Во-первых, существовал некий прообраз польской государственности в виде Царства Польского с практически стопроцентной польской администрацией: «До штурма Варшавы в 1831 г. русские, в особенности гражданские служащие, считались в ЦП на единицы» (Л. Е. Горизонтов). Но даже после мятежа 1863 г. и последовавшего за ним упразднения ЦП и переименования его в Привислинский край поляки сохранили очень весомые позиции в местной администрации: 80 % – в конце 1860-х гг., 50 % – в конце 90-х. «Тотальная деполонизация управления не была исполнимой задачей: в конечном счете, Привислинский край оставался польским культурным миром, польскоязычной в большинстве своем средой, а знавших польский язык русских чиновников было слишком мало» (М. Д. Долбилов). Если не удалось «обрусить» даже чиновничество «этнографической Польши», что уж говорить о ее населении в целом. «Денационализация русской Польши недоступна ни русскому народу, ни русскому государству, – констатировал в 1908 г. П. Б. Струве. – Между русскими и поляками на территории Царства Польского никакой культурной или политической борьбы быть не может: русский элемент в Царстве Польском представлен только чиновничеством и войсками».
Весь период своего пребывания в составе империи Польша была ее «больным местом», по выражению иностранных наблюдателей. Как мудро писал П. А. Вяземский во время польского восстания 1830 г.: «Польшу нельзя расстрелять, нельзя повесить ее, следовательно, силою ничего прочного, ничего окончательного сделать нельзя. При первой войне, при первом движении в России, Польша восстанет на нас, или должно будет иметь русского часового при каждом поляке. Есть одно средство: бросить царство Польское… Пускай Польша выбирает себе род жизни. До победы нам нельзя было так поступить, но по победе очень можно… Польское дело такая болезнь, что показала нам порок нашего сложения. Мало того, что излечить болезнь, должно искоренить порок. Какая выгода России быть внутренней стражею Польши? Гораздо легче при случае иметь ее явным врагом. К тому же я уверен, что одно средство сохранить нам польские губернии (то есть Западный край. – С. С.) есть развязаться с царством Польским».
Действительно, в Западном крае (Правобережная Украина, Белоруссия, Литва), с конца XVIII в. управлявшегося российской администрацией, польское присутствие было тоже весьма внушительным. Накануне восстания 1863 г. только в Юго-Западном крае (то есть на Правобережной Украине) число чиновников-поляков превышало полторы тысячи человек: «Даже начальниками канцелярий губернаторов, в том числе и после 1863 г., часто служили поляки, порой делавшие своим подчиненным выговоры за незнание польского языка, на котором большинство чиновников и общалось между собой» (А. И. Миллер). В Виленской и Гродненской губерниях среди старших чиновников православные составляли менее шестой части, а в «низшем слое» и того меньше. После масштабной деполонизации управленческого аппарата ЗК в 1860-х гг. к началу 1880-х в большинстве присутственных мест той же Виленской губернии поляки тем не менее составляли около трети чиновников.
Но еще важнее то, что практически вся социальная верхушка ЗК – шляхта – была либо польской, либо полонизированной. Несмотря на количественную ничтожность (максимум – 5 %), она являлась главным землевладельцем и культуртрегером этих мест, а украинцы и белорусы – бесправными и безземельными «хлопами» (причем православными крепостными владели не только светские магнаты, но и католическая церковь). В начале 1860-х гг. католики составляли в Северо-Западном крае (Белоруссия и Литва) 94 %, а в Юго-Западном – 90 % всех землевладельцев. После нескольких десятилетий целенаправленной правительственной политики по борьбе с польским землевладением ситуация существенно изменилась, но говорить о полной победе было явно преждевременно. К началу 1880-х гг., по завышенным официальным данным, русские поместья относились к польским в ЮЗК как 2:3, а в СЗК как 1:3. Соотношение русских и польских землевладельцев в СЗК составляло 4:25. На Правобережной Украине лишь к 1896 г. совокупная площадь русских имений превысила 50-процентную отметку, и то не во всех губерниях. На рубеже веков рост их количества остановился, а после 1905 г., когда были отменены запреты на покупку земель поляками, снова стало наблюдаться увеличение удельного веса польского землевладения.
Автор фундаментального исследования о шляхте ЮЗК французский историк-славист Даниэль Бовуа подводит неутешительные итоги деполонизации Правобережной Украины: «…российской власти не удалось, несмотря на все русификаторские усилия, элиминировать поляков из этого региона… крупные польские землевладельцы сохранили не только свое высокое положение, влияние на народ, но и задавали тон экономическому развитию Юго-Западного края».
В системе образования ЗК, созданной при прямом покровительстве Александра I и долгое время курировавшейся близким к императору человеком – польским аристократом и министром иностранных дел империи в 1804–1806 гг. Адамом Чарторыйским, до начала 1830-х гг., а отчасти и до начала 1860-х безраздельно доминировали польский язык и польская культура. В Виленском университете, вплоть до его закрытия в 1832 г., все предметы преподавались на польском языке, а русский относился к предметам второстепенным. Ничего не изменилось даже после войны 1812 г., когда ученая корпорация университета «приветствовала вступление наполеоновских войск в Вильно, некоторые преподаватели служили в оккупационных учреждениях, а студенты вступали добровольцами в сражавшуюся на стороне французов местную „гвардию“» (Ф. А. Петров). Позднее под университетской крышей свивали гнезда польские молодежные общества. Там преподавал классик польской национальной историографии Иоахим Лелевель, учились классики польской литературы Адам Мицкевич и Юлиуш Словацкий. Сменивший Чарторыйского на месте попечителя Виленского учебного округа Н. Н. Новосильцов после ревизии университета пришел к выводу, что вся система образования последнего имела целью внушать юношеству «надежду на восстановление прежней Польши». В Кременце с 1803 по 1831 г. действовала великолепная польская гимназия, призванная «воспитать истинную шляхетскую элиту», с явным прицелом на будущий университет. В то же время единственную русскую гимназию в Киеве удалось открыть только в 1811 г., с огромным трудом преодолев сопротивление школьного инспектора ЮЗК графа Тадеуша Чацкого. В 1830-х и особенно в 1860-х гг. «полонизм» в учебных заведениях ЗК был ликвидирован. В самой Польше польский язык был официально изгнан из государственных учреждений и учебных заведений. Однако эффективной русификаторской системы образования взамен создать не удалось.
Борьба с польским национальным проектом в рамках сословного строя оказалась невероятно сложной. Она, по сути, равнялась борьбе с дворянской корпорацией ЗК, а следовательно, подразумевала опору на местное крестьянство и радикальную демократизацию внутренней политики, что объективно подрывало сам социальный фундамент империи. Поэтому русификаторский пыл бюрократов-националистов, вроде братьев Н.А. и Д. А. Милютиных, постоянно сталкивался с компромиссной линией в отношении польской аристократии, которую проводил, например, министр внутренних дел П. А. Валуев в 1861–1868 гг. (резко возражавший против «страсти к оплебеянию России» «тех русофилов, которые хотят под предлогом обрусения посадить мужика в барские хоромы, в виде представителя русской народности») и которая была гораздо ближе сознанию большинства российских самодержцев. Д. А. Милютин сетовал, что до 1863 г. «правительство наше не только не принимало мер для противодействия польской работы в Западном крае, но даже помогало ей в некоторых отношениях, вследствие ложной системы покровительства польской аристократии, составляющей будто бы консервативный элемент в крае, опору самодержавия! Система эта заставляла местные власти оказывать польским помещикам поддержку против крестьян и часто принимать очень крутые меры в случаях вопиющей несправедливости и притеснений со стороны первых. Чрез это угнетенное, забитое крестьянское население, разумеется, отдавалось вполне в руки польских панов и дворовой их челяди».
Самодержавие воспользовалось антипольской / антишляхетской политикой «русского дела» М. Н. Муравьева – К. П. Кауфмана 1863–1867 гг. в Северо-Западном крае в качестве «радикального лекарства» против слишком уж поднявшего голову «полонизма», но после того как ситуация стабилизировалась, уже «с конца 60-х гг. задача сохранения социальной иерархии старого порядка получает в политике властей решительное преобладание над попытками опереться на низшие слои против более или менее непокорных элит империи» и «давление на крупных польских землевладельцев в Западном крае было смягчено» (А. И. Миллер). По той же самой причине провалилась и попытка вбить клин между шляхтой и крестьянством в самой Польше, наделив последнее землей по образцу реформы 1861 г. Инициаторами этой попытки – Н. А. Милютиным и А. Ф. Гильфердингом, кроме того, планировалось пересоздание самой польской национальной идентичности путем решительного ослабления шляхты и костела и выдвижения в качестве ведущей социальной силы крестьянства. Разрабатывались и культурные преобразования – прежде всего проект школьной реформы, предусматривавшей переход в польских начальных школах на кириллицу. Были даже созданы соответствующие учебники. Но в 1770-х гг. все эти эксперименты были свернуты – радикальная «дешляхтизация» Польши не входила в планы имперского Центра. В результате крестьянская реформа в Польше парадоксальным образом послужила не русским, а польским интересам. По признанию известного польского националиста Романа Дмовского, она «стала благодеянием для края», ибо «создала здоровый и многочисленный крестьянский слой на крепкой экономической основе, предназначенный служить элементом равновесия общественных отношений в крае».
К началу XX в. польский вопрос был далек от разрешения. Конечно, поляки уже не могли подняться на вооруженные восстания, но, с другой стороны, интеграция Привислинского края в империю продолжала оставаться головной болью правительства. Даже проблема ЗК считалась весьма острой: видный киевский публицист Д. В. Скрынченко в 1907 г. печатал статьи с говорящими названиями: «Как ополячивается наш белорус» и «Обрусение или полонизация».