«не бояться окриков со стороны академических музыкантов и музыкальной общественности, зорко следившей за его поведением. В свои официальные программы Шаляпин по-прежнему не ставит „цыганщины“, но на банкетах, в салонах поет ее с еще большим удовольствием и с меньшей оглядкой, к тому же активно интересуется новинками в этой области».
На этой волне осенью 1927 года он даже записывает на английской фирме His Masters Voice знаменитую вещь «Очи черные» под аккомпанемент хора Д. И. Аристова и оркестра балалаек А. А. Скрябина.
«Более свободными и либеральными стали его взгляды и на эстрадных артистов.
Ведь его дочь Лидия за границей тоже выступала как исполнительница цыганских романсов. В 1924 году именно в цыганском жанре она гастролировала в Париже в качестве примадонны русского кабаретного театра „Золотой петух“…
Шаляпин свободно общается со своим старым другом А. М. Давыдовым, поет вместе с ним старинные романсы в русском ресторане. В Америке встречается с Настей Поляковой, и они вспоминают о своих встречах в „Стрельне“. Цыганская певица дарит ему свою гитару. А как он обрадовался, заметив на одном из светских раутов Надежду Плевицкую. Они обнялись как старые знакомые. Во время американских гастролей 1920-х годов он несколько раз пересекается с московским приятелем Б. С. Борисовым, с ума сводившим американскую публику своими песенками и романсами. Шаляпин с удовольствием слушает в русских ресторанах Парижа и Берлина известных ему по России эстрадных знаменитостей и перенимает у них цыганские новинки. С Морфесси Шаляпин был знаком еще по Петербургу. Как директор артистического кафе „Уголок“ Морфесси приглашал его к себе на вечера. Именно из его репертуара Шаляпин перенимает такие романсы, как „Вы просите песен“, „Дни за днями катятся“[8], „Искорки пожара“ и др… Условия эмиграции заставили и Шаляпина более терпимо относиться к русским певцам эстрадного жанра и даже ощутить с ними некую общность, независимо от их амплуа и высоты полета. Когда в Бухаресте он слушал Петра Лещенко или Константина Сокольского, он радовался успеху русской песни и романса. С жаром жал руки своим эстрадным коллегам и говорил: „Русская песня — это знамя, несите знамя русской песни!“»
Эмигрант первой волны В. А. Серебряков оставил воспоминания о концерте великого артиста в Шанхае в 1930-х годах: «…На банкете Шаляпин осчастливил всех присутствующих импровизированным концертом. Среди ужина Шаляпин встал и крикнул: „Пашка, выкатывай!“ Тут же появился рояль, и Шаляпин, будучи уже немного навеселе, начинал петь. Аккомпанировал ему Жорж Годзинский[9]. В ходе банкетного выступления, видимо, по устоявшейся традиции Годзинский начал „Очи черные“, но Шаляпин остановил, попросил другую тональность и с большим жаром спел эту вещь. Последней вещью этого концерта стали „Две гитары“. Видно было, что и певец испытывает от них громадное удовольствие».
«Еще в 1922 году Шаляпин пришел к простой мысли, что главное — как петь, а не что петь», — заканчивают главу о творческих исканиях артиста в эмиграции Уколовы. «Лучше хорошо петь цыганские романсы, чем плохо классические» — и такие слова якобы звучали из уст певца в адрес критиков.
Что ж, даже будучи гением, Федор Иванович Шаляпин был прежде всего обычным человеком и все земное было присуще ему так же, как нам с вами. Да, где-то кого-то он обидел или задел ненароком, когда-то поменял точку зрения, кому-то не нравился, а другие обожествляли его… Это жизнь, и в ней хватает места для разного. Но главное, что оставил нам в наследство великий мастер, это русская песня.
Тяжелая судьба «легкого» жанра
Я сейчас спою куплеты
Вам о том, о сем…
Эстрада русской эмиграции первой волны ассоциируется у слушателя в основном с цыганским романсом, с непременными нотами грусти, тоски, ностальгии по утраченной отчизне. Веселые, шуточные, игривые песни практически не звучат в ту пору. Что ж, понять это явление можно: не до смеха было первым эмигрантам в Стамбуле, Париже или Берлине. Однако складывается ощущение, что вся эстрада конца ХIX — начала ХХ веков только и состояла, что из романсов, цыганщины или народных песен. Конечно, это не соответствует действительности. Публика всегда была охоча до праздника. С середины XIX столетия бурно развиваются самые разные жанры на российской эстраде: оперетта, шансонетки, куплеты, юмористические миниатюры. Среди представителей «легких жанров» было немало звезд первой величины. Они выступали с «интимными песенками», зарисовками на бытовые темы, куплетами на злобу дня в разросшихся, как сорняки на заброшенном огороде, кафешантанах, ярмарочных балаганах, театрах-буфф и кабаре. Критика, как водится, не жаловала их, обвиняя и в безвкусице, и в откровенной скабрезности текстов, а публика, напротив, была в восторге. В 1902 году произошло событие, добавившее дополнительной популярности простым песенкам городских окраин и отчасти легализовавшее этот жанр в целом. Самое непосредственное отношение к этому имел… «пролетарский писатель» Максим Горький. Осенью того года на сцене Московского Художественного театра состоялась премьера его пьесы «На дне», где главные герои, как известно, обитатели ночлежки для бездомных. Говоря современным языком, бродяги и бомжи. Успех постановки был невероятный. Образ обаятельного босяка, «без предела и правил», не боящегося ни Бога, ни черта, понравился публике, и представители популярной музыки того времени не замедлили перенести эту «маску» на эстрадные подмостки. С начала XX века сотни исполнителей начали выступать в «рваном» жанре. Это амплуа не требовало ни большого таланта, ни затрат. Заломленный или надвинутый по самые уши картуз, тельняшка, разодранные штаны, всклокоченные волосы и подобающая физиономия — вот и образ «босяка» и весь реквизит. Однако и здесь появились свои звезды, о которых говорила вся Россия. Исследователи обычно выделяют Станислава Сарматова (1874–1928), Юлия Убейко (1874–1920) и Сергея
Сокольского (1881–1918) (не путать с Константином Сокольским!). Кроме них, стоит отметить В. Валентинова, П. Троицкого, Г. Мармеладова, Л. Зингерталя и т. д. Были в «рваном» жанре и представительницы слабого пола с затейливыми псевдонимами: Ариадна Горькая, Катюша Маслова, Тина Каренина… Программа называлась «Дети улицы».
В зарисовке «Да, я босяк» С. Сарматов выходил на сцену и начинал:
Была горька нам зимушка,
Зимой страдали мы.
Вдруг Горький нас Максимушка
Извлек на свет из тьмы…
Ему вторят куплетисты А. Смирнов и П. Невский:
В глазах я ваших лишь бродяга,
В глазах Максима — я босяк!
На волне успеха горьковской пьесы и отмены цензуры после революции 1905 года стал формироваться жанр тюремных песен. Обрусевший швед, музыкант и этнограф Вильгельм Наполеонович Гартевельд (1859–1927) летом 1908 года отправился в длительную экспедицию по «Великому Сибирскому пути», посетил десятки тюрем, где записал более ста песен.
Я держу в руках «экстремально интересную книгу» — «Песни каторги» с подзаголовком «Песни сибирских каторжан, беглых и бродяг», изданную в 1909 году московским издательством «Польза». Данный проект, а также организованный Гартевельдом небольшой ансамбль, исполнявший собранный им репертуар, нужно, вероятно, признать точкой отсчета в становлении жанра именно «песен неволи», который позднее, слившись с куплетом, цыганским романсом и народной песней, сформировал «блатную песню», или, если угодно, в современном обозначении «русский шансон».
Как сегодня ругают наш жанр за восхваление преступного элемента, так это было и сто лет назад. Концерт коллектива Гартевельда в этнографическом обществе зимой 1909 года вызвал большой резонанс, однако попытка в 1910 году на открытой площадке театра «Эрмитаж» сделать программу «Песни каторжан в лицах» была запрещена московском градоначальником, а затем по «принципу домино» и во всех остальных губерниях.
Сохранилось большое количество граммофонных пластинок с записью подобного репертуара, сделанных в начале ХХ века. Огромное количество «босяков» — куплетистов и прочих кафешантанных звезд — оказались после 1917 года в эмиграции. Но почему мы уже не слышим их голосов? Повторяясь, скажу: песни люмпенов и бродяг, веселые шансонетки и куплеты на злобу дня не интересовали людей, разом потерявших все, включая родину. Потому и судьба таких артистов в основном неудачна и трагична в своем финале.
Бывший куплетист российской империи номер один С. Ф. Сарматов скончался в 1928 году в Нью-Йорке в нищете и забвении. А еще несколько лет назад гонорары позволяли иметь ему собственный конный завод и жить припеваючи. Видимо, на остатки сбережений, вывезенных из России, Станислав Сарматов открыл на паях с Александром Вертинским «Русский трактир» в Константинополе, который из-за недопонимания партнеров долго не продержался.
Некогда главный конкурент Сарматова Ю. В. Убейко скончался в Париже в 1920 году, всего через год с небольшим после ухода за кордон с армией А. И. Деникина.
Известный в царской России куплетист Павел Троицкий закончил жизнь швейцаром в парижском ресторане и умер в середине 1930-х годов.
Третий же коллега и соперник за успех Сергей Сокольский выбрал другой путь: в Киеве зимой 1918 года он погиб, сражаясь на стороне белых.
Совсем ненужным, даже неуместным оказался «легкий жанр» для первой волны эмигрантов. На долгие десятилетия про него забудут. Жанр возродится лишь к началу 80-х годов. Эмиграция станет не вынужденной, а во многом экономической. Жизнь в новых странах, без сомнений нелегкая, но уже будет давать простор шутке, веселой мелодии и стихотворной зарисовке о дне сегодняшнем.