открылась, и в таверну вошёл юноша, а скорее, даже мальчик с лицом, какое обычно рисуют у ангелочков на библейских картинах. С кротким выражением немного придурковатого лица он оглядел помещение и, найдя, кого искал, подошёл к столу, за которым сидели Истома и Поплер.
Поклонившись, он произнёс по-немецки, обращаясь к Истоме:
— Господин, тебя ждут у входа. Сказали, что какое-то важное известие.
— Что он говорит? — спросил Истома у Поплера.
— Что тебя у входа ждёт кто-то с важными новостями, — нахмурившись, ответил немец.
— Так пусть заходит сюда.
— Он сказал, что не может, — ответил юноша, — но ему очень нужно тебя увидеть.
Увидев, что Истома встал с явным намерением выйти на улицу, юноша протянул руку раскрытой ладонью вверх:
— Эй, господин! Мне сказали, что ты заплатишь за известие.
Истома, и без перевода догадавшись, чего он требует, небрежно протянул ему мелкую медную монету, оставшуюся у него со времени проживания в Праге. Юноша, кивнув в ответ, проворно выбежал из таверны.
— Неспокойно мне, Истома, — Поплер схватил его за руку, — поберёгся бы ты, а кто тебя спрашивает — я и сам посмотрю.
Не слушая возражений и оттолкнув товарища, он подошёл к двери и открыл створку. Грянул выстрел, и Поплер повалился на спину. Лицо его было изуродовано пулей, из раны хлестала кровь. Истома подбежал к нему и склонился над раненым товарищем, пытаясь приподнять ему голову, но тут же опустил руки: пуля попала в левую щеку и проникла внутрь черепа. Выжить после такого ранения невозможно. Мимо него несколько человек выбежали на улицу, пытаясь догнать стрелявшего.
Поплер был в сознании лишь несколько мгновений, после чего его залитые кровью глаза закрылись, и он затих. Истома продолжал стоять на коленях рядом с телом, не замечая, как растекающаяся густая вишнёвая лужа пачкает его штаны и сапоги.
Таким его и застали те из посетителей, которые бросились в погоню за убийцей. И конечно, никого поймать они не смогли: тот хорошо знал припортовую часть города и легко скрылся от преследователей в густой сети узких тёмных улочек.
Запоздало подошла ночная стража. Солдаты в кирасах и морионах, перетаптываясь с ноги на ногу, молча смотрели, как тело Поплера уносят из обеденного зала таверны. О том, чтобы поймать убийцу, не могло быть и речи. Стража прошла по прилегающим к порту улицам, но тоже впустую.
Между тем убийца — среднего роста жилистый мужчина лет сорока — стучался в маленькую, сколоченную из потемневших от времени досок дверь в подворотне в квартале, находящемся далеко от порта. Два быстрых, один медленный, как договаривались. Ему открыли сразу, словно человек по ту сторону стоял рядом, дожидаясь его. Убийца вошёл в маленькую комнатёнку, стены которой скрывались за полками, обильно уставленными какими-то ящиками, мешками и глиняной посудой. Выход из комнаты был только один — наружу.
— Всё сделал, — сказал вошедший. — Давай два дуката, как обещал.
— Подожди, — ответил открывший дверь брат Гийом, — сейчас дождусь человека.
— Чего ждать? — нервничал убийца. — Плати деньги, и я ухожу. Не забывай, за убийство здесь вешают.
Он погладил рукоятку пистолета в висящей на боку невзрачной кожаной кобуре. Но брат Гийом никак не отреагировал на скрытую угрозу. Он ждал… Наконец за дверью раздался приближающийся топот чьих-то быстрых ног — на ночной улице шаги были слышны особенно хорошо. Раздался условный стук: два быстрых, один медленный. Брат Гийом приоткрыл створку и впустил запыхавшегося Ласло. Убийца недовольно посмотрел на него и стал шарить по поясу.