[1362]; среди равноправных советских наций «самая советская и самая революционная – русская»[1363]. Видимо, именно в таком подходе к определению «самой революционной» нации кроется истинная причина и поворота в национальной политике, и выдвижение русского народа в центр «зональной общности», и отождествления до известной степени этой общности с русской нацией. Неумеренность славословий, которые начались в середине 1930-х годов в адрес русского народа, его истории, языка, культуры, определялись, скорее всего, не подлинными национальными чувствами Сталина и лиц из его окружения, а тактическим соображением о необходимости использовать мощный и ранее явно недооценивавшийся национальный фактор.
Однако, на наш взгляд, подобные прагматические расчеты руководителей большевиков никак не означали их перехода на великорусскую шовинистическую позицию. В данном случае представляется вполне обоснованной точка зрения В. В. Костикова, что Сталин антисемитом был не больше, чем антитатарином, антикалмыком, антигрузином, антиприбалтом или антиславянином[1364]. Действия же в отношении Еврейского антифашистского комитета и «космополитов» определялись иной мотивацией. Будучи «истинным» интернационалистом, Сталин, как верно заметил В. Л. Топоров, «стремился не к национальной, а к идейной однородности общества. Отсюда – и безжалостность по отношению к вернувшимся из плена воинам Красной Армии и к перемещенным лицам. Явлением того же порядка стали и сталинские репрессии против евреев»[1365]. В его представлении, «преступление» определенной части советских евреев состояло в том, что они – дотоле, казалось бы, интернационалисты из интернационалистов – вдруг повели себя совершенно неподобающим образом. Они не только потребовали Крым для создания национальной республики, «предавая» тем самым идею интернациональной общности. Выражением неумеренного восторга по поводу образования государства Израиль и претензиями на двойную лояльность одновременно и социалистическому (СССР) и буржуазному (Израиль) государствам они просто не могли не переполнить чашу терпения «вождя всех интернационалистов» планеты[1366].
Применительно к послевоенному времени представляются важными наблюдения А. Б. Чаковского, видного представителя советской литературной политики, многолетнего главного редактора «Литературной газеты». Причину общего недовольства евреев ситуацией, сложившейся в годы войны и в послевоенные годы правления Сталина, он объяснял, по свидетельству С. Ю. Куняева, следующим образом: «Когда началась война, Сталин увидел, что все интернациональные идеи, все разговоры о солидарности с германским рабочим классом и международным пролетариатом – фикция. Он решил сделать ставку на единственно реальную карту – на национальное чувство русского народа. Постепенно из армии убрали всех евреев-политруков, пропаганда всячески стала использовать имена русских полководцев, верхи стали заигрывать с церковью, а после победы Сталин произнес знаменитый тост за русский народ. Но расплатиться с русским народом за его жертвы было нечем, оставалось одно – объявить его самым великим, самым талантливым. И в угоду этому началась кампания против космополитов, дело врачей, разгон еврейского комитета. Что было! Люди бежали из больниц, натягивали на себя одеяла, когда к ним подходили врачи-евреи. А когда наступил 56-й год и пошли всяческие реабилитации, то среди этих реабилитаций не были реабилитированы евреи, пострадавшие в антисемитских кампаниях. А теперь объясните какому-нибудь рядовому Хаиму, почему этого не произошло. Он живет с обидой в душе. И на эту обиду очень легко ложится всяческая сионистская пропаганда, и Хаим подает заявление на выезд в Израиль»[1367].
Можно сказать, причина недовольства «рядового Хаима» своим положением была связана с недооценкой его и всех евреев вклада в Победу. Например, не признано, как это значилось в одной из статей для журнала: «Евреи, защищая вместе с русскими, татарами, армянами свою советскую родину, играют в этой справедливой войне своих храбрых соотечественников не равноценную, а особо выдающуюся роль. Доля евреев-красноармейцев в героических деяниях Красной армии в процентном отношении значительно больше, чем процент еврейского населения к общему населению СССР… Евреи стоят в первых рядах в войне против фашистских зверств и к величайшим достижениям своим в области философии, поэзии, музыки и социологии присоединяют теперь свои великие достижения – в области военной»[1368]. Не довольны они и тем, что некоторые из них не были реабилитированы как жертвы сталинизма в годы борьбы с космополитизмом.
Известный российский историк В. И. Козлов перевел суждения А. Б. Чаковского на уровень более широкого обобщения. Он полагает, что к 1970-м годам «большинство политически активных советских евреев, вероятно, уже достаточно убедились, что в рамках Советского партийно-государственного строя евреям уже никак не удастся вернуть себе могущество, достигнутое в 1920–1930-х годах, а потому необходимо либо уехать из страны… либо разрушить этот строй… и постараться по-новому утвердиться на его обломках»[1369].
Неожиданность такой метаморфозы заключалась в том, что «вместо хотя бы шевеления раскаяния, хотя бы душевного смущения» за прежнюю вовлеченность в большевистский эксперимент, «откол» от него евреев сопровождался «гневным поворотом в сторону русского народа: это русские погубили демократию в России (то есть Февральскую), – это русские виноваты, что с 1918 года держалась и держалась эта власть!»[1370]. Приготовлены уже оправдания и на случай неудачи последней, 1991–1993 годов, российской революции. «Евреи вынуждены были в России стать диссидентами, революционерами, олигархами, а теперь вот и государственниками, – пишет Я. И. Рабинович, – потому что русские продолжают от этого воздерживаться. Им, кажется, гораздо больше нравится наблюдать за тем, как в очередной раз оплошают государственники. Иногда кажется, что на Россию пока не махнули рукой только евреи – все копошатся, все чего-то им надо, и это заставляет думать, что коренным населением России являются именно они»[1371].
Столь вызывающая позиция вряд ли найдет многих сторонников и в еврейском, и в русском станах. Безусловно, еврей, хорошо работающий во имя как своего благополучия, так и на благо государства и всех народов страны, намного предпочтительнее плохо работающего и русофобствующего русского. Однако обобщения в духе уважаемого Я. И. Рабиновича явно отдают именно русофобией, точно так же, как и откровения его идейного вдохновителя Д. Быкова, полагающего, в пересказе Рабиновича, что еврей – это «тот, кого много, тот, кому всегда чего-то надо; среди русских, между прочим, их тоже полно, но они почему-то предпочитают реализовывать свои таланты в сфере пыточной, репрессивной или криминальной»[1372]. К этим «достоинствам» прибавляют сферу погромную. К примеру, известный труд А. И. Солженицына «200 лет вместе» предстает не иначе как «200 лет затяжного погрома»[1373].
Отрицание государственного антисемитизма не означает игнорирования антисемитизма бытового, приобретавшего порой широкое распространение. Вспышки антисемитизма, как временное явление, были особенно заметны на разных этапах войны и в послевоенные годы борьбы с космополитизмом[1374]. Порой они приобретали довольно откровенные и оскорбительные формы, как и отмеченная выше русофобия. Характерным примером может служить письмо фронтовика, которому не довелось встречать еврея в боевых условиях. Письмо прислано в одну из центральных советских газет в 1953 г. после публикации сообщения о «деле врачей»: «Я был на фронте, имею 9 правительственных наград, я дрался вместе с грузинами, узбеками, казахами, – у нас была одна семья. И этой семьей мы дорожили и дорожим. Но не было евреев. Они, сволочи, сидели по тылам в каптерках, в складах… Возьмем Москву 1941 года! Всем известно, как эта сволочь первая бежала, оставляя на произвол судьбы нашу гордую столицу. Война закончилась. Кто первый вернулся в Москву? Опять они. И теперь, сволочи, они говорят русским, другим народам, что вы, мол, остались в Москве, дожидались Гитлера, а мы этого не хотели, мы – настоящие патриоты»[1375].
Проявление черт новой общности при Сталине
Общим результатом всех вынужденных отступлений от принципов «истинного интернационализма» (отрицание наций и значимости национального фактора в общественной жизни) стало то, что формирующаяся в СССР новая историческая общность людей, благодаря гигантскому весу русской национальной составляющей, начиная с середины 1930-х годов все более и более окрашивалась в явно русские национальные тона (язык межнационального общения, общесоветская русскоязычная культура). В этой связи представляются не во всем верными суждения политолога Б. П. Курашвили, полагающего, что лишь «в своих далеких прогнозах, через десяток-другой поколений, лет через пятьсот Сталин видел единый субконтинентальный суперэтнос, сложившийся преимущественно на русской основе. Для него это была грядущая объективная реальность, теоретическая неизбежность»[1376]. Российский суперэтнос (метаэтническая общность, своего рода новая нация), как свидетельствуют исторические факты, складывался издавна. Н. И. Бухарин, как уже отмечалось, в середине 1930-х годов пытался зафиксировать черты этого суперэ