. К нашим дням положительную реакцию Сталина на видения арабского митрополита, точно так же как и его поездку в октябре 1941 года с покаянием к святой блаженной старице Матроне Московской, ставят под сомнение и относят к разряду сказок, рожденных глубокой верой народа в чудесное избавление СССР от гибельной военной напасти. «Самое же главное чудо сороковых годов, – пишет известный светский и церковный ученый А. В. Кураев, – очевидно и неоспоримо: наша Родина выстояла и победила». Соглашаясь с маршалом Д. Т. Язовым, добавляет: «Войну выиграли безбожники, но с помощью Божьей»[976].
Границы отступления в духе «националистического нэпа»
Любовь к Родине, ненависть к врагу, вера в победу, патриотизм и героизм советского народа были ведущими темами произведений литературы и искусства. Советская литература еще до начала Великой Отечественной войны, по словам А. Н. Толстого, «от пафоса космополитизма пришла к Родине». Война многократно усилила эту патриотическую тенденцию в публицистике и всей художественной культуре. Публицистика А. Н. Толстого, М. А. Шолохова и И. Г. Эренбурга, лирика К. М. Симонова, А. А. Суркова и А. Т. Твардовского, симфонии С. С. Прокофьева и Д. Д. Шостаковича, песни А. В. Александрова, Б. А. Мокроусова и В. П. Соловьева-Седого, картины С. В. Герасимова, А. А. Дейнеки поднимали моральный дух советских граждан, развивали чувство национальной гордости, укрепляли настроенность на победу.
Воспитание у советских людей чувства ненависти и мести средствами публицистики, кино, всей системой политико-воспитательной работы, особенно поощряемое на первых этапах войны, выражалось в призывах: «Смерть немецким оккупантам!», «Убей немца!». Ненависть к врагу воспитывалась целенаправленно. Писатель-фронтовик Даниил Гранин в этой связи говорил: «Мы встретили войну безоружными не только в смысле оружия, мы морально были безоружны… Немцы были нашими, казалось бы, союзниками, Германия казалась ближе, чем Англия, Франция, тем более – Америка. И, когда началась война, мы должны были стрелять в немцев, к чему не были готовы морально, а они были готовы – потому что пришли в дикую Россию, где жили недочеловеки, низшая раса, которую можно было уничтожать. Я помню первого пленного – это был младший офицер. Мы говорили ему, что мы братья, напоминали имена Карла Либкнехта, Розы Люксембург, Эрнста Тельмана… Нам было очень трудно найти в себе ненависть, но немцы очень быстро нам в этом помогли – они вешали, убивали, сжигали деревню за деревней. Но пока мы не возненавидели по-настоящему, не могла начаться настоящая война»[977].
Проводя работу по воспитанию ненависти к фашизму, советские пропагандисты всеми средствами нагнетали критически-негативную характеристику германского государства и его армии. И, напротив, побуждая граждан СССР защищать его от врага, усиливали апологетику советского общества, выделяли и поддерживали достоинства его защитников, замалчивали недостатки. Однако нагнетание ненависти имело свои пределы. На заключительном этапе была дана установка на сдерживание крайностей с тем, чтобы ненависть к врагу не вылилась во всеобщую слепую ярость ко всему немецкому народу[978]. И действительно, уравнять воинов-освободителей с фашистской ордой было невозможно. В Германию пришли бойцы, видевшие катастрофические последствия нацистской оккупации в СССР. На своем пути они постоянно наблюдали картины разрушенных городов, сожженных деревень, забитых трупами колодцев и других неслыханных злодеяний захватчиков на советской земле. «Германия подвергалась не только военному разгрому. Она была отдана на милость победного войска. И народ Германии мог бы пострадать еще больше, если бы не русский национальный характер – незлобивость, немстительность, чадолюбие, сердечность, отсутствие чувства превосходства, остатки религиозного и интернационалистического сознания в самой толще солдатской массы. Германию в 45-м году пощадил природный гуманизм русского солдата…»[979] «При любом отношении к социализму невозможно опровергнуть тот факт, что он не провозглашал национальной исключительности, не ставил соседние народы рангом ниже, не взывал к темным инстинктам крови, не порождал спесивого высокомерия»[980].
Имело свои границы и отступление в СССР в духе «националистического нэпа». В период с 29 мая по 8 июля 1944 года в ЦК ВКП(б) прошло совещание историков, на котором осуждались крайности, идущие как по линии очернения прошлого русского народа, преуменьшения его роли в мировой истории (А. М. Панкратова, М. В. Нечкина, Н. Л. Рубинштейн и др.), так и по линии сползания на позиции «великодержавного шовинизма» и «квасного патриотизма» (X. Г. Аджемян, Б. Д. Греков, А. В. Ефимов, Е. В. Тарле и др.)[981]. В одном из проектов постановления по итогам совещания отмечалось, что в работах «ряда историков, особенно – Яковлева и Тарле, проявляются настроения великодержавного шовинизма, обнаруживаются попытки пересмотреть марксистско-ленинское понимание русской истории, оправдать и приукрасить реакционную политику царского самодержавия, противопоставить русский народ другим народам нашей страны». А. И. Яковлев на заседании 7 января 1944 г. в Наркомпросе высказал смелую мысль: «Мне представляется необходимым выдвинуть на первый план мотив русского национализма. Мы очень уважаем народности, вошедшие в наш Союз, относимся к ним любовно. Но русскую историю делал русский народ. И мне кажется, что всякий учебник о России должен быть построен на этом лейтмотиве… Этот мотив национального развития, который так блистательно проходит через курс истории Соловьева, Ключевского, должен быть передан всякому составителю учебника… Мы, русские, хотим истории русского народа, истории русских учреждений, в русских условиях». Это заявление было осуждено как «явное проявление великодержавного пренебрежительного отношения к нерусским народам»[982]. Были отвергнуты предложения о включении в число исторических героев А. А. Брусилова, А. М. Горчакова, А. П. Ермолова, М. И. Драгомирова, К. П. Кауфмана, М. Д. Скобелева, М. Г. Черняева и других выдающихся военных и государственных деятелей дореволюционной России.
Характерно, что совещание в ЦК не было завершено полагающимся в таких случаях постановлением ЦК. Жданову, готовившему такой документ, не удалось предложить документ, который так или иначе предусматривал бы усиление мотива русского национализма в дореволюционной истории и современном советском обществе и государстве. Это означало, что позицию Жданова в данном случае Сталин не поддержал.
Еще более жестким было осуждение «националистических проявлений» в ряде советских республик. 31 января 1944 года Сталин принял личное участие в обсуждении киноповести А. П. Довженко «Украина в огне». Он осудил повесть за то, что в ней «ревизуется ленинизм», «нет ни одного слова о Ленине», не разоблачаются петлюровцы и другие предатели украинского народа, изображается, будто колхозный строй убил в людях национальную гордость, в то время как «именно советская власть и большевистская партия свято хранят исторические традиции и богатое культурное наследство украинского народа и всех народов СССР и высоко подняли их национальное самосознание». Сталин негодующе заметил: «Если судить о войне по киноповести Довженко, то в Отечественной войне не участвуют представители всех народов СССР, в ней участвуют только украинцы». Заключение было суровым: повесть является «ярким проявлением национализма, узкой национальной ограниченности». Берия посоветовал заслуженному деятелю искусств УССР: «А теперь… исчезай, вроде бы нет и не было тебя». 12 февраля 1944 года Политбюро КП(б)У приняло решение, в соответствии с которым А. П. Довженко сняли со всех занимаемых должностей как в государственных учреждениях, так и в общественных организациях. 21 февраля 1944 года он был исключен из Всеславянского Комитета[983].
9 августа 1944 года ЦК ВКП(б) принял постановление, осуждающее республиканскую газету «Красная Татария» за принижение роли Красной Армии в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками и «преклонение перед военной мощью, техникой и культурой буржуазных стран». Татарскому обкому партии предлагалось устранить «серьезные недостатки и ошибки националистического характера в освещении истории Татарии (приукрашивание Золотой Орды, популяризация ханско-феодального эпоса об Идегее)»[984]. 27 января 1945 года аналогичное внушение было сделано руководству Башкирской партийной организации. Здесь тоже обнаружились серьезные идеологические просчеты: «В подготовленных к печати “Очерках по истории Башкирии”, в литературных произведениях “Идукай и Мурадым”, “Эпос о богатырях” не проводятся разграничения между подлинными национально-освободительными движениями башкирского народа и разбойничьими набегами башкирских феодалов на соседние народы, недостаточно показывается угнетение трудящихся башкир татарскими и башкирскими феодалами, идеализируется патриархально-феодальное прошлое башкир. В пьесе “Кахым-Туря” извращается история участия башкир в Отечественной войне 1812 года, противопоставляются друг другу русские и башкирские воины»[985]. Формулировки были ужесточены на Х пленуме правления Союза советских писателей (17 мая 1945 г.). Здесь уже говорили, что в Татарии «поднимали на щит ханско-феодальный эпос об Идегее и делали Золотую Орду передовым государством своего времени», нечто подобное произошло и в Башкирии с эпосом Карасахал, там тоже «извратили историю и впали в идеализацию патриархально-феодального прошлого»