С чисто академической точки зрения представления о стадиальности развития языка оспаривали крупные ученые В. В. Виноградов, А. А. Реформатский и др. С позиций марризма, они продолжали «отжившие свой век традиции дореволюционной либерально-буржуазной лингвистики». Ситуация в языкознании по настоянию первого секретаря ЦК КП Грузии К. Н. Чарквиани была обрисована в письме Сталину, направленному грузинским академиком А. С. Чикобавой в марте 1950 года. Большое значение имела и поддержка ученого со стороны такого «лингвиста», как Л. П. Берия.
Личные беседы Сталина с приглашенным в Москву Чикобавой укрепили его в необходимости пересмотреть господствующую в стране языковедческую теорию. Маленков беседовал по этим вопросам с академиком В. В. Виноградовым. По предложению Сталина Чикобава подготовил статью по проблемам языкознания для «Правды». 9 мая 1950 года она была опубликована «в порядке обсуждения»[1303]. В ней говорилось о необходимости пересмотра общелингвистических построений Марра, без которого «невозможна разработка системы советской лингвистики». Марристов это требование поразило. Некоторые считали его выходкой сошедшего с ума языковеда. Марристы опровергали Чикобаву до 20 июня 1950 года, пока в «Правде» не появилась статья Сталина «Относительно марксизма в языкознании». 11 и 28 июля последовало ее продолжение. Позднее эти публикации издавались в брошюре «Марксизм и вопросы языкознания».
Сталин решительно отверг утверждения о том, что краеугольные положения теории Н. Я. Марра («язык есть надстройка над базисом», «классовый характер языка», «стадиальность развития языка») являются марксистскими. С этого времени Марр стал восприниматься как ученый, который хотел быть марксистом, но не сумел стать им: «Он был всего лишь упростителем и вульгаризатором марксизма, вроде “пролеткультовцев” или “рапповцев”»[1304].
Освобождение советского языкознания от пут марризма не обошлось без курьеза. В. В. Виноградов, готовивший предварительные материалы для сталинских статей о языкознании, с ужасом прочитал в «Правде» от 11 июля, что происхождение русского языка объяснено у Сталина ошибочно. Вместо того чтобы сказать, что русский язык произошел из курско-московского диалекта, написано: из курско-орловского (по аналогии с курско-орловской дугой). Виноградов позвонил Поскребышеву, сказал об ошибке. Тот ответил: «Раз товарищ Сталин написал про курско-орловский диалект, значит, из него теперь и будет происходить русский язык»[1305].
Существенным для теории и практики была интерпретация сталинских статей. Русский язык представал теперь языком, который «будет безусловно одним из наиболее богатых и выдающихся зональных языков, мощных средств межнационального общения и сыграет большую роль в создании будущего единого мирового языка, в создании его основного словарного фонда и грамматического строя»[1306]. Одновременно возводился в абсолют сталинский тезис о необходимости всемерного усиления государства в СССР. Марксистская традиция исходила из обратного – отмирания государства по мере продвижения к коммунизму.
«Мингрельское дело»
В ноябре 1951 года начало раскручиваться еще одно «дело»[1307], чреватое важным политическим последствием. ЦК ВКП(б) принял постановление «О взяточничестве в Грузии и об антипартийной группе Барамия», в котором утверждалось, что в Грузии вскрыта мингрельская националистическая организация, возглавляемая секретарем ЦК КП Грузии М. И. Барамия. Новое постановление ЦК (от 27 марта 1952 г.) о положении дел в Компартии Грузии «уточняло», что «нелегальная мегрело-националистическая группа Барамии ставила своей целью отторжение Грузии от Советского Союза». По этому «делу» были арестованы как «буржуазные националисты» 7 из 11 членов бюро ЦК КП Грузии, 427 секретарей обкомов, горкомов и райкомов партии. Был арестован весь партийный актив Мингрелии. В одном из докладов Сталину по этому «делу» Рюмин и Игнатьев изложили подозрения министра государственной безопасности Грузии Н. М. Рухадзе в адрес Берии, который якобы скрывал свое еврейское происхождение и тайно готовил заговор против Сталина в Грузии[1308].
Таким образом «мингрельское дело» в один прекрасный день могло обернуться и против сáмого «большого мингрела» Л. П. Берии, который это прекрасно сознавал, и будучи арестованным, писал в письме от 1 июля 1953 года о благодетельной роли Маленкова в своей судьбе, «но особенно, когда хотели меня связать с событиями в Грузии»[1309]. Скорее всего, Берия не оставался безучастным к надвигавшейся опасности. Незадолго до смерти Сталина оказались арестованными его ближайшие помощники – А. Н. Поскребышев, член ЦК, с августа 1935 года бессменный заведующий канцелярией генсека; генерал-лейтенант Н. С. Власик, возглавлявший почти четверть века личную охрану Сталина и с явной неприязнью относившийся к Берии. 15 февраля 1953 года безвременно скончался полный сил комендант Кремля генерал-майор П. Е. Косынкин, назначенный Сталиным на эту должность из своей охраны. Оставаясь на своих постах, они вряд ли позволили бы проявить такую же преступную медлительность в оказании медицинской помощи сраженному инсультом Сталину, какую продемонстрировали Игнатьев, Хрущев, Берия и Маленков. По распоряжению последних врачи были вызваны к постели больного только через 16 часов после обнаружения его охраной лежащим на полу в одной из комнат подмосковной Ближней дачи в полупарализованном состоянии. Согласно исследованию И. И. Чигирина, Сталин был без помощи охраны и врачей не менее 26 часов[1310].
«Дело врачей»
«Дело врачей» приобрело зримые очертания в ноябре 1952 г., когда на Лубянке оказались начальник Лечебно-санитарного управления Кремля П. И. Егоров, известные профессора медицины В. Н. Виноградов, В. Х. Василенко, Б. Б. Коган. Сталин был недоволен нерешительностью министра Игнатьева, приказал отстранить от дела одного из главных его вдохновителей – Рюмина, который, видимо, опасаясь участи Ягоды, Ежова, Абакумова, явно умерил свой пыл. 15 ноября вместо Рюмина был назначен новый следователь по «делу врачей» – заместитель министра госбезопасности С. А. Гоглидзе. Вскоре врачи «дали» нужные показания[1311].
Вопросы о вредительстве в лечебном деле и положении в МГБ были вынесены на обсуждение Президиума ЦК КПСС. Заседание состоялось 1 декабря 1952 г. Судя по дневниковым записям члена Президиума ЦК В. А. Малышева, Сталин говорил: «Чем больше у нас успехов, тем больше враги будут стараться нам вредить. Об этом наши люди забыли под влиянием наших больших успехов, появилось благодушие, ротозейство, зазнайство. Любой еврей-националист – это агент американской разведки. Евреи-националисты считают, что их нацию спасли США (там можно стать богачом, буржуа и т. д.). Они считают себя обязанными американцам. Среди врачей много евреев-националистов. Неблагополучно в ГПУ [используется одно из старых названий органов МВД и МГБ]. Притупилась бдительность. Они сами признаются, что сидят в навозе, в провале. Надо лечить ГПУ»[1312]. За лечение принялись безотлагательно.
Уже 4 декабря в постановлении ЦК партии «О вредительстве в лечебном деле»[1313] вина за «вражескую группу врачей-отравителей и еврейских националистов» возлагалась на министра здравоохранения СССР Е. И. Смирнова, министра МГБ В. С. Абакумова и начальника Главного управления охраны Н. С. Власика. В записке «О положении в МГБ», составленной по итогам заседания Президиума ЦК от 4 декабря 1952 г., отмечалось, что «партия слишком доверяла и плохо контролировала» его работу и требовалось «решительно покончить с бесконтрольностью в деятельности органов»[1314].
9 января 1953 г. бюро Президиума ЦК обсудило проект сообщения ТАСС об аресте группы «врачей-вредителей». 13 января появилась «хроника ТАСС» о раскрытии органами госбезопасности «террористической группы врачей, ставящих своей целью путем вредительского лечения сократить жизнь активным деятелям Советского Союза». В числе ее участников были названы девять человек. Шестеро из них были евреями по национальности, трое – русскими. 22 февраля по всем областным управлениям МГБ разослан приказ, предписывавший немедленно уволить из МГБ сотрудников еврейской национальности[1315]. Однако до суда над «врачами-отравителями» дело не дошло. «Дело врачей», по словам Л. М. Кагановича, «пошло на убыль само собой» еще при Сталине[1316].
С 25 февраля 1953 г. в СССР была приглушена антисионистская и антиамериканская риторика. Объяснение видится в публично данном этим днем согласии президента США Эйзенхауэра на встречу со Сталиным. Ранее, 24 декабря 1952 г., он заявил о готовности к возобновлению сотрудничества с Западом и к встрече с президентом Соединенных Штатов в интервью газете «Нью-Йорк таймс»[1317]. Согласие могло быть расценено как поворот США к более реалистичной политике в отношении стран социалистического лагеря, делающий излишним продолжение демонстрации устрашения в отношении прозападнически настроенной еврейской диаспоры этих стран.
Авторы другой версии придают особое значение появлению в «Правде» от 7 февраля 1953 г. фельетона «Простаки и проходимец» и ряда других подобных публикаций в советской прессе первых месяцев 1953 г.