[652]. Так заканчивался длительный период советской власти, в течение которого какие-либо положительные оценки и проявления русскости в СССР официально осуждались как царский «великодержавный шовинизм»[653].
Для чего понадобился «старший брат»
В конце 1937 года была изобретена чрезвычайно удачная в пропагандистском отношении концепция, объяснявшая место русского народа в советской семье народов[654]. К прежним титулам русского народа – «великий», «первый среди равных» – добавлялся новый: «старший брат». В предпоследний день года в «Ленинградской правде» была помещена статья А. Садовского «Старший среди равных». В ней говорилось: «Когда русский народ поднялся во весь рост, свободолюбивый, талантливый, мужественный, справедливый, как всякий народ, несущий на своих знаменах свободу, он по-братски был признан первым другими народами СССР. Так братья, равные в дружной семье, отдают первенство старшему»[655]. Концепция «русского народа как старшего брата» нашла выражение в брошюре Б. М. Волина «Великий русский народ», выпущенной в свет в августе 1938 года. В ней утверждалось: «Народы СССР гордятся своим старшим собратом, первым среди равных в братской семье народов – русским народом»[656].
Создание и закрепление за русским народом образа «старшего брата» произошло, вероятно, не без влияния книги Анри Барбюса «Сталин», широко разошедшейся по стране в 1936 году. Знаменитый писатель обожествлял Ленина и Сталина – вождей «всех лучших людей земного шара». Он уверял, что лучшее в судьбе каждого находится в руках «человека с головой ученого, с лицом рабочего, в одежде простого солдата», который по ночам «бодрствует за всех и работает». Ему казалось также, «что тот, кто лежит в мавзолее посреди пустынной ночной площади», тоже «бодрствует надо всеми… он – отец и старший брат, действительно склонявшийся надо всеми»[657]. Какой, однако, прок от усопшего старшего брата для рядового прагматика и материалиста? К здравствующему русскому народу подобное выражение подходило куда как больше, да и многие в СССР желали именно такого отношения великого народа к своим «собратьям».
Новая составляющая концепции об исторической роли русского народа («старший брат») понадобилась, скорее всего, для новой трактовки старой задачи о ликвидации фактического неравенства наций. В 1920-е годы это решение трактовалось с явно русофобской прямолинейностью. «Одно из драгоценнейших прав отсталых наций в Советском Союзе, – говорилось в книге Г. С. Гурвича «Основы Советской Конституции», – есть их право на активную помощь, и праву этому соответствует обязанность “державной нации” оказать помощь, которая есть только возвращение долга»[658]. Державная русская нация для удобства взимания с нее долга из числа субъектов федерации была просто-напросто исключена, ресурсами РСФСР и русского народа бесконтрольно распоряжался наднациональный союзный Центр.
Новое титулование народа позволяло, по существу, дезавуировать заявления об окончательном разрешении национального вопроса, с которыми поспешили в очередной раз выступить «леваки» из тогдашнего партийного руководства. Однако они не предусмотрели, что заявления такого рода вели к нежелательным практическим последствиям. К примеру, председатель СНК РСФСР Д. Е. Сулимов заявлял: «Автономные республики и области (РСФСР) в своем культурном и хозяйственном развитии достигли такого уровня, когда смело можно говорить, что они в исключительно короткий срок прошли огромный путь хозяйственного и культурного возрождения и догнали основные русские районы и области. Не случайно Татария, Башкирия, Кабардино-Балкария одними из первых награждены высшей наградой нашей страны – орденом Ленина»[659]. Это означало, что дальнейшая помощь русского народа отсталым народам и регионам не требовалась. В интересах же соблазненных «приманкой русофобства»[660] «отставших» народов было продолжение политики ликвидации «остатков» национального неравенства.
Перспектива, вырисовывавшаяся в свете заявления Сулимова, вызвала целый хор протестующих голосов. С. М. Диманштейн, к примеру, писал в своей книге «За ленинско-сталинский интернационализм»: «В области окончательного разрешения всех вопросов, связанных с ликвидацией остатков национального неравенства, предстоит еще колоссальная работа, в которую должны привлекаться широкие массы как самих бывших угнетенных национальностей, так и тех народов, которые находятся на более передовых позициях»[661]. В 1938 году этот же вывод обосновывался и во влиятельном теоретическом журнале: «Несмотря на колоссальные успехи национальных республик в деле изживания былой отсталости, все же нельзя еще говорить о полной ликвидации всяких элементов фактического экономического и культурного неравенства. Вследствие этого остаются в силе и особые задачи ленинско-сталинской национальной политики, связанные с вопросом ликвидации этого неравенства на основе нового, несравненно более высокого уровня, достигнутого передовыми частями нашего Союза»[662].
Это означало, что время отказываться от курса на выравнивание уровней экономического развития и от помощи передовых народов отстающим собратьям, от курса Х съезда партии еще не пришло. В частности (точнее, в первую очередь), русский народ еще должен был проявить себя в решении «особых задач» национальной политики. Иначе говоря, донорскую роль, которую играл до этого русский народ, надо было пролонгировать. Но, поскольку требовать от него помощи, как в 1920-е годы, по долгу бывшей угнетающей нации в конце 1930-х годов, было уже невозможно (это опрокидывало обнародованные ранее Сталиным выводы о преодолении недоверия между народами и победе дружбы), русский народ к своим званиям «великого» и «первого среди равных» получил еще и «старшего брата» в придачу. В обязанности последнего, как известно, входит и помощь младшим братьям. Именно на эту функцию и обращалось внимание в передовой статье газеты «Правда» от 14 февраля 1938 года. «В этой братской семье народов русский народ – старший среди равных», – говорилось в ней. Однако практически это предлагалось понимать так, что «свое положение ведущего в семье равных советских республик русский народ использовал прежде всего, чтобы помочь подняться, расправиться, развиться тем народам, которых наиболее угнетало царское правительство, которые всего больше отстали в экономическом и культурном развитии»[663]. Таким образом, обозначившаяся было коллизия в экономических отношениях между «братьями» разрешилась в пользу продолжения помощи со стороны «старшего брата».
Из этого следует, что Конституция 1936 года не стала окончательным шагом в решении национального вопроса. Порочная практика прошлого, когда национальный вопрос решался, в основном, за счет крупнейшей республики – РСФСР, преодолена не была. Титулование «старший брат» должно было психологически компенсировать исполнение обременительной обязанности. Нехитрым приемом предписанная ранее расплата по историческим долгам сравнивалась с отношениями в семье, где старшие братья трогательно заботятся о младших. Концепция «старшего брата» естественным образом дополнялась мифологемой «младшего брата», психологический комплекс которого проявляется в том, что он по праву слабого и избалованного требует от старшего удовлетворения всех своих потребностей и прихотей и в то же время постоянно упрекает его в том, что он старший[664].
В описании отношений между народами СССР с середины 1930-х годов в прессе и литературе присутствовала изрядная доля демагогической риторики и ложного пафоса, неспособных отразить сложнейшие жизненные противоречия. Образчиком нового языка в этом смысле может служить, например, помещенная в «Правде» от 4 декабря 1936 года статья о дружбе народов. В ней можно обнаружить все штампы, характерные для публицистической и научной прозы 1930–1950-х годов[665]. Изображение отношений в духе этакой заздравности и беспроблемности (дескать, нет для дружбы преград, помимо созданных и создаваемых врагами народа и национал-уклонистами), навязчивая фиксация общественного сознания на бескорыстности помощи и взаимопомощи, на возможности, опираясь на поддержку «брата» и мудрость Сталина, легко разрешить все внутренние и мировые проблемы не могли не породить новых издержек и лицемерия в межнациональных отношениях.
Действительно, трудно поверить в успех способа национального освобождения народов Востока, который был предложен первым секретарем ЦК КП Узбекистана на XVIII съезде партии. «Узбекский народ, – говорил У. Ю. Юсупов, – опираясь на помощь великого русского народа… может показать на своем примере всем угнетенным народам Востока, что если хочешь освободиться, – иди за красной Москвой, иди за великим Сталиным, иди за русским народом, и тогда будет обеспечен успех»[666].
Вместе с тем, по нашим наблюдениям, штамп «старший брат» по отношению к русскому народу до начала Отечественной войны использовался редко. В выступлениях Сталина он не употреблялся. Для обозначения функциональной роли, выражаемой этим понятием, ему было достаточно термина «интернационализм» и других простых и привычных слов. Так, в беседе с А. М. Коллонтай, состоявшейся в ноябре 1939 года, говоря о перевооружении армии, о роли тыла в войне, о предстоящих испытаниях, Сталин особо подчеркнул: «Все это ляжет на плечи русского народа. Ибо русский народ – великий народ. Русский народ – это добрый народ. У русского народа – ясный ум. Он как бы рожден помогать другим нациям. Русскому народу присуща великая смелость, особенно в трудные времена, в опасные времена. Он инициативен. У него – стойкий характер. Он мечтательный народ. У него есть цель. Потому ему и тяжелее, чем другим нациям. На него можно положиться в любую беду. Русский народ – неодолим, неисчерпаем»