В 1880-х гг. впечатляющий рост еврейского влияния в хозяйственной и образовательных сферах наконец напугал самодержавие своей неподконтрольностью и вызвал ряд ограничений по отношению к нему. В 1887 г. была принята процентная норма для евреев в средних и высших учебных заведениях: 10 % в черте оседлости, 5 % – вне черты, 3 % – в столицах; в 1891 г. из Москвы выселили тысячи евреев и т. д. (Тем не менее расхожий миф об участии властей в организации погромов современными историками не подтверждается.) Но все это не решало проблему по существу, а только вызывало раздражение среди еврейской молодежи и толкало ее в революцию: если в 1871–1873 гг. доля евреев, привлеченных к дознаниям по политическим делам, составляла от 4 до 5 %, что соответствовало их доле в населении страны, то к концу 1880-х таковых уже было от 35 до 40 %. Реальный заслон «еврейскому нашествию» могли поставить только, говоря словами Гилярова – Платонова, «покровительственные и поощрительные» меры по созданию на основе русского крестьянства массового слоя грамотных крестьян-собственников, но до столыпинской реформы никаких шагов в этом направлении предпринято не было.
Фасадная русификации
Крайне противоречивая и непоследовательная национальная политика самодержавия невольно вовлекла в процесс нациестроительства значительную часть нерусских народов России и/или сделала их питательной почвой для политической оппозиции. Романовы, сами того не желая, заложили мину под собственную империю. К ее русификации они шли с явной неохотой. «Народность» Николая I (по справедливому замечанию В. М. Живова, «самый неопределенный» элемент пресловутой уваровской триады) была столь же декоративна, как элементы древнерусского зодчества на классицистском фасаде храма Христа Спасителя. И лишь покровительство создателю русской национальной оперы М. И. Глинке можно поставить Николаю Павловичу в актив.
Несмотря на то что Великие реформы объективно вели к формированию институтов национального государства, на имперской идеологии это мало отразилось. Даже во время польского мятежа 1863 г., когда сама обстановка, казалось бы, диктовала национализацию официоза, Александр II был крайне осторожен в выражениях. В правке императором собственной речи, произнесенной 17 апреля в Зимнем дворце перед депутатами от разных сословий и обществ, накануне ее публикации, четко видно старательное дистанцирование от националистического дискурса. «Так, если в окончательной редакции мы читаем слова: „посягательство врагов наших на древнее русское достояние“, то первоначально рука царя вывела нечто существенно иное: „посягательство поляков на древнее русское достояние“ – и, скорее всего, именно эту фразу ранее услышали депутаты. В другом месте Александр вычеркнул националистически звучащий оборот, которым начиналась фраза о его гордости единством патриотических чувств народа: „Я как русский…“ Говоря об угрозе войны с Францией и Англией, Александр выражал надежду на то, что „с Божиею помощью мы сумеем отстоять землю русскую“, но в опубликованном тексте вместо двух последних слов читается „пределы Империи“» (М. Д. Долбилов).
Национализм Александра III, ставший в 1880—1890-х гг. государственной идеологией, дал очень мало практических результатов. Правление этого императора было слишком коротким, а меры, им предпринятые, – слишком паллиативными. Главным образом они выразились, за исключением торжества «русского стиля» в архитектуре (особенно в церковной) и оживления переселенческого движения, не в усилении русского доминирования, а в разного рода ограничениях по отношению к тем или иным «инородцам», скорее озлобивших последних, чем остановивших среди них сепаратные тенденции. Русификация Остзейского края, проведенная в те годы, была весьма поверхностной. Да, русский язык окончательно утверждался в качестве языка переписки правительственных и местных сословных учреждений, а также последних между собой и языка преподавания в Дерптском (с 1893 г. – Юрьевском) университете; сословные полицейские учреждения заменялись государственными; из ведения «рыцарства» изымались народные школы и учительские семинарии и переходили в подчинение министерства народного просвещения. Тем не менее до фактической ликвидации особого статуса немецкого дворянства было очень далеко: дворянские организации сохранили свою автономию, они продолжали руководить земским делом и лютеранской церковью; в крае так и не был введен суд присяжных, сохранилась подвластная рыцарству волостная и мызная полиция. Пользуясь связями в Петербурге, бароны стойко продолжали отстаивать свои интересы.
Николай II, в отличие от своего отца, был гораздо более благожелательно настроен по отношению к остзейцам, и в период с 1894 по 1905 г. «в целом… правительство отошло от политики унификации Прибалтийских губерний» (Н. С. Андреева). Следует также отметить, что во время активной фазы «дегерманизации» Остзейского края ее проводники в качестве союзников использовали эстонское и латышское национальные движения и потому активно им покровительствовали (особенно показательна деятельность эстляндского губернатора в 1885–1894 гг. С. В. Шаховского). Это дало повод Б. Э. Нольде не без некоторого преувеличения (но и не без основания) написать, что «через Александра III издали просвечивают… будущие республики Латвия и Эстония».
Русским в правление «царя-миротворца» в целом стало только хуже. Экономическая политика министра финансов И. А. Вышнеградского, а затем и сменившего его С. Ю. Витте разоряла Центральную Россию. Новая система хлебных тарифов, введенная в 1889 г., создавала ситуацию, когда стоимость провоза товаров по железным дорогам была тем меньше (разумеется, относительно, а не абсолютно), чем больше было расстояние. В результате, перефразируя Ключевского, окраины пухли, а центр хирел. «По головам голодавшего русского центра, – писал публицист и рязанский помещик И. И. Колышко, – неслись к Риге, Либаве, Одессе поезда с сибирским маслом, яйцами, птицей, мясом, а великоросс, провожая их, только облизывался в заботе, как и куда выпустить куренка. Русским сахаром откармливала Англия своих свиней, на вывоз сахара в Персию, Турцию, на Балканы давались вывозные премии, а великоросс пил чай вприглядку. В Берлине в дни привоза русского мороженого мяса и птицы немцы обжирались им до отвалу, а великоросс ел мясо лишь по двунадесятым праздникам».
Жесткие фискальные меры по взиманию с крестьян недоимок по уже отмененной подушной подати спровоцировали страшный голод в 97 губерниях и областях, который вкупе с холерой унес более полумиллиона людских жизней. Финансовые достижения системы Вышнеградского («не доедим, но вывезем») пошли прахом: перевыручки по бюджету, достигшие в 1888–1891 гг. более 209 млн руб., были перечеркнуты потраченными в 1891–1892 гг. на помощь голодающим более чем 162 млн руб. Впечатляющий промышленный подъем конца XIX в., достигнутый стараниями Витте, имел обратной стороной «неимоверное падение цен на сельскохозяйственные продукты, в особенности на зерно, вызвавшее жестокий сельскохозяйственный кризис», бедственный «для всего земледельческого населения России, то есть 80 % русского народа» (Вл. И. Гурко). «Мы привыкли брать у деревни, давать – не умеем», – писал в 1894 г. В. Г. Короленко.
К социально-экономической политике 1880—1890-х гг. современники неоднократно применяли эпитет «социалистическая» (кстати, именно в это время К. Н. Леонтьев активно пропагандирует свой проект «социалистической монархии»). При всей условности такого словоупотребления некоторые основания для него имелись (хотя, наверное, правильнее было бы говорить о госкапитализме). Так, характеризуя министра государственных имуществ М. Н. Островского (родного брата драматурга), А. Н. Куломзин писал, что тот, поработав в государственном контроле в период массовых хищений, был уверен, что «каждый предприниматель есть непременно плут и хищник», а казенное хозяйство следует держать в руках «размножением отчетности и всяких формальностей». Идеалом для него было государство в качестве «верховного распорядителя земельного фонда», которое раздавало бы эту землю частным лицам во временное владение. Витте в 1895 г. убеждал Николая II в том, что, если «в Англии класс чиновников должен только направлять частную деятельность», то в России «он должен принимать непосредственное участие во многих отраслях общественно-хозяйственной деятельности».
Любопытную запись читаем в дневнике А. А. Половцова от 19 ноября 1894 г. В разговоре с председателем Департамента государственной экономии Государственного совета Д. М. Сольским он критиковал финансовую политику Витте, ибо «столь широко проводимые им принципы безграничного вмешательства правительственных чиновников в мелочи частной промышленной деятельности и всякого рода предприимчивости убивают эту предприимчивость, делают невозможным сильное развитие труда, а с ним вместе и подъем экономического благосостояния. …Та ужасная чиновничья опека, под которой мы живем, есть не что иное, как государственный социализм, приносящий нередко плоды еще более горькие, чем социализм отдельных граждан». На что Сольский ответил: «Это правда, но социализм делает повсюду такие быстрые шаги вперед, что нам остается лишь подчиниться этому движению».
«Искусственность экономического развития в 1890-е годы заключалась прежде всего в необычайном попрании народной самодеятельности. Все нити народного хозяйства сходились в кабинет министра финансов: без его соизволения и даже указания ничего нельзя было предпринять. Власть и вмешательство чиновников становились в экономической жизни страны все более невыносимыми», – вспоминал позднее один из руководителей Совета съездов представителей промышленности и торговли В. В. Жуковский.
Но вернемся к теме национализации нерусских народов. Несомненно, последняя была смертельной угрозой для империи Романовых, и то, что они ее проморгали, не свидетельствует об избытке у них государственной мудрости. Но сама этническая пестрота и разнопородность их державы противилась русификации, о чем с замечательной точностью записал в дневнике 1911 г. В. О. Ключевский: «Противоречие в этнографическом составе Русск[ого] государства на западных европейских и восточных азиатских окраинах: там захвачены области и народности с культурой гораздо выше нашей, здесь – гораздо ниже; там мы не умеем сладить с покоренными, пото