есь подходят. Это создано русской революцией»[1996].
В действительности Советский Союз был государством унитарным, с характерной децентрализацией ряда функций управления, в нем не было полной централизации. Унитаризм конфедеративного СССР (по признаку свободы выхода республик из союза)[1997] определялся особой, по сути, диктаторской ролью КПСС в государстве. Диктатура, «ничем не ограниченная, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненная, непосредственно на насилие опирающаяся власть»[1998] применительно к национальным отношениям и федерализму (как и в других отношениях) означала, что «вся юридическая и фактическая конституция Советской республики строится на том, что партия все исправляет, назначает и строит по одному принципу»[1999].
Архитектоника постсоветского федерализма
Нынешняя архитектоника российского федерализма почти целиком досталась нам в наследство от 1920–1930-х годов. Распад СССР по существу мало что в ней изменил. По своей структуре постсоветский российский федерализм лишь приблизился к бывшему всесоюзному. На территории России, где перед революцией насчитывалось 48 губерний и областей, возникло 89 субъектов федерации (в 2003–2008 гг. их число сократилось до 83)[2000]. За «республикообразующими» нациями закреплено право на государственный суверенитет с Конституцией, парламентом и президентом. За остальными – право на усеченный национальный суверенитет с Уставом субъектов РФ и правом избирать губернаторов. Многие из субъектов федерации до 1917 года представляли собой уезды и волости. Их нынешняя «суверенность» выражается зачастую лишь в претензиях на послабления в несении общегосударственных тягот и на безвозмездную помощь (с другой точки зрения – «замаскированную дань»[2001]) со стороны Центра, иначе говоря, все того же «Старшего брата».
Из-за стремления создать наиболее благоприятные экономические условия для отсталых наций границы национально-территориальных образований, вопреки принципу самоопределения, расширялись за счет включения в их пределы очагов промышленности и районов с русским населением. Несмотря на это, большинство субъектов вплоть до наших дней не может обходиться самофинансированием, дотируется из общефедерального бюджета; полномочия оказываются для них «явно не карману»[2002]. В 1993 г. общая сумма субвенций составляла 296 млрд руб., кроме того, на покрытие расходов, превысивших доходы было истрачено 1302,6 млрд руб.[2003] Ситуация не менялась и в последующие годы[2004]. В 1996 г. доля собственных доходов в расходах в расчете на душу населения составляла: в Республике Северная Осетия – Алания – 35,7 %; в Республике Алтай – 29,4 %; в Республике Калмыкия – 27,2 %; в Усть-Ордынском Бурятском автономном округе – 25,9 %; в Республике Тыва – 23,4 %; в Республике Дагестан – 17,4 %, в Агинском Бурятском автономном округе – 17 %; в Корякском автономном округе – 15,3; в Чеченской Республике – 10,5 %; в Республике Ингушетия – 6,7 %[2005]. Представители некоторых российских национально-государственных образований хотели бы сохранить подобную практику и на будущее. Сначала надо преодолеть различия в уровнях экономики, в социальной сфере субъектов РФ, «а уже потом думать об их укрупнении», – таков, например, взгляд председателя парламента Ингушетии на эту проблему[2006].
Глубоко укоренившаяся в практике федеральных отношений традиция давать национальным образованиям особые привилегии в сравнении с другими субъектами федерации вызывает растущее недовольство «русских» областей и краев. Несмотря на это, нерусские национальные элиты пытаются как бы увековечить свои привилегии, «и если растут права областей, то лидеры республик стремятся повысить свои права еще сильнее»[2007]. В частности, они выступали против объединения российских регионов в ассоциации социально-экономического взаимодействия («Северо-Запад», «Центральная Россия», «Черноземье», «Северный Кавказ», «Большая Волга», «Большой Урал», «Сибирское соглашение», «Дальний Восток и Забайкалье»)[2008] и включения их глав в президиум правительства России. «Большинство субъектов-республик… против укрупнения, поскольку осуществление этой идеи создает де-факто новые республики, уже не на этнотерриториальной основе»[2009]. Похоже, эгоизмом национальных элит блокируется та самая брешь, через которую лежит дорога к реальному федерализму.
Ныне идеология национальной политики существенно разнится с идеологией советских времен: отброшен тезис о слиянии наций, дезавуированы концепции о «старшем брате» и «новой исторической общности», нет речи о нации, обязанной «выравнивать уровни». Поэтому правомерной становится постановка вопроса о том, что субъекты федерации должны существовать, если это отвечает интересам народов. Однако они должны функционировать в этнических границах и соразмерять свои расходы с собственными экономическими успехами. Необходимо менять основы сложившейся в годы советской власти национальной политики, которая не только позволяла наднациональному Центру «покупать лояльность национальных элит за счет постоянного “подкармливания” национальных регионов путем перераспределения национального дохода из русских территорий»[2010], но и создавала реальную возможность местным националистам заполучить совокупное большинство должностей в органах государственной власти и «командовать русскими, принимать такие решения, которые бы позволяли перераспределять значительную часть общефедерального бюджета в свою пользу»[2011]. Это значит, что совершенствование федерализма в России не может не предусматривать решение русского национального вопроса, освобождение от своеобразной русофобии, перенятой от революционных годов.
Этнический федерализм – неустойчивое государство
Ныне, когда сняты запреты на критику большевистской теории национального вопроса, все отчетливее выявляется ее эклектичность. В сущности, в теории были объединены деструктивные и несовместимые национал-нигилистские и национал-сепаратистские положения. Национальные движения рассматривались исключительно как союзник на пути к мировой революции. Поддерживалось все, что максимально дестабилизировало буржуазные режимы с целью установления пролетарской диктатуры. Наиболее соответствующим этой цели считался лозунг о праве наций на самоопределение вплоть до отделения. Программа решения национального вопроса на основе культурно-национальной автономии, не предполагающая перекройку государственных границ многонациональных государств, была отвергнута как нереволюционная и «националистическая»[2012].
С такими же целями с 1918 году был официально принят на вооружение федерализм как принцип государственного устройства и как способ разрешения национального вопроса в России и мировом масштабе. Принят он был сначала из сугубо тактических соображений для расшатывания буржуазных государств и вовсе не предполагал действительной федерализации. В дальнейшем временная мера превратилась в постоянную, а затем стала рассматриваться как едва ли не единственно возможная. Распад Союза ССР произошел при попытке наполнить федеративное устройство «реальным политическим и экономическим содержанием»[2013]. М. С. Горбачев утверждал в своем выступлении на I съезде народных депутатов РСФСР 23 мая 1990 года, что мы «не жили в Федерации… Мы должны еще пожить в ней, чтобы окончательно сделать выводы», призывал «возродить идею Ленина о союзе суверенных государств»[2014]. Б. Н. Ельцин начинал свое восхождение к президентской власти тоже с обещаний в ленинском духе, – «дать самостоятельность всем автономиям»[2015], заключить «конфедеративный договор внутри всей России», закрепить за субъектами такую долю самостоятельности, которую они могли бы «переварить»[2016]. Отвлекаясь от физиологии, он говорил: «Автономные республики, в частности, Татария, Башкирия, должны стать суверенными и получить статус союзных республик»[2017].
Призывы Ельцина пришлись по душе немалому числу теоретиков и практиков политического процесса, развивавших мысли о том, что «Россия может состояться… только как конфедеративный союз земель и народов», «конфедеративное устройство – это высшая цель и наиболее удачная форма федерации», и она «жизненно необходима как в целом для России, так и для всех ее субъектов»[2018]. В унисон с российскими конфедералистами выступали зарубежные «доброхоты» россиян, в частности, известный Збигнев Бжезинский. «Шансы России на будущее развитие улучшились бы, – внушал он по радио “Свободная Европа” 15 сентября 1998 года, – если бы Россия как федерация состояла из трех основных частей: Европейской России, Центральной России и Дальневосточной России. При такой конфедеративной организации отдельные регионы могли бы гораздо лучше развивать региональные торговые связи с окружающими торговыми зонами, нежели при сопутствующей системе»