которым соединены все их надежды на будущее время».
Впрочем, и сами «надсмотрщики» не делали тайны из своих взглядов по этому вопросу, так известный остзейский публицист Г. Беркгольц высказался в 1860 г. предельно откровенно: «Прибалтийские немцы имеют полное основание быть всей душой за династию, ибо только абсолютная власть царя оберегает их. Между тем любая русская партия, демократическая, бюрократическая или какая-нибудь, сожрет их, едва лишь она добьется решающего перевеса». В свою очередь, русские дворяне бурно возмущались тем предпочтением, которое верховная власть оказывала «наемникам» в ущерб «хозяевам»: «Вот это-то упорное пособничество верховной власти чужеземцам и содействовало более всего воспитанию в русской натуре, самой добродушной из всех, недоброго чувства по отношению к немцам» (Ф. И. Тютчев).
Исследователи, оспаривающие известный афоризм Ключевского: при Анне Ивановне «немцы посыпались в Россию, точно сор из дырявого мешка» – разумеется, правы. Немцы «посыпались» в Россию гораздо раньше. В 1709 г. (после Полтавы) российский генералитет на 64,3 % (33 человека из 51) состоял из иностранцев, среди которых немцев – 63,6 % (21 человек), то есть 41,2 % от общего состава. Значительно меньше (но также весьма изрядно) немцев было среди гражданских чиновников: всего иноземцы составляли примерно четверть членов коллегий, из них большинство (79 %) – немцы. Но именно в эпоху бироновщины немецкое влияние обрело значение весомого политического фактора: «Немцы впервые оказались во главе ключевых гражданских и военных ведомств (Остерман – Иностранной коллегии, Миних – Военной; Курт фон Шемберг – горного ведомства; Карл фон Менгден… Коммерц-коллегии). Кроме того, через новые созданные по их предложениям учреждения (Кабинет министров) – также во главе общегосударственных ведомств, руководивших Российской империей» (Н. Н. Петрухинцев). (Не говоря уже об особой, формально не обозначенной роли самого Бирона и братьев Левенвольде.)
Свидетельств о том, что русские воспринимали бироновщину именно как господство «немецкой группировки», предостаточно в донесениях иностранных дипломатов, следственных показаниях, мемуарах и дневниках современников. К. Г. Манштейн, например, в своих записках отмечал, что «до некоторой степени можно извинить эту сильную ненависть русских дворян к иноземцам», ибо «в царствование Анны все главнейшие должности были отданы иноземцам, которые распоряжались всем по своему усмотрению, и весьма многие из них слишком тяжко давали почувствовать русским власть, бывшую в их руках». Да, на властной вершине были и русские, но там удерживались только те из них, кто умел подлаживаться к немцам и не пытался проявлять самостоятельности. Опалы А. И. Румянцева, А. В. Макарова, В. Н. Татищева, гибель А. П. Волынского это ясно доказывают. В размышлениях и планах последнего (каковы бы ни были его личные мотивы столкновения с Бироном) «немецкая» тема ощутимо присутствует. Он полагал, что «от иноземцев государство всегда находится в худом состоянии, от чего вред государству и государю быть может» и, следовательно, министры должны быть «свои природные».
Продолжившееся (несмотря на устранение Бирона) при наследниках Анны Ивановны – Иване VI и Анне Леопольдовне «немецкое засилье» стало одной из важнейших причин свержения «брауншвейгского семейства» и воцарения Елизаветы Петровны. Любопытно, что шведы, начавшие в 1741 г. войну против России, пытались использовать «немецкий вопрос» в своих политических целях. От имени фельдмаршала Левенгаупта распространялся манифест, в котором говорилось, что «королевская шведская армия вступила в русские пределы не для чего иного, как для получения… удовлетворения шведской короны за многочисленные неправды, ей причиненные иностранными министрами, которые господствовали над Россиею в прежние годы… а вместе с тем, чтобы освободить русский народ от несносного ига и жестокостей, с которыми означенные министры для собственных своих видов притесняли с давнего времени русских подданных, чрез то многие потеряли собственность или лишились жизни от уголовных наказаний или, впадши в немилость, бедственно ссылались в заточение… намерение короля Шведского состоит в том, чтобы избавить достохвальную русскую нацию, для ее же собственной безопасности, от тяжелого чужеземного притеснения и бесчеловечной тирании и предоставить свободное избрание законного и справедливого правительства, под управлением которого русская нация могла бы безопасно пользоваться жизнию и имуществом, а со шведами сохранять доброе соседство. Этого достигнуть будет невозможно до тех пор, пока чужеземцы по своему произволу и из собственных видов будут свободно и жестоко господствовать над верными русскими подданными и их соседями-союзниками». Этот манифест вызвал настоящую панику при императорском дворе (Анна Леопольдовна сказала, что он «остро писан») и в правительстве: А. И. Остерман и вице-канцлер М. Г. Головкин всерьез обсуждали перспективу высылки немцев из страны. Шведская пропаганда явно попала в «десятку».
Другое дело, что «немецкая партия» была лишь орудием самодержавия, а не наоборот, как полагали многие историки позапрошлого столетия, перелагавшие, таким образом, вину за преступления последнего на первую. Конечно, прав И. В. Курукин в том, что «бироновщина» «означала не столько установление „немецкого господства“, сколько создание лояльной управленческой структуры… Бирон и другие деятели той поры… „достраивали“ именно петровскую машину управления…» Самодержавие в лице Анны Ивановны попыталось порвать свою зависимость от русского дворянства, образовавшуюся в 1727–1730 гг., используя как точку опоры, служащих не государству, а «нам», «мамелюков»-немцев. Характерно, что, когда самодержавие отступало перед дворянством, шло с ним на компромисс (при Елизавете Петровне и Екатерине II), количество немцев в высших эшелонах власти заметно сокращалось, а при «антидворянских» царях (Петр III, Павел I, Александр I, Николай I) немецкое влияние, напротив, усиливалось. Показательна и разница в восприятии этих монархинь и монархов в сознании русских дворян: в первом случае, как правило, их правление расценивалось как золотой век, во втором – трудно найти примеры позитивных оценок. Бироновщина надолго осталась для русского дворянства самым жутким символом самодержавного произвола и «немецкого тиранства». Больше никогда немцы не достигали таких высот, но, с другой стороны, именно с этой поры остзейцы закрепили за собою около 25 % должностей в армии. Устойчивые позиции немцев в армии и госаппарате сохранялись и в «национальное царствование»
Елизаветы (8,2 % гражданских служащих в центральных учреждениях страны, 2 из 5 полных генералов, 4 из 8 генерал-лейтенантов, 11 из 31 генерал-майоров), и позднее.
И. В. Курукин считает, что в «постбироновскую» эпоху Россия «переболела немцами» и «природные русские дворяне уже не смущались присутствием „немцев“ на всех этажах служебной лестницы». Поразительное заявление для столь компетентного историка, каковым, несомненно, является его автор! Очевидно, он никогда специально не занимался этим вопросом, хотя даже люди просто более-менее начитанные помнят ерническую просьбу А. П. Ермолова к Александру I: «Государь, произведите меня в немцы!» На самом деле немецко-русское соперничество при дворе, в армии, администрации и т. д. – постоянный и устойчивый сюжет всей русской истории петербургского периода. Но, во-первых, никто этот сюжет толком не исследовал, а во-вторых, таких романических страниц, как дело Волынского, начиная со второй половины XVIII столетия здесь уже не наблюдается – перед нами типичный служебный конфликт, столкновение карьерных самолюбий. Но из-за этого сей конфликт не перестает быть этнически окрашенным, ибо «русские немцы» действуют как сплоченная корпорация (клан), последовательно и жестко отстаивающая свои властные и материальные интересы. Да, к немецкой корпорации примыкали и другие иностранцы, и порой даже «природные русские», из-за тех или иных своих личных выгод, но ядро ее, несомненно, однородно-этническое – германское. Так же как и противостоящие немцам «природные русские» нередко имели в своих рядах этнических немцев, но только тех, которые выламывались из немецкой корпорации и пытались ассимилироваться в русских, стать членами «малой» русской нации, которой себя осознавала элита русского дворянства.
Возьмем, например, армию. Во второй половине XVIII в. русские офицеры задавались вопросом: «Зачем нам нужно так много иностранных офицеров?», отмечая, что последние затрудняют продвижение наверх способным «природным русским»: «Немцы нелюбимы в нашей армии… Они интриганы, эгоисты и держатся друг за друга, как звенья одной цепи». В 1812 г. в неудачах начала войны не только общество, но и войска – сверху донизу – винили «немца» М. Б. Барклая-де-Толли (у нас распространено представление, что он «шотландец», но шотландцем был его далекий предок, перебравшийся в Ригу и основавший вполне немецкий бюргерско-дворянский род). По 10—20-м гг. XIX в. мы имеем замечательный материал – переписку генералов А. А. Закревского, П. М. Волконского, А. П. Ермолова и П. Д. Киселева, членов «русской партии» в армейском руководстве (к ней были близки также Н. Н. Раевский и многие декабристы). Борьба между Волконским и бароном И. И. Дибичем за место начальника Генерального штаба (закончившаяся торжеством Дибича, поддержанного А. А. Аракчеевым) воспринималась русскими генералами именно как борьба «русских» и «немцев».
Пушкин в «Путешествии в Арзрум» вспоминает о своем разговоре с А. П. Ермоловым во время Русско-турецкой вой ны 1829 г.: «Немцам досталось. „Лет через пятьдесят, – сказал он [Ермолов], – подумают, что в нынешнем походе была вспомогательная прусская или австрийская армия, предводительствованная такими-то немецкими генералами“». П. А. Вяземский в записной книжке 1829 г. возмущается: Петр I «мог и должен был пользоваться чужестранцами, но не угощал их Россиею, как ныне делают. Можно решительно сказать, что России не нужны и победы, купленные ценою стыда, видеть какого-нибудь Дибича начальствующим русским войском на почве, прославленной русскими именами Румянцева, Суворова и других. При этой мысли вся русская кровь стынет на сердце, зная, что кипеть ей не к чему. Что сказали бы Державины, Петровы, если воинственной лире их пришлось звучать готическими именами: Дибича, Толя? На этих людей ни один Русский стих не встанет». В 1860-х гг., по данным официального «Военного сборника», количество генералов-лютеран превышало 70 %.