[588] и на Каткова, как публициста, будто бы утвердившего «славянофильскую доктрину на ее настоящей реальной почве <…> в ее прямых логических последствиях», а именно очистившего «от посторонних [то есть христианских] примесей» славянофильский «языческий культ народа» и создавшего русский «национально-государственный ислам», где предметом поклонения является «всевластное государство»[589]. Далее изничтожению подверглись современные «зоологические националисты», посмевшие вступить с «поборником вселенской правды» в полемику, – Н.Н. Страхов, Д.Ф. Самарин, П.Е. Астафьев. Таким образом, практически вся традиция русского национализма XIX в. (во всяком случае, ее преобладающая, славянофильско-консервативная часть) подверглась систематической и изощренной дискредитации.
Главным пунктом обвинения Владимира Соловьева по делу русского национализма был якобы антихристианский характер последнего. Логика «прокурора» следующая.
«Национальность» или «народность» как индивидуальное начало каждой нации (народа) – «есть положительная сила», подобно отдельной человеческой личности. Национализм же – это национальный эгоизм, столь же безнравственный, как и эгоизм личный: «<…>народность (курсив в цитатах здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, принадлежит их авторам. – С. С.) и национализм две вещи разные (так же как личность и эгоизм), <…> усиление и развитие народности (так же как и личности) в ее положительном содержании всегда желательно, тогда как усиление и развитие национализма (равно как и личного эгоизма) всегда вредно и пагубно; <…> отречение от своего национального эгоизма вовсе не есть отрицание своей народности, а, напротив, ее высочайшее утверждение, согласно евангельскому слову: “Кто будет стараться спасти душу свою, погубит ее, а кто погубит ее, тот оживотворит ее” (Ев. от Луки, 17: 33)»[590].
Кроме того, оказывается, «для христианина <…> есть очевидная истина», что «человечество относится к племенам и народам, его составляющим, не как род к видам, а как целое к частям, как реальный и живой организм к своим органам или членам, жизнь которых существенно и необходимо определяется жизнью всего тела». Этот взгляд, по уверению Владимира Сергеевича, «со времен ап. Павла (а отчасти и Сенеки) разделялся лучшими умами Европы, а в настоящее время становится даже достоянием положительно-научной философии». Само собой, эгоизм «органа» в отношении «тела», «части» в отношении «целого» – вещь не только безнравственная, но и нелепая, следовательно «всякая частная группа, национальная или племенная, есть лишь орган (орудие) человечества» и «наши обязанности к народу или племени, то есть к орудию, существенно обусловлены высшими обязанностями по отношению к тому, для чего это орудие должно служить. Мы обязаны подчиняться народу лишь под тем условием, чтобы он сам подчинялся высшим интересам целого человечества»[591].
Таким образом, христианство, по Соловьеву, призывает любой христианский народ к отречению от национализма (национального эгоизма) и к осуществлению не «языческой» политики, где руководствуются «своими особенными интересами и правом силы», а политики «христианской», «чтобы ко всем общественным и международным отношениям применять начала истинной религии, решать по-христиански все существенные вопросы социальной и политической жизни»[592]. Не только личность должна совершать подвиг самоотречения во имя христианской истины, но и целый народ: «<…> каждый народ должен думать только о своем долге, не оглядываясь на другие народы, ничего от них не требуя и не ожидая»[593]. Кроме того, «каждый народ по особому характеру своему назначен для особого служения»[594], осуществление которого и есть смысл его бытия.
Применительно к России (которую философ трактует как «славяно-финскую народность, оплодотворенную германцами»[595], а русское государство – как «зачатое варягами и оплодотворенное татарами»)[596] это значит, что, во-первых, русские обязаны поступать по-христиански даже в отношении враждебных народов. Например: «История связала нас с братским по крови, но враждебным по духу народом, передовая часть которого ненавидит и проклинает нас. В ответ на эту ненависть и на эти проклятия Россия должна делать добро польскому народу»[597]. (То же и в отношении евреев.) А во-вторых, и это главное, русским предстоит великая религиозная миссия – «церковное примирение Востока и Запада»[598], то есть инициатива и реализация воссоединения христианских церквей под главенством римского папы («папизм» Соловьева в его российских публикациях был, разумеется, завуалирован, но в его изданных в Париже на французском языке книгах «Русская идея» (1888) и «Россия и Вселенская церковь» (1889) он явлен вполне откровенно).
Владимир Сергеевич не слишком затруднял себя доказательствами своих тезисов: «Цель России – не здесь, а в более прямой и всеобъемлющей службе христианскому делу, для которого и государственность, и мирское просвещение суть только средства. Мы верим, что Россия имеет в мире религиозную задачу. В этом ее настоящее дело <…>»[599]. «<…> если допустить – да и трудно не допустить, – что коль скоро воссоединение Восточной Церкви с Церковью Запада входит в общий план христианской политики, то очевидно, что именно Россия <…> призвана сыграть главную роль в этом событии. Я ничего не могу изменить в тех исторических обстоятельствах, которые определяют обязанности России по отношению к христианскому человечеству, и мои патриотические чувства вдохновляются лишь желанием видеть свою страну хорошо исполнившей свой долг»[600].
Ручательством того, что русский народ способен исполнить указанную миссию, является то, что он в своей истории уже демонстрировал способность к «национальному самоотречению» (вообще, «все хорошее у нас в России» основано «на забвении национального эгоизма»)[601]: «<…> прошедшее русского народа представляет два главных акта национального самоотречения – призвание варягов и реформа Петра Великого. Оба великие события, относясь к сфере материального государственного порядка и внешней культуры, имели лишь подготовительное значение, и нам еще предстоит решительный, вполне сознательный и свободный акт национального самоотречения <…>»[602].
Единственное препятствие к осуществлению «национальной исторической задачи» России, ее «нравственного долга» – русский национализм, «который под предлогом любви к народу желает удержать его на пути национального эгоизма, то есть желает ему зла и гибели. Истинная любовь к народу желает ему действительного блага, которое достигается только исполнением нравственного закона, путем самоотречения. Такая истинная любовь к народу, такой настоящий патриотизм тем более для нас, русских, обязателен, что высший идеал самого русского народа (идеал “святой Руси”) вполне согласен с нравственными требованиями и исключает всякое национальное самолюбие и самомнение…»[603].
Поэтому-то и обрушился Соловьев со столь резкой критикой на мыслителей-националистов от Хомякова до Страхова, а в особенности на Данилевского, теория культурно-исторических типов которого подводила под русский национализм претендовавшее на научность обоснование. Разумеется, для опровержения последнего (а тем более на страницах «Вестника Европы») философу понадобились доводы не только «от религии», но и «от науки». У нас здесь нет возможности подробно их разбирать, тем более что полемика вокруг идей Данилевского уже не раз делалась предметом тщательного исследования[604]. Но на одном важном и деликатном моменте все же остановиться нужно.
Речь идет о громком соловьевском разоблачении «плагиата», сделанном Данилевским: дескать, он свою теорию культурно-исторических типов заимствовал у немецкого историка Генриха Рюккерта. До сего дня это заимствование считается вполне доказанным. Между тем еще Страхов в изумлении обнаружил, что его оппонент просто-напросто сфальсифицировал в своем переводе цитаты из Рюккерта: «Подчеркнутых слов <…> нет в тексте Рюккерта; слова эти вставлены переводчиком, как будто бы для пояснения текста, но в сущности для того, чтобы придать ему иной смысл… Взять термин Данилевского [культурно-исторический тип] и вставить его в самый текст Рюккерта – это переходит всякие границы (выделено мной. – С. С.)»[605]. Можно, конечно, не верить Страхову, но в 1955 г. американский славист Р.Е. Мак-Мастер подтвердил его вердикт. Он сверил тексты Рюккерта и Соловьева и показал, что последний «неожиданно повел себя легкомысленно и для доказательства собственной правоты пошел даже при переводе на русский язык на некоторое “редактирование” текстов Г. Рюккерта, что сильно меняло их смысл»[606].
Впрочем, Владимир Сергеевич любил уличать в плагиате у западных авторов и других националистов, саркастически комментируя: вот-де, обличают Европу, а сами-то все оттуда берут! Так, он настаивал на прямом влиянии на И. Аксакова и в особенности на Каткова политических идей Жозефа де Местра (Катков будто бы целиком взял у последнего «все руководящие идеи своей политической мудрости»)