Уже 3 февраля 1933 года, на другой день после сформирования фашистского правительства «национальной концентрации», Гитлер заявил на совещании командования рейхсвера, что его первейшей целью являются воссоздание мощных вооруженных сил, отвоевание новых рынков сбыта, захват нового жизненного пространства на Востоке и его беспощадная германизация[486]. Это означало, что в ранг государственной политики страны, которая занимала второе место в капиталистическом мире по индустриальной мощи, возводились цели, давно известные советской и мировой общественности по устным и печатным выступлениям руководителей нацистской партии.
Выдвижение истории и патриотизма на острие политики
Осознание неизбежности войны заставило руководство Союза ССР пересмотреть свои прежние взгляды на роль исторической дисциплины в школьном и вузовском образовании. Было признано необходимым использовать ее как мощное средство целенаправленного формирования общественного исторического сознания и воспитания патриотических чувств. С марта 1933 года работала комиссия при Наркомпросе РСФСР по написанию нового учебника по истории России и СССР. Первые опыты оказались неудачными. Учебники писались в духе худших традиций национал-нигилистской школы М. Н. Покровского[487]. Через год, 8 марта 1934 года, на совещании историков уже открыто говорилось о необходимости разрыва с «социологизаторством» и возвращении к преподаванию так называемой прагматической истории. «Нам нужен большевистский Иловайский»[488], – прозвучало на этом совещании. Д. И. Иловайский (1832–1920) был представителем консервативно-охранительного направления в дореволюционной историографии и публицистике и автором популярных учебников по истории для гимназий, широко издаваемых с 1860-х годов.
20 марта 1934 года вопрос об учебнике по истории стал предметом обсуждения на расширенном заседании Политбюро. Подготовленные учебники для средней школы были забракованы. «Что это такое? – спрашивал И. В. Сталин. – “Эпоха феодализма”, “эпоха промышленного капитализма”, “эпоха формаций” – все эпохи и нет фактов, нет событий, нет людей, нет конкретных сведений, ни имен, ни названий, ни самого содержания. Это никуда не годится… Нам нужны учебники с фактами, событиями и именами. История должна быть историей. Нужны учебники Древнего мира, Средних веков, нового времени, истории СССР, истории колониальных и угнетенных народов». В ходе заседания был сформулирован важный тезис о роли русского народа в отечественной истории. А. С. Бубнов решил уточнить, какой учебник нужен: «История СССР» или «История народов России». Сталин уточнил: «История СССР. Русский народ в прошлом собирал другие народы. К такому же собирательству он приступил и сейчас»[489]. В этой же связи он заявил, что схема Покровского – не марксистская схема, и вся беда пошла от времен влияния Покровского[490]. Фактически в выступлении И. В. Сталина 20 марта 1934 года роль русского народа в строительстве государства определялась как ведущая (государствообразующая) на протяжении всей его истории, и в дореволюционное, и в советское время. По итогам обсуждения были сформированы и утверждены авторские группы по написанию новых учебников по истории[491].
В 1934–1937 годах прошел конкурс на составление лучшего учебника по истории СССР. В его ходе отразилось столкновение национально-русской и национал-нигилистской позиций. Член конкурсной комиссии Бухарин полагал, что учебник должен содержать описание вековой русской отсталости и «тюрьмы народов». Этапы становления Руси – принятие христианства, собирание русских земель, воссоединение Малороссии с Россией – предлагал рассматривать с нигилистических позиций. В проекте учебника, подготовленного группой И. И. Минца, все события делились на революционные и контрреволюционные. Контрреволюционерами были представлены, например, Минин и Пожарский. Воссоединение Малороссии с Россией объявлялось порабощением «украинского народа», а Богдан Хмельницкий изображался реакционером и предателем[492].
Не дожидаясь итогов конкурса, СНК СССР и ЦК ВКП(б) приняли 15 мая 1934 года известное постановление «О преподавании гражданской истории в школах СССР»[493]. В нем содержались указания о подготовке к июню 1935 года новых учебников по истории, о восстановлении с сентября 1934 года исторических факультетов в ЛГУ и МГУ. (Как ни странно, Московский университет получил имя М. Н. Покровского и носил его до тех пор, пока не обнаружилось более достойное – М. В. Ломоносова, присвоенное университету в мае 1940 года[494].) 9 июня 1934 года ЦК ВКП(б) принял постановление о введении элементарного курса всеобщей истории и истории СССР в начальной и неполной средней школе.
В конце мая 1934 года «Правда» опубликовала статью Г. Васильковского «Высший закон жизни»[495], которая открывала пропагандистскую кампанию по утверждению реабилитированного патриотизма в его новом значении. 9 июня в «Правде» появилась передовая статья «За родину!», возводившая понятия родины и патриотизма в ранг высших общественных ценностей. Советский патриотизм, «любовь и преданность своей родине» определялись в ней как высшая доблесть советского человека. Честь и слава, мощь и благосостояние Советского Союза провозглашались высшим законом жизни патриотов[496].
В этом же номере газеты опубликовано принятое днем ранее «Постановление ЦИК Союза ССР “О дополнении положения о контрреволюционных и особо для Союза ССР опасных преступлениях против порядка управления статьями об измене родине”». Новые статьи гласили:
«1–1. Измена родине, то есть действия, совершаемые гражданами Союза ССР в ущерб военной мощи Союза ССР, его государственной независимости или неприкосновенности его территории, как то – шпионаж, выдача военной или государственной тайны, переход на сторону врага, бегство или перелет за границу – караются высшей мерой уголовного наказания – расстрелом с конфискацией всего имущества, а при смягчающих обстоятельствах – лишением свободы на срок 10 лет с конфискацией всего имущества.
1–2. Те же преступления, совершаемые военнослужащими, караются высшей мерой уголовного наказания – расстрелом с конфискацией всего имущества»[497].
Закон об измене родине от 8 июня 1934 года предписывалось чтить всем советским людям. Иного выбора им не предоставлялось. Закон предусматривал коллективную ответственность. Уголовному наказанию подлежали не только военнослужащие, непосредственно виновные в преступлении, но и члены их семьей. Члены семей, способствовавшие измене, знавшие о ней, но не доведшие это до сведения властей, – наказывались лишением свободы от 5 до 10 лет. Не ведавшие же об измене члены семьи подлежали лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Сибири на пять лет[498].
Слово «родина», возвращенное к жизни в СССР в 1934 году и впервые напечатанное в «Правде» в передовой статье, привлекло к себе внимание едва ли не большее, чем расстрельные статьи положения о государственных преступлениях, в которых оно также фигурировало. Слово символизировало начало нового этапа во взаимоотношениях советской власти и советского общества. Власть давала знать, что перестает считать Союз ССР отечеством исключительно мирового пролетариата и признает его прежде всего отечеством живущих здесь людей. Для народов СССР слово это стало добрым предзнаменованием, означавшим если не отказ, то хотя бы некоторое отступление властвующего режима от революционного утопизма и авантюризма. Передовица «Правды» вселяла надежду на то, что правящие круги впредь в своей внутренней и внешней политике станут руководствоваться национальными интересами русского и объединенных с ним других народов страны.
Оппоненты тогдашней ВКП(б) – изгнанные за границу меньшевики и троцкисты и их сторонники внутри СССР – появление слова «родина» в лексиконе большевиков расценили как лишнее доказательство контрреволюционного перерождения сталинского режима. Меньшевистский журнал «Социалистический вестник» (издавался в Берлине с 1921 г.) в номере от 25 июня 1934 года откликнулся на событие в СССР собственной передовицей. Ее заголовок повторял название правдинской статьи, но был приведен в кавычках. Уже одно это могло выражать сложную гамму чувств авторов журнала: изумленное непонимание, сожаление, неприятие, осуждение.
Авторы отклика были, конечно, правы, утверждая, что новый призыв большевиков есть свидетельство «лихорадочной предвоенной атмосферы, в которой уже живет весь мир», и руководители СССР в этих условиях решили прибегнуть к крайнему средству – замене ставшего уже традиционным для большевиков «социалистического отечества» давно сданной в архив «родиной». Слова и лозунги социально-политического словаря, опять же во многом верно отмечал орган меньшевиков, «имеют помимо своего логического и вещного смысла – эмоционально-психологический. Этот смысл неразрывно срастается с ним в ходе их исторического развития, в процессе того применения и использования, которое выпадает на их долю, как идеологических орудий в отнюдь не идеологической борьбе групп, классов, наций, государств, и его не могут вытравить никакие, логически самые безупречные комментарии. В массовом восприятии они вопреки всем комментариям сохраняют вполне определенное эмоционально-психологическое звучание, и только на это звучание могут рассчитывать те, кто бросает их в массы»