Князь стоял рядом и с улыбкой смотрел на гостя, отмечая смену настроения на его лице.
— Вижу, тебе понравилось, дорогой Антонио, — сказал он, — над этой комнатой работали лучшие мастера королевства. А уж во сколько она мне обошлась! — Чарторыйский присвистнул, закатив глаза. — Но не буду утомлять тебя разговорами о презренных деньгах. Садись. Вот кресло.
Он подвинул иезуиту одно из кресел. Тот заметил, что у стены стоят ещё четыре.
— Удобно ли ты себя чувствуешь? — спросил Чарторыйский. — Может, приказать разжечь камин?
— Благодарю, сейчас довольно тепло, поэтому обойдёмся вот этим шандалом[140].
Князь улыбнулся, давая понять гостю, что оценил его шутку, и встал, чтобы зажечь свечи. Когда все шесть свечей были зажжены, он с трудом переставил тяжёлый бронзовый шандал со стола на камин и опустился в кресло.
— Полагаю, предлагать вино лицу духовного звания было бы невежливо? — спросил он.
— Ну почему же? — ответил Поссевино. — Я люблю хорошее вино, но сейчас пост.
— Ах, да, — спохватился князь, — видно, опять придётся пить одному. Дурная привычка.
Он снова встал, открыл бюро и достал оттуда бутылку зеленоватого стекла и два стакана, затем открыл дверь и сказал что-то по-польски, после чего снова сел в кресло. Дверь открылась, и одна из невесток князя внесла кувшин, поставила его на стол и молча удалилась.
— Это взвар, — сказал князь, — в пост можно.
Князь налил себе в стакан из бутылки прозрачной жидкости, в которой сразу угадывалась водка, а гостю — взвара. Иезуит с благодарностью принял из его рук стакан с напитком, оказавшимся чрезвычайно душистым и вкусным. Он не возражал по поводу того, что князь будет пить водку в пост. У пьяного слово всегда бежит впереди мысли, и у него можно узнать то, чего он в трезвом виде не скажет никогда.
Все условности в виде разговоров о трудности дороги и о здоровье были соблюдены во время обеда, и Чарторыйский, отпив из стакана и сморщившись, сразу перешёл к интересующим его вопросам.
— Полагаю, дорогой Антонио, посольство спешит донести до нашего венгерского короля соображения понтифика о том, на каких условиях будет заключён мир с русскими?
Из реплики польского аристократа Поссевино сделал сразу два вывода. Первый заключался в том, что Чарторыйский великолепно осведомлён о задачах, стоящих перед посольством Святого престола. А это значит, что у постоянно живущих в Риме польских посланников налажена прекрасная связь с Речью Посполитой, куда они регулярно отправляют сведения обо всём заслуживающем внимания. И Чарторыйский, хоть и живёт далеко от двора, знаком с содержанием посольских депеш. И второе: он при упоминании о своём монархе сказал "наш венгерский король", указав, таким образом, на чужеродность для Речи Посполитой трансильванского избранника[141]. А поскольку Чарторыйские являются одними из знатнейших и богатейших родов польских магнатов, из этого следует наличие у Стефана Батория влиятельной оппозиции. Возможно, именно поэтому патриарх рода Чарторыйских знаком с дипломатической перепиской. И разумеется, если король допустит какую-то ошибку или его станут преследовать неудачи, придворная оппозиция вполне может стать оппозицией военной.
Но если так, то скрывать от Чарторыйского то, что ему и так известно, — значит терять его доверие. А это совершенно недопустимо!
— Не буду скрывать, князь, я удивлён твоей осведомлённостью, — произнёс Поссевино с улыбкой, — да, всё именно так и есть. Святой престол стремится устранить разногласия между христианскими державами перед лицом общей большой опасности. И сейчас для этого созрели все условия. Московиты отправили папе письмо, в котором ищут его посредничества. И обещают подумать о принятии католичества.
Чарторыйский иронично улыбнулся:
— Уверяю тебя, Антонио, это совершенно невозможно.
Поссевино был удивлён столь категоричным утверждением, в точности повторяющим мнение Кобенцля, но решил не говорить поляку о своей беседе с бывшим австрийским посланником в Московии.
— Почему?
— Московиты чрезвычайно упорны в вопросах религиозных убеждений. Греческая ортодоксия пронизала всё тело народа. Даже те, кто наиболее разумен, прекрасно понимают, что говорить о принятии католичества — всё равно что плевать против ветра.
— Нам известно об этом, — ответил Поссевино, — но принятие русскими новой веры не будет мгновенным. Внедрение католичества станет осуществляться медленно, постепенно. Постройка католических храмов, открытие иезуитских коллегий. Те их аристократы, кто примет нашу веру, получат преимущества перед православными. И хорошо, если первым обращённым станет сам царь.
Чарторыйский хотел что-то сказать, но Поссевино жестом остановил его:
— Мы понимаем, что люди низших сословий придают большое значение внешней стороне религиозного обряда. Поэтому мы сохраним православную обрядность, а священникам надо будет лишь признать главенство папы в вопросах веры. Думаю, народ и не заметит, что же поменялось в церкви, хотя на деле поменяется главное. А со временем работа наших коллегий сделает всё, что необходимо. Мы наполним государство образованными людьми, воспитанными в католической вере, православие постепенно будет оттеснено на задворки, его станут придерживаться найменее влиятельные люди — торговцы, крестьяне, ремесленники. Но и они через два-три поколения откажутся от веры пращуров, потому что будут видеть, что католиками являются самые преуспевающие, самые богатые и влиятельные люди державы.
Чарторыйский, насмешливо глядя на Поссевино, захлопал в ладоши:
— Браво, браво, Антонио. Вижу, вы там, в Риме, хорошо подумали над вашей русской миссией. И кажется, проштудировали записки посетивших Московию путешественников. Я даже поверил, что эта миссия вполне может увенчаться успехом. При условии, правда, что первый ваш шаг окажется удачным. А вот в это я совершенно не верю. Кстати, твоя недавняя поездка в Стокгольм тоже оказалась напрасной, несмотря на то что в Швеции лютеранство появилось лишь полвека назад. А православие у московитов существует уже много веков.
Поссевино, стараясь сохранять на лице бесстрастное выражение, в упор посмотрел на князя:
— Мы учли ошибки, совершённые нами в Швеции, и решили, что надо сделать для успеха в Московии. Да и Речь Посполитая нам сильно помогла, поставив русских в положение, когда возможность хитрить на переговорах сильно ограничена.
— Соглашусь, дорогой Антонио, Московия сейчас не в лучшем положении, но мнение моё остаётся прежним, — твёрдо сказал князь, — тебе не удастся склонить русских к принятию католичества в любой форме.
Последние слова были сказаны настолько категорично и жёстко, что за радушным хозяином богатого поместья сразу стал виден умный, дальновидный и властный человек. Поссевино, и сам имея те же качества, понимал, что поляк является его единомышленником, поэтому слова старого князя глубоко тронули иезуита. "Что ж, Антонио, — подумал он, — ты хотел узнать мнение умного и влиятельного поляка — и вот ты его узнал. Только сильно ли это знание поможет тебе?"
— Да, не удастся, — проговорил Чарторыйский, словно не замечая, что привёл гостя в некоторое замешательство, — но не потому, что дело это невыполнимо, а потому что оно плохо подготовлено.
— И у тебя, князь, есть собственные соображения относительно того, как это надо сделать? — медленно произнёс Поссевино.
— Есть.
— И каковы же они?
Князь налил себе водки и выпил. Поссевино обратил внимание, что бутылка ёмкостью не меньше полутора сетье[142] пуста более чем наполовину. Но поляк не выглядел пьяным, его речь оставалась внятной, а взгляд — ясным, разве что чуть более подозрительным. Чарторыйский был не по годам крепок.
— Думаю, Антонио, ты знаком с трудами Никколо Макиавелли.
Он сказал это в утвердительной форме, словно не сомневался в сказанном.
— Конечно, князь.
— Тогда должен бы знать, что в работе "Государь" он высказывает мысль, которая, думаю, была ему подсказана деяниями Гая Юлия Цезаря.
— Какая же?
— По-итальянски это звучит так: che tu hai in governo, divise[143]. Цезарь одержал победы над многочисленными и сильными племенами кельтов и германцев именно потому, что он разделял их. Предоставлял одним возможность получать от Рима привилегии, чем и вызвал их противостояние с другими.
— Я понял, князь. Но именно это Святой престол и намеревается сделать в Московии.
— Да неправильно этот ваш престол пытается, — слегка раздражённо ответил Чарторыйский, — миссия твоя обречена на неудачу, потому что русские привыкли видеть в католиках жестоких врагов.
— Мы избавим их от этого заблуждения.
— Не избавите. — Он сделал паузу. — Но это относится к тем русским, которые являются подданными царя Ивана. Но есть ведь и другие.
— Понимаю, — догадался Поссевино, — ты хочешь начать с тех русских, которые являются подданными Речи Посполитой.
— Конечно, Антонио. Сделать это намного проще. Пусть они станут католиками, пусть московские подданные посмотрят на них. Мы воспитаем убеждённых католиков, из их среды выйдут проповедники, которые будут говорить на одном с московитами языке. Все, а не только лишь московиты относятся с большим доверием к людям, которые говорят на одном с ними языке. И вот тогда следующее посольство Святого престола будет работать в значительно более благоприятных условиях. То, чем управляешь, разделяй.
— И Стефан Баторий, разумеется, согласится, чтобы его православные подданные стали католиками, — задумчиво произнёс Поссевино.
— Пусть и не согласится. Но на землях рода Чарторыйских иезуиты найдут полную поддержку. И король не вправе помешать нам. Он первый среди равных — и только. Но он согласится.
Князь взял почти пустую бутылку и посмотрел сквозь неё на витраж, от которого весь кабинет был словно заляпан цветными пятнами.