Истома думал. Зря он, наверно, вечером сказал итальянцу, что нет у него желания удерживать Поплера, когда тот попытается поквитаться с тем за предательство. Паллавичино ему ещё пригодится, сильно пригодится. И не только в Венеции, но и потом, в Риме. И теперь, когда он знает об отношении к себе Истомы, доверять ему совершенно нельзя. Хотя раньше — разве можно было? Дважды их предал, и во второй раз от этого предательства их товарищ — хороший товарищ, верный, надёжный — едва не погиб.
Но прочь, прочь, уныние. Ему сегодня ещё с дожем разговаривать, а для этого надо иметь светлую голову и душевное спокойствие. Истома расслабился и закрыл глаза, уносясь мыслями вдаль — за много лет и много тысяч вёрст. Привиделась ему избушка их в московском Заречье, ещё живые отец с матерью, сестрёнка-грудничок и братья малые, да и он сам — не сказать бы, что большой. На лавке лежит зелёный кафтан стрелецкого сотника, мать по хозяйству хлопочет, сестрёнка с кошкой играет, братовья занимаются неизвестно чем — за ними ведь не уследишь! А отец деревянную плашку строгает кривым засапожным ножом. Строгает, вырезает что-то на ней. На Истому поглядывает. Ворот рубахи нараспашку, и крест кипарисовый на кожаной тесёмочке болтается. Вырезал отец из дерева фигурку — мишку косолапого — и протягивает дочери. А та заворковала радостно, загугукала и хватает игрушку обеими руками. А отец улыбается и снова поворачивается к старшенькому. Истома улыбнулся и открыл глаза.
Островной город быстро приближался, наплывая из туманной дымки, и вскоре лодка вошла в Гранд-канал. Гребцы не стали следовать изгибам главной водной магистрали Венеции и вскоре свернули направо, в один из небольших каналов. Спустя короткое время лодка причалила к пристани у Дворца дожей, сильно пострадавшего от случившегося три года назад пожара. Восстановление дворца ещё продолжалось, и южное крыло резиденции правителей Венеции было покрыто строительными лесами, на которых виднелись копошащиеся маленькие фигурки рабочих.
Кормчий набросил канатную петлю на причальную тумбу и удерживал лодку на волнах, давая Истоме возможность сойти на берег. Русский посланник, с непривычки неуклюже перекинув ногу через борт, ступил на площадь перед Дворцом дожей. Вслед за ним сошёл на берег и Паллавичино.
Покои, отведённые гостям, располагались неподалёку от дворца. Высокий молчаливый человек в чёрном плаще, скрывающем всю его долговязую фигуру, провёл посланника с толмачом вдоль узкого канала, через который был перекинут небольшой пешеходный мостик, и указал на двустворчатую дверь, за которой Истома увидел маленькое помещение с несколькими столами у окон. В углу стояла наполненная землёй бочка с неизвестным Истоме небольшим деревцем. К гостям тут же подскочил хозяин заведения.
Предназначенная им комната на втором этаже постоялого двора окнами выходила на тот же канал, вдоль которого Истома и Паллавичино, сопровождаемые молчаливым плащеносцем, только что проходили. Здесь всегда, даже сейчас, в яркий солнечный день, было сумрачно. Четырёхэтажное строение загораживало обзор, и из окна виднелась лишь стена дома напротив. Коричневая кирпичная стена, изъеденная снизу морской водой, и в летнее время, наверно, не навевала праздничного настроения, а уж на исходе зимы — сырой, серой зимы северного побережья Адриатики — и подавно.
Истома настежь распахнул створки. Промозглый холод ворвался в комнату. "Ничего, чай, не русские зимы здесь", — подумал он, выглядывая на улицу. Чуть правее на крыльце своего дома, обрывающегося ступенями прямо в воду, сидел, поёживаясь, какой-то венецианец, укутанный в тёплый кафтан, и ловил удочкой рыбу. Как раз в тот момент, когда Истома выглянул из окна, у него клюнуло. Венецианец подсёк и подхватил левой рукой бьющийся в воздухе улов. Рыба была, как определил издали Истома, в длину почти пол-аршина. Рыбак что-то крикнул, обернувшись. Дверь за его спиной открылась, и женская рука приняла улов.
"Надо же, — удивился Истома, — хоть прямо из окошка рыбачь. Летом, наверно, так у них многие делают". Он вспомнил, что на Оке крестьяне после того, как спадает полая вода, находят порой в амбарах судаков, а то и осетров.
Но то ведь раз в год, а здесь рыбку-то, не отходя от дома, постоянно ловят.
Аудиенция у дожа Николо да Понте была назначена на полдень. Истома запер дверь, положив ключ в поясной кисет. Сопровождающий терпеливо дожидался их у входа. Истома попробовал заговорить с ним на латыни, но тот ответил по-итальянски, что не понимает его, из чего русский посланник заключил, что его собеседник не относится к образованной части прислуги дожа. "Наверное, приставлен для всяких мелких поручений", — подумал Шевригин и потерял к сопровождающему его человеку всякий интерес.
"Как-то примет нас дож, — думал Истома, — хотя, если сам вызвался поговорить, да ещё лодку прислал, интерес во встрече у него есть, и интерес немалый". Он вспомнил Прагу, холодный приём, оказанный при императорском дворе. Имей он грамоту посланника, цесарцы были бы куда радушнее. Хотя возможно, император Рудольф, опытный чернокнижник, маг и алхимик, был более заинтересован в том, чтобы поддерживать хорошие отношения с Речью Посполитой, потому и не выказавший особого радушия русскому гончику. И долго тянул с грамотами, дающими право на проезд по империи до границы с Венецианской республикой. Поэтому впечатления от Праги у Истомы остались самые мрачные, хотя сам город ему понравился — чистый, красивый, приятный. Да и пражские обыватели оказались куда приветливее своего императора.
— Прошу следовать за мной, — сказал сопровождающий, — дож готов вас принять.
— Он говорит, что нам надо идти во дворец, — торопливо повторил по-русски Паллавичино.
Истома кивнул и направился вслед за сопровождающим. Последним шёл Паллавичино, который так и не решился расстаться со своей сумкой и теперь тащил её, перекинув через плечо.
Истома с любопытством крутил головой. Ничего подобного он ещё не видел. Узкие каналы с перекинутыми кое-где через них пешеходными мостиками, поднимающиеся прямо из воды стены домов. Он заметил длинную лодку непривычных обводов, которой управлял плечистый парень.
Истому удивило, как ловко он орудует одним веслом, при этом лодка не забирает вбок и не кренится. Приглядевшись, он понял, в чём дело. Задержавшись на одном из мостиков, когда под ним проплывала лодка, Истома увидел, что она устроена иначе, чем все виденные им до сих пор. Высота и изгиб её бортов различались, поэтому, если бы с каждой стороны было равное количество вёсел, лодка неизбежно начала бы кружить на месте. Но хитрые венецианцы настолько преуспели в искусстве кораблестроения, что придумали такой вот вид судна с различным обводом бортов. Поэтому достаточно было одного гребца со стороны менее выпуклого борта ближе к корме, чтобы поддерживать равномерное прямое направление движения. Истома только уважительно хмыкнул, признавая непревзойдённое мастерство островитян.
В лодке, кроме гребца, сидели ещё два человека. Они кутались в плащи — денёк хоть и распогодился, но был всё же зимним, и от воды тянуло холодом. "Лодки у них — как у нас сани или телеги, — подумал Истома, — а этот, с веслом, — вместо извозчика. Каких только чудес не бывает на свете!"
Сопровождающий Истому и Паллавичино человек провёл их мостиками и мощёнными камнем дорожками и вывел ко дворцу. Но не к той его части, которая глядела на море и где сейчас шли восстановительные работы, а к противоположной, обращённой на север. Они вошли во внутренний двор и, пройдя его, остановились возле высокой белой каменной лестницы, наверху которой стояли два здоровенных голых мраморных мужика с едва прикрытым срамом[26].
Когда они, поднявшись по ступеням, вошли во внутренние покои дворца, Истома был сражён наповал: такого великолепия он встретить не ожидал! Не только стены, но и потолок были покрытыми лепниной и деревянной резьбой, огромные картины, намалёванные прямо на стене и занимающие всё пространство от пола до потолка, изумляли яркостью красок и богатством сюжетов. Чтобы осмотреть все это пригожество, следовало бы потратить уйму времени! Но Истома уже взял себя в руки: для дожа он — посланник русского царя, властителя Третьего Рима[27], и негоже так явно показывать своё изумление!
Они шли залами и переходами дворца, и Шевригин, внутренне восторгаясь увиденным, никак не показывал это внешне. Паллавичино, уже изрядно запыхавшийся под весом своей набитой тяжёлыми золотыми монетами сумы, вертел головой по сторонам. Глаза его были широко раскрыты. Хотя итальянца сложно было удивить чем-то, однако роскошь и великолепие Дворца дожей поразили даже его.
Пройдя очередные двери, они оказались в огромнейшем зале. Истома даже представить не мог, что возможно существование такого необъятного помещения. Он посмотрел вверх: потолок украшали картины, но не о них думал сейчас русский посланник. Казалось удивительным, что всё это великолепие удерживается наверху без помощи подпирающих его колонн. "Может, у них такие балки длинные?" — подумал Истома, но тут же отмёл эту мысль. Не бывает таких балок, а если бы и были, то согнулись и сломались бы под собственным весом. Возле одной из стен зала стояли — от пола и до потолка — леса. Наверху сидели и стояли несколько человек. Один из них, явно начальствующий, поскольку остальные относились к нему с почтением и даже подобострастием, малевал большой кистью по стене, время от времени отступая на шаг и разглядывая своё творение с расстояний. Очевидно, не удовлетворённый результатом осмотра, он спустился, быстро сбежав по лестнице вниз, и, отойдя на несколько шагов, окинул взглядом тот участок стены, где он только что работал. На вошедших он не обращал никакого внимания. Седая бородка его как-то особенно дерзко топорщилась, сразу давая понять даже впервые видевшему его человеку о неуживчивости и резкости характера.
Приблизившись к художнику, сопровождающий Истому и Паллавичино обладатель чёрного плаща заметно оживился.