Шевригин не знал, какие порядки существуют в Любекском торговом флоте, но на хольке, кажется, с дисциплиной не всё слава богу, и капитану приходится тумаками и подзатыльниками утверждать своё право держать матросов в узде повиновения. И, если судить по горестному лицу нового штурвального, капитан сказал ему нечто, приведшее матроса в унылое расположение духа. Наверное, пообещал, что тот лишился некоторой, оговоренной заранее за подобные прегрешения доли жалованья.
Прошло больше двух месяцев, как Истома выехал из Рима. Уже стояло начало лета, и, хотя теплое время на Балтике наступает куда позднее, чем в Италии, становилось довольно жарко. Истома, одетый в зимнюю одежду, раньше не придавал этому значения — в дорожных заботах было как-то не до того. Он отправился в каюту и скинул кафтан и бехтерец — всё равно сейчас защита без надобности — и вернулся на палубу в рубахе, поверх которой был надет зипун. И сразу почувствовал, что сделал это напрасно: сырой ветер сразу начал пробирать его до костей, и даже высоко поднявшееся солнце больше не жарило, лишь легонько гладя лучами покрывшуюся пупырышками кожу.
— Оденься, — услышал он за спиной голос капитана, — балтийский ветер обманет и вытянет из тебя тепло. Многие так заболели лихорадкой.
Истома и сам видел, что тот прав, поэтому он вернулся к себе и вышел на палубу в накинутом на плечи кафтане.
— Сколько будем до Пернова идти? — спросил он капитана.
— Моряки так не загадывают, — ответил тот, — мы ветром не управляем. Сколько ему, — он ткнул пальцем в небо, — надо, столько и будем идти. При таком ветре, как сейчас, — две недели.
…Со времени выхода из Любека прошла неделя. Торговый караван, чтобы держаться подальше как от Швеции, так и от Речи Посполитой, от которых можно было ждать любой гадости, вплоть до захвата судов, прошёл чуть южнее принадлежащего Любеку острова Борнхольм. Остался позади и остров Эланд, а накануне вечером они миновали и Готланд. Большая часть пути была пройдена. До принадлежавшего Дании большого острова Эзель[131] оставалось совсем немного, там можно будет сделать остановку, причалить к берегу, отдохнуть перед последним переходом до Пернова.
Ветер почти стих, и суда едва двигались по слабо волнующейся поверхности моря. На средней, самой высокой мачте в "вороньем гнезде", как моряки называли место, оборудованное для вперёдсмотрящего, сидел тот самый матрос, что в первый день появления на корабле Истомы проспал начало своей вахты. Шевригин обратил внимание, что зрительной трубы, знакомой ему с путешествия на венецианской галере, у него не было. Очевидно, изобретение неаполитанца Джамбаттиста делла Порта ещё не дошло до балтийских берегов. К нему подошёл капитан:
— Завтра утром будем в Аренсбурге[132]. Это датская земля, остров Эзель. День и ночь отдохнём, а утром — один дневной переход до Пернова.
Сверху, из вороньего гнезда, раздался крик. Капитан с Истомой задрали головы. Матрос снова что-то кричал, указывая рукой на север. Капитан выругался по-немецки, затем пояснил Истоме:
— Я тебе говорил, что в море никогда не надо загадывать, сколько дней пути осталось. Сам нарушил, и теперь, кажется, на нас идут пираты.
Он повернулся назад и что-то грозно закричал. Сразу же на палубе возникло движение: все бегали, что-то таскали. Несколько матросов отвязывали плотно прикрученные толстыми канатами к бортам пушки, которых было мало, слишком мало для морского боя. Истома насчитал восемь небольших орудий, расположенных по обоим бортам. Матросы пушки с правого борта перекатывали на левый, чтобы встретить приближающегося врага всей, пусть и невеликой, силой палубной артиллерии.
На шедших позади холька коггах тоже заметили приближающиеся корабли, и на них также возникла суета. Истома мог видеть только тот корабль, что шёл сразу за ними, и на нём так же перекатывали пушки на левый борт. Судя по тому, что при почти полном безветрии неизвестные суда быстро приближались, это были галеры. Когда они подошли ближе, Истома разглядела порхающие над бортами вёсла. Да, это были галеры, и галеры крупные. И вооружены они были куца лучше, чем торговые корабли. И наверняка, кроме гребцов, там достаточно разбойников, способных взять на абордаж любой купеческий корабль.
Капитан холька бегал по палубе, что-то орал, грозно хмуря брови и топорща седеющие русые усы. Пушкари заряжали орудия, другие матросы доставали аркебузы и арбалеты, проверяли сабли, готовясь к рукопашной схватке. Истома подошёл к капитану:
— Может, это не разбойники?
Тот на мгновение остановился и недовольно глянул на него, как взрослый человек глядит на ребёнка, путающегося под ногами и мешающего выполнять важную работу.
— На мачте нет флага, — ответил он. — Это пираты.
— Сколько у них галер? — спросил Истома.
— Три.
Три хорошо вооружённых галеры при почти полном штиле против семи парусных купеческих кораблей оставляли мало надежды на спасение. Пиратские суда были приспособлены для морского сражения, имели достаточное для этого количество пушек и бойцов, количество которых должно было резко возрасти, когда в бой вступят оставившие вёсла гребцы.
Передовая галера уже пересекала курс холька, отрезая его от Эзеля. Над её правым бортом появилось несколько облачков белого дыма, через несколько мгновений донеслись звуки пушечных выстрелов. Разбойные пушкари явно торопились, поэтому плохо взяли прицел, да и небольшое волнение не способствовало точности стрельбы. Места падения ядер Истома не видел. Капитан снова что-то закричал, но на этот раз его крик выглядел не воплем отчаяния, как при первом известии о приближающихся неизвестных галерах, а как команда опытного и решительного командира. Три пушки выстрелили одновременно, ещё мгновения спустя — четвёртая. Те орудия, что перекатили с правого борта, пока молчали: пушкари только готовили их к битве.
И тут случилось невероятное: передовая галера взорвалась. Во все стороны полетели куски мачт, вёсла, щепки от досок обшивки. Они плюхались в воду совсем рядом с холь-ком. Подробности свершившегося с расстояния были видны плохо. У капитана от радости и от неожиданности отвисла челюсть, и он, растерянно взглянув на сжимающего рукоять своего шамшира Истому, пробормотал:
— Крюйт-камера!
По морским законам крюйт-камера, в которой хранятся боевые припасы, всегда располагается ниже ватерлинии, чтобы исключить попадание в него вражеских ядер и чтобы в случае возникновения пожара её легко можно было залить морской водой, открыв предназначенные для этого отверстия. Но, очевидно, волею случая раскалённое ядро, не шибко прицельно выпущенное из небольшой пушки, уже на излёте крайне удачно пробило борт или палубу галеры, угодив точно в крюйт-камеру, задев при этом бочку с порохом, от которой воспламенился весь пороховой запас. Вне всякого сомнения, живых на этой галере не осталось. Силы врага сразу уменьшились на треть. На купеческих кораблях взрыв на галере вызвал бурю ликования.
— Бог на нашей стороне! — радостно сказал капитан Истоме.
Но оставшиеся две галеры и не думали отступать. Даже после столь неудачного начала боя пираты имели значительный перевес и по количеству пушек, и по бойцам, даже считая все семь кораблей торговой эскадры. Они быстро приближались, но стрельбу пока не открывали, стараясь подойти для верного выстрела поближе.
Капитан посмотрел вверх, где на мачте полоскался на ветру торговый флаг вольного города Любека.
— Кажется, ветер усиливается, — весело подмигнул он Истоме.
Действительно, стихнувший было ветер начал усиливаться, словно повелитель ветров Эол[133], спохватившись, решительно встал на сторону купцов. Суда, раздувая паруса, медленно набирали ход, но пиратские галеры были совсем рядом. Над их бортами поднялись облачка белого дыма. Вокруг холька плюхались в воду ядра, но попаданий, к счастью, пока не было. Обе галеры, не обращая внимания на остальные шесть судов, подошли ещё ближе и чуть ли не в упор расстреливали хольк из пушек. Истома заметил, что вдоль обращённого к ним борта появились десятка два аркебузиров, которые пытались вести прицельный огонь. К счастью, ветер, а с ним и волнение усиливались, и попасть в цель, когда палуба ходит вверх-вниз, было совсем непросто. Отставшие когти пытались догнать передовой корабль, чтобы помочь отбить нападение пиратов, но до них было пока довольно далеко.
Одна пушка на галере стреляла спаренными ядрами, соединёнными между собой цепью. После одного из выстрелов такой заряд, проломив фальшборт, попал в среднюю мачту и снёс её, вырвав из трюмных и палубных креплений. Мачта повалилась в воду, а вместе с ней и сидящий в вороньем гнезде матрос, который всё время боя продолжал наблюдение за морем. Его истошный, но короткий крик на мгновение перекрыл даже звуки пушечной стрельбы, но вот верхушка мачты коснулась воды, и он затих.
Из-за сбитой мачты количество парусов сократилось почти вдвое, ведь на ней было больше парусной оснастки, чем на каждой из оставшихся. Хольк стал замедлять ход, и Истома заметил, что на галере пираты держат в руках железные крюки с привязанными к ним верёвками. Они готовились к абордажу, оставалось лишь подойти поближе. Артиллеристы привязывали пушки, также намереваясь участвовать в битве в составе абордажной команды.
В горячке сражения пираты не обратили внимания или просто не заметили, что первый из следующих за хольком коггов подошёл близко к месту схватки. Его вооружение было куда слабее, чем у галеры, очевидно, именно поэтому его не приняли всерьёз. Но пушкари купеческого корабля не считали, что битва проиграна. Выстрел в упор из шести орудий разворотил корму пиратской галеры, уже вставшей к хольку бортом и сложившей вёсла вдоль корпуса судна для начала абордажного боя. Вторая галера попыталась артиллерийским огнём отогнать наглого купца, но тут стали подходить отставшие суда.