У дверей лакей.
Тем не менее он явился создателем целого направления — «панк-шансона», которое теперь получило широкое распространение. Слесарев-Чинов был алкоголиком, пил страшно, но «был очень добрым, веселым парнем», как охарактеризовал его ситуацию один из мэтров эмигрантской песни. Виктор скоропостижно скончался в начале 90-х годов в Нью-Йорке. Его альбомы — редкость даже в среде коллекционеров.
А сам Токарев не вспомнил про него. Может, и правда для великого Вилли это прошло незамеченным?
Вообще где есть кто-то яркий и заметный, всегда стремится появиться конкурент.
Закон парности, может быть? Вертинский — Лещенко, Ребров — Рубашкин, Токарев — Шуфутинский. Да, все-таки Шуфутинский именно тот, кого можно вписать «антонимом» в эту пару. До первого сольного альбома «Побег» им была сделана аранжировка для проекта Михаила Гулько «Синее небо России», и петь самостоятельно музыкант на первых порах не помышлял. Гулько и Шуфутинский были знакомы еще до эмиграции. Они сталкивались и в Москве, и на Северах, где оба руководили ресторанными коллективами. Практически в одно время, в 1980 году, коллеги оказались в Нью-Йорке. Там же, в «столице мира», десять лет спустя и я познакомился с замечательным исполнителем РУССКОЙ ПЕСНИ Михаилом Александровичем Гулько.
Повесть о настоящем человеке
Я шагал напролом,
Никогда я не слыл недотрогой…
К первому отечественному релизу полной дискографии Михаила Гулько, — которая, как ни странно, имела место быть лишь несколько лет назад — я написал рецензию.
Диск «Синее небо России»
Первое российское издание легендарных работ мэтра жанровой песни Михаила Гулько — альбомы «Синее небо России» и «Сожженные мосты», записанные в 1982 и 1984 годах в Нью-Йорке, — наконец увидели свет в своем первоначальном варианте. Осуществила этот долгожданный, нужный проект компания «Монолит». Едва ли можно найти человека, кому сегодня за тридцать, не слышавшего в его исполнении «Поручик Голицын», «Ванинский порт», «Москва златоглавая», «Мурка», «Окурочек», «Господа офицеры», «Постой, паровоз»…
Лето 1985 года. Мой диссидентствующий сосед врубает во всю мощь свой «Шарп 999», и из динамиков льется мощный, до мурашек продирающий баритон: «Четвертые сутки пылают станицы, потеет дождями донская земля…» Он сменяется звуком аккордеона и новым культурным шоком: «Поздней осенней порой, падая, листья шуршали…» «Только бы не выключил, только б звук не убавил», — твержу я про себя. Терять соседу нечего — он ждет документов на эмиграцию, и потому положить ему было на домком и участкового. Пленка крутится дальше, а я сижу и балдею. Так через стенку я впервые услышал Гулько.
Уникальная по своим масштабам творческая личность. Пожалуй, единственный из поющей русской эмиграции, чей профессионализм был отмечен американцами: он выступал в лучших залах Нью-Йорка, о нем по сей день печатают статьи в «Нью-Йорк таймс», а компания «Фин Эйр» на российско-американских рейсах наряду с песней Высоцкого предлагает пассажирам песню Гулько. Не будучи автором, он преподносит материал так, что именно его варианты исполнения стали каноническими в жанре.
Удовольствие, которое доставят слушателю эти альбомы, бесспорно. Это настоящие шедевры.
Мог ли я представить в 1985 году, что минует всего одна пятилетка по советскому календарю, и я познакомлюсь с Михаилом Александровичем лично! А история этого знакомства такова.
Мне только исполнилось семнадцать лет, я поступил в институт и первый раз полетел в Америку. Недолгое время спустя я оказался на Брайтоне в ресторане «Приморский», где тогда пел Михаил Гулько. Оказалось, что мой папа неплохо знаком с ним. «Он тебе споет что-нибудь, мы попросим Мишу, думаю, он не откажет», — сказал мне отец, чему, признаться, я не очень даже поверил.
Накануне я очень волновался и всё время думал, что же попросить исполнить самого Гулько. О нем слухов ходило едва ли меньше, чем о Токареве. Как раз в то время бежал на Запад шахматист Борис Гулько, что внесло некоторую путаницу в ситуацию.
А потом кто-то сказал, что Гулько вообще живет во Франции и это в прошлом белый офицер. Ну, здесь этимология понятна. Стоит только посмотреть на обложку диска Гулько «Синее небо России», где он стоит на фоне церкви в форме офицера царской армии.
Гулько относится к песне как никто, он ищет, подбирает, отсеивает материал подобно старателям, моющим золото. За четверть века выпущено пять номерных альбомов и два концертника, зато каких!
Разве хуже «Заграница», например, «Сожженных мостов»? Нет, лучше! Гулько единственный из эмигрантов, полностью оставшийся верным себе, он не сменил ни имидж, ни репертуар. Его ремесло — русская Песня. С большой буквы.
Михаил Гулько и Юз Алешковский, автор «Окурочка»
Как ни было тяжело, а делал Гулько всё всегда по-настоящему, потому и выжил. Он не очень легок и весел в общении, но иногда приоткрывается, если верит вам, и вы видите, что он все-таки больше Рак, чем Лев в личном плане. День рождения дяди Миши — 23 июля, пограничная дата. Он очень тонко душевно организован и не любит пристального внимания. «Последний шансонье эмиграции», «нью-йоркский затворник» — как только не зовут Гулько журналисты. А он живет в уютной квартире на берегу океана, творит там, отдыхает, готовит очень вкусные похлебки, раньше на пианино играл, теперь оставил лишь аккордеон.
Но всё я узнаю потом, а пока мне семнадцать и я первый раз буду слушать эмигранта не в зале, а в ресторане, смогу пообщаться, поговорить. Что же попросить спеть? Думал, думал. Решил — «Березы». Шикарное вступление гитары и проникающий в душу голос:
Березы, березы, березы,
Вам плакать уж больше невмочь,
Горьки и скупы ваши слезы,
Как жизнь, уходящая прочь.
На следующий день я, весь аккуратно одетый, в рубашечке, очень интеллигентно и юно выглядящий, пришел с папой и мамой в ресторан. Небольшой зал человек максимум на сто, в углу крошечная сцена, синтезатор и… Михаил Гулько перед вами. В зале сидели русские моряки, которые много пили. Мы расположились за столиком, к нам подошел маэстро. Легко и раскованно завязалась беседа, и папа с ним общался так же непринужденно, как с хорошо знакомым приятным человеком.
Михаил Гулько и Арманд Хаммер
Тогда мне стало понятно, что для местных жителей они такие же эмигранты, просто их работа — петь. И относились эмигранты к своим артистам как к любому другому человеку: владельцу пекарни, водителю кар-сервиса или хозяину ресторана, такому же бывшему советскому. Для нас же они были загадочными голосами с кассет — ПЕВЦАМИ! И относились мы к ним, как, например, к Кобзону или Пугачевой.
Миша поздоровался очень весело и приветливо, сразу расположил к себе, посидел с нами за столом и в конце спросил, что же мне исполнить. Я снова разволновался и пересохшими губами произнес: «Окурочек».
Не вопрос. Дядя Миша оказался за инструментом и знакомым, точно как на пленке, голосом запел:
«Из колымского белого ада шли мы в зону…» — лилась песня.
Мой утонченный папа с удивлением взглянул на сына из далекой России.
Наконец композиция отзвучала, и Гулько запел «Россия с нами», импровизируя в последней строчке:
Не падайте духом, поручик Кравчинский,
Корнет Оболенский, налейте вина!
Много лет каждый свой приезд в Нью-Йорк я всегда стараюсь увидеть Михаила Александровича. С ним интересно.
Родился он в Харькове в то время, когда в мире было неспокойно и приближалась большая война.
Семья была очень интеллигентной и дружной. Мальчик пел всегда, с самых юных лет. Сначала под аккомпанемент мамы, которая великолепно играла на фортепиано, потом, освоив аккордеон, самостоятельно. В юности он очень дружил с другими будущими звездами из Харькова: Людмилой Гурченко и Вадимом Мулерманом. «С Люсей мы выступали на концертах. Я играл на аккордеоне, а она пела», — вспоминает артист.
Когда пришло время определяться в жизни, родители настояли на поступлении в приличный технический вуз. Миша становится горным инженером, работает на предприятиях по всей стране, но о музыке не забывает, поет и играет на различных мероприятиях, конкурсах, в компаниях. Ему поступает предложение поработать заведующим культурно-музыкальной частью на рыболовецких предприятиях Дальнего Востока. Гулько не раздумывая соглашается и черпает в дальнейшем колоссальный душевный опыт пребывания в экстремальных условиях.
Там другие, более честные, открытые люди, но в то же время и более резкие, скорые на суд и расправу. Образ Михаила Гулько как артиста начал формироваться именно на Камчатке, где, кстати говоря, он успел окончить дирижерский факультет музыкального училища.
Суровый дальневосточный край окончательно выковал и закалил его. Он пел в открытом море для рыбаков и моряков, делал это ярко и от души, чем заслужил настоящее признание и уважение.
После пребывания в тех краях Гулько уже нечем было напугать или смутить. Он отправляется в Москву, возглавляет оркестры в лучших ресторанах столицы, в его коллективе ресторана «Эрмитаж» начинал когда-то будущий солист «Лесоповала» Сергей Коржуков. Жизнь Михаила в те годы была легкой и сытой. Были деньги, положение, автомобиль и квартира. В эмиграцию он отправился вслед за единственной дочерью, никаких разногласий с советской властью у музыканта не было. Образ, подача Гулько моментально обрели слушателя.
Песни ведь на первом альбоме собраны известные: «Мурка», «Ванинский порт», «Поручик Голицын», а живут лишь в исполнении нашего героя, и не переплюнуть его никак, хотя поют классику на свой лад легионы новых «шансонье». «Я выбираю песни, которые, на мой взгляд, недопеты»,