. Все это в полной мере учитывалось и для сплочения единого советского народа во второй половине 1930-х годов. Историко-патриотические чувства советских людей формировались учебными пособиями, кинофильмами, спектаклями, музейными экспозициями и выставками, литературными произведениями – всеми средствами науки, литературы и искусства. В результате народ не только все больше стремился к познанию и осмыслению прошлого, но и проникался готовностью к вооруженной защите Отечества. «Мы уже давно, товарищи, фронтовые солдаты… и мы должны поступать, как на войне», – передавал атмосферу того времени актер Н. Охлопков. Всматриваться в прошлое, по его словам, было необходимо, чтобы «различать шквалы народного гнева против угнетателей и бури народной любви к своей отчизне, к свободе»[732].
В ходе кампании по пересмотру истории переоценивались взаимоотношения русского народа с народами, вошедшими в состав Советского Союза, и с народами соседних государств. Еще в 1931 году И. В. Сталин заявлял, что «старую Россию» на протяжении всей ее истории будто бы «непрерывно били» (и монгольские ханы, и турецкие беи, и шведские феодалы, и польско-литовские паны, и англо-французские капиталисты, и японские бароны)[733], но уже с 1934 года история все той же России становится чередой блестящих побед и самоотверженной борьбой за них. Если до 1930-х годов Российская империя официально признавалась «тюрьмой народов», а активная завоевательная политика Российского государства осуждалась как «колониальная», то в «Кратком курсе истории СССР» при освещении истории взаимоотношений России с вошедшими в ее состав нерусскими народами утверждалась мысль о цивилизаторской роли Русского государства, способствовавшего преодолению вековой отсталости многих наций и народностей, подчеркивалось, что «передовые люди» окраинных народов всегда стремились к объединению с Россией. В этом отношении Советский Союз выглядел преемником России, что позволило многим исследователям говорить о восстановлении националистических, «имперско-русских» традиций, еще недавно (в 1920-е годы) называвшихся «великорусским шовинизмом». Существенно трансформировался идеал исторического деятеля, находившегося в центре внимания и профессиональных исследований, и художественно-исторической литературы. Если в 1920-е годы ее главным героем был революционер, вождь народных масс, декабрист, рабочий на баррикадах, то в 1930–1940-е годы, когда революционная тема осталась, но несколько отодвинулась на второй план, важнейшими, «сюжетообразующими» стали образы государственных деятелей и защитников страны. Иногда эти две роли соединялись в одной личности (Петр I, Иван Грозный, Александр Невский, Дмитрий Донской), иногда оставалась одна из них – военная (А. В. Суворов, М. И. Кутузов, П. А. Багратион). В ряде художественных произведений «без главного героя» повествование было построено на изображении многих солдат и матросов, благодаря чему в сознании читателя формировался собирательный образ мужественного и самоотверженного русского воина, который и был в данном случае главным героем («Цусима», «Севастопольская страда», «Порт-Артур»)[734].
Как патриотизм отделяли от «кузьма-крючковщины»
Искренние приверженцы пролетарского интернационализма, вернее, его левацко-радикального понимания как социалистического космополитизма (по терминологии 1920-х годов[735]), воспринимали вполне обозначившуюся тенденцию отхода от «принципов коммунизма» в национальном вопросе как пагубную идеологическую и политическую ошибку. Литературовед В. Блюм, влиятельный консультант драмсекции Союза советских писателей, и в начале 1939 года оставался при убеждении, что основные постулаты Покровского должны быть сохранены при оценке художественных произведений. Усмотрев в пьесе В. Соколовой «Илья Муромец» перекличку с современностью, «своеобразное выражение идеи народного антифашистского фронта», он одобрительно заключил: «И пусть здесь политика откинута в прошлое – в историческом искусстве (М. Н. Покровский был не прав, когда санкционировал это как метод науки истории) это дело законное и необходимое»[736]. Вызванный на беседу в отдел ЦК партии, Блюм пытался показать консультанту отдела порочность замысла и идеи кинокартин «Александр Невский» и «Петр Первый», оперы «Иван Сусанин», пьесы «Богдан Хмельницкий», поскольку они искаженно освещают исторические события, подделывают их под лицо современности. Пропаганда советского патриотизма в искусстве, по мнению Блюма, сплошь и рядом подменялась пропагандой расизма и национализма в ущерб интернационализму. Блюм не видел ничего прогрессивного в объединении Украины с Россией: Украина, освободившись от угнетения ее Польшей, попала под иго царской России, только и всего. Образ Хмельницкого, по мнению Блюма, нельзя было показывать с положительной стороны, поскольку действительный Хмельницкий подавлял крестьянские восстания и являлся организатором еврейских погромов. Блюм выражал недоумение – почему сейчас так много идет разговоров о силе русского оружия в прошлом, которое служило средством закабаления и угнетения других народов[737]. Не получив поддержки в ЦК партии, В. Блюм продолжал публично утверждать, что пьесу «Богдан Хмельницкий» А. Корнейчука охотно рекомендовал бы самый реакционный министр народного просвещения Николая II А. Шварц; что Пуришкевич, Гучков и Милюков облобызали бы авторов пьесы «Ключи Берлина», «глумливо отзывался» о Сергее Эйзенштейне. «Это переходит уже в политическое хулиганство», – писала «Литературная газета»[738].
31 января 1939 года В. Блюм прочитал в «Правде» сообщение о возможном советско-германском сближении и увидел в этом проявление «мудрой и подлинно интернациональной» сталинской внешней политики. В письме, написанном по этому случаю самому Сталину, литературовед обращал внимание на «нездоровое течение в советско-патриотических настроениях», находящееся «в вопиющем противоречии» с теорией по национальному вопросу. Надо было, как полагал Блюм, положить конец искажениям характера социалистического патриотизма, «который иногда и кое-где начинает у нас получать все черты расового национализма»; прекратить погоню «за “нашими” героями в минувших веках»; осудить антигерманскую и антипольскую направленность фильма «Александр Невский», оперы «Жизнь за царя», пьесы «Богдан Хмельницкий»; приструнить «новоявленных “немцеедов”, “полякоедов”, “японоедов” и т. п. рыцарей уродливого якобы социалистического расизма!», которые «не могут понять, что бить врага – фашиста мы будем отнюдь не его оружием (расизм), а оружием гораздо лучшим – интернациональным социализмом»[739].
Огульная критика, стремление опорочить чуть ли не всякое произведение на патриотическую советскую и историческую тему, случаи издевательства над ними, как якобы олицетворением квасного патриотизма, «кузьма-крючковщины», видимо, проявлялись не столь уж редко[740]. И. Эренбурга, например, по свидетельству М. Кольцова, «приводила в ярость популяризация истории русского народа. В этом он видел проявление реакционного шовинизма: “Александра Невского уже произвели в большевики, теперь очередь за святым Сергием Радонежским и Серафимом Саровским – это производит за границей отвратительное впечатление”»[741].
Как верно отмечалось в одной из газет, «под шумок дискуссии пытались брать реванш последыши вульгарной социологии», для которых Александр Невский был лишь «созвучный феодал»; Богдан Хмельницкий – лишь «представитель феодальной верхушки»; Петр I – царь, и только; Пушкин – царский придворный, которого следовало бы изображать не иначе как в камер-юнкерском мундире.
Приходилось урезонивать ретивых приверженцев социалистического космополитизма, напоминать, что отношение большевиков к патриотизму «сейчас, когда мы обрели свою родину, далеко не таково, как во времена Кузьмы Крючкова, когда ленинцы стояли на пораженческих позициях»[742].
Под «кузьма-крючковщиной» имелась в виду пропагандистская кампания, прославлявшая донского казака К. Ф. Крючкова (1890–1919) как народного героя мировой войны и обладателя первого за время войны Георгиевского креста. В августе 1939 года было выпущено специальное постановление ЦК ВКП(б), осуждающее «вредные тенденции огульного охаивания патриотических произведений… под флагом борьбы с пресловутой “кузьма-крючковщиной” либо под флагом “высоких эстетических требований”»[743].
Пик активности критиков фильма «Александр Невский» и других патриотических произведений, сопровождавшейся навешиванием ярлыка «кузма-крючковщина» (А. С. Гурвич[744] и др.), пришелся на апрель 1939 г., но уже к осени, после выхода в свет в августе статьи в журнале «Большевик» с отповедью нападкам на фильм, она была нейтрализована[745].
Итоги войны с Финляндией еще раз высветили «отрицательные моменты» в подготовке Красной Армии к современной войне. В докладе начальника Главного политуправления РККА Л. З. Мехлиса отмечалось: «Слабо изучается военная история, в особенности русская. У нас неправильное охаивание старой армии, а между тем мы имели таких замечательных генералов царской армии, как Суворов, Кутузов, Багратион, которые останутся всегда в памяти народа как великие русские полководцы и которых чтит Красная Армия, унаследовавшая лучшие боевые традиции русского солдата. Эти выдающиеся полководцы забыты, их военное искусство не показано в литературе и остается неизвестным командному составу… Все это приводит к игнорированию исторического конкретного опыта, а между тем самый лучший учитель – это история»