Короче, напичканный детскими впечатлениями, веселым капустным фольклором и романтическими своими произведениями, я выплеснулся в тихую и спокойную Финляндию на постоянное жительство. В этой стране по приглашению жены я, правда, до окончательного переезда, пару раз побывал в летние каникулы. Гулять я стал с иностранкой с первого же курса. В общежитии жили студенты из разных стран. После идиотской армейской жизни это был шок и, конечно, было так же жутко интересно. На нашем седьмом этаже жили и девушки, и парни — студенты разных стран, в том числе и финны. Там я и познакомился со своей будущей женой, и связано это было, естественно, с гитарой и моим пением где-то на вечеринке. На третьем курсе
14 марта 1979 года была свадьба, и в то же лето я оказался по ту сторону. Теперь трудно объяснить эту сказку: другой воздух, запахи, цвета, магазины, разнообразие красивых товаров, чистота, аккуратность, отсутствие серого цвета и красных флагов. Но после каникул опять были капустники, веселье и смех. В институте легендой считался Розенбаум. Он там появлялся иногда с концертами, что-то пел даже смелое, свои, институтские, ему прощали. Но лично знаком я был немного по капустникам только с его младшим братом — Владимиром. Пел он песни брата и похожим голосом.
Так вот, наконец, эмиграция — 1983 год. С отъездом особых проблем не было, только бюрократия. Как раз умер Брежнев. Где-то даже побеседовали, не знаю, что за заведение это было — отдельный особнячок какой-то, так там, к моему удивлению, посоветовали, чтобы мы с женой лучше уехали, иначе стали бы просить квартиру и т. д. Итак, прибыл. Слава богу, у жены была собственная маленькая квартира в Хельсинки, и этот вопрос сразу же был решен. У нас уже был годовалый ребенок — первая дочь. Нужно устраиваться работать, учить язык (кстати, так оно и было — сначала пошел работать, а там уже доучивал язык — и ничего, всё удалось). Неожиданно все прекратилось, пропали капустники, веселые и ироничные друзья. После некоторого перерыва решил продолжить свое балладно-романтическое песенное творчество. Но теперь была свобода — пиши что хочешь, и к тому же капустники всё еще сидели где-то внутри. Никакие баллады в голову не лезли, а вместо них вдруг полезли, как червяки, песенки о той жизни, веселые и ироничные, всякие глупости, навеянные студенческой жизнью и, пожалуй, несовершенством того оставленного мира, которым я был заражен и который увидел со стороны. Но и там через некоторое время вдруг все изменилось, и песни такого плана как-то стали реже появляться, хотя выскакивают иногда и до сих пор. Последнее время рождается разная музыка, и только в Финляндии стали появляться более приличные тексты. (Я вообще медлителен, начинаю медленно и неуклюже, не умею сразу возгореться, а иначе бы в России успел какой-то след оставить. К сожалению, тогда был еще слабоват, мало чего хорошего сделал.)
Евгений Гузеев и Виктор Клименко. Конец 90-х
Прерву монолог Евгения и замечу от себя, что он явно скромничает. Его песня «Аве Мария», написанная еще в студенческие годы, выдвигалась финским ТВ на «Евровидение», музыка композитора звучит во многих фильмах и спектаклях, а его «медицинские» музыкальные диски с релаксирующей музыкой популярны во всей Европе.
Теперь, хоть и есть что-то, но уже поздно — жуткая конкуренция и еще изолированность. Кроме того, работа мешает, лишний раз не отправишься куда-либо выступать, тем более на гастроли. И еще — доходы от врачебной работы, которых музыкой, по крайней мере в такой маленькой стране, как Финляндия, достигнуть весьма сложно, тем более иностранцу.
Здесь, в Финляндии, в 80-х годах в результате Хельсинкского договора появились наши (жены и мужья финнов), и русских даже как-то поначалу лелеяли, интересовались нашей культурой. С удовольствием приглашали выступать. Потом появились из России испортившие всем нам репутацию личности, и всё стало хуже.
В Хельсинки есть библиотека Купеческого общества, где в то время заправляли старые бабульки-эмигрантки. Там часто устраивались вечера и концерты, где была возможность выступить. Об этом снимался фильм, может быть, показывался в России. Там я пою «Лейтенант, поспешите». Очень часто на всяких финских фестивалях, праздниках и прочих мероприятиях приходилось выступать.
Было и продолжает существовать Русское демократическое общество, тоже устраиваются там вечера и встречи. А в последние годы как грибы выросли тусовки на любой вкус, клубы, общества. Последнее время «своих» уже не так часто приглашают. Легко вызволить какую-нибудь птицу высокого полета из Москвы, посмотреть-послушать. Народ ходит. Для меня лично золотое время прошло. Тот же Клименко с неба спустился, ходит как простой инженер. Хотя, возможно, на религиозных собраниях он выступает почаще, чем на светских. С ним я познакомился еще в Ленинграде на Финляндском вокзале, наверно, в 80–81-м году. Потом, когда приехал, позвонил, был у него дома. Он носил тогда бороду. Его жена, стюардесса, была по работе за границей. Два мальчика были в доме — сыновья. Двухэтажная квартира в рядовом доме на острове Лауттасаари — место престижное — находится на берегу моря. С нижнего этажа можно попасть прямо на свой берег, а там, в воде, помню, стояла маленькая (детская) парусная лодка мальчиков Клименко. В предбаннике (или небольшая каминная комната) я видел знакомую по одному из его дисков бревенчатую стену, шубу их волчьей шкуры, что ли, и еще кой-какой реквизит — здесь Клименко снимался для обложки одного из своих дисков.
В нескольких концертах, где мы выступали вместе, в том числе и в российском культурном центре, мы особенно не успевали о чем-то разговаривать, так, по мелочи. Связи какой-либо не поддерживаем, хотя Клименко попросил мои координаты, записал в свой компьютер.
Что касается других эмигрантских авторов-исполнителей, то, возможно, в 70-х до меня здесь бывали Рубашкин и Ребров, так как их знают и пластинки издавались в Финляндии. Не помню, чтобы появлялся кто-либо другой, вроде Токарева или прочих. Зато был Фукс[41] проездом. В конце 80-х один мой приятель дал его визитку, а откуда он сам получил — не знаю. В то время я приобрел б/у кассетную студию — четыре дорожки, синтезатор — и полез сразу писать песенки, пренебрегая перегрузками и прочими важными правилами записи. В общем, эти песенки я записывал, и мне это занятие очень нравилось. Решился позвонить в Штаты и сразу попал на Фукса. Он предложил прислать материал. Ему понравился мой шарманный стиль, и он выслал контракт, выбрав для альбома песни, но, правда, через некоторое время все же вежливо уговорил меня сброситься на этот проект, и я согласился заплатить тысячу долларов — свою половину. Потом он появился проездом в Хельсинки, и мы уже очно с ним познакомились. У него были какие-то мысли по поводу обложки для диска, он даже показывал мне рисунки. Кажется, он был и на обратном пути, тоже ночевал у нас. Я понял, что песни надо переписывать. Даже договорился с одним финским музыкантом, за 10 тыс. марок он обещал всё мне сделать, но вдруг пропал куда-то. В срочном порядке я вынужден был влезть еще глубже в студийное дело и приобрел подержанный 8-канальный магнитофон «Таскам», записал кое-как эти произведения и отправил материал несведенным Фуксу. Там он кое-как нашел похожий магнитофон и смикшировал записанные дорожки, наверно, не сам. Потом было затишье, я волновался. Еще долго пришлось ждать. Наконец диск был готов, и Рудольф снова появился в Хельсинки с тяжелой сумкой. Что-то говорил про пожар небоскреба, что диски, мол, сгорели или что-то вроде этого. Короче, вручил мне некоторое количество пластинок, от вида которых я несколько приуныл и в конце концов отказался от остального мне принадлежащего тиража, все это осталось в Америке. До этого Фукс планировал переправить диски — 500 штук — мне морем. Я решил этот альбом особо никому не показывать. Да и от записи не был в восторге, тем более сам без опыта нагрешил порядком. В общем, считаю это неудачей. Однако не так давно в Интернете вдруг увидел, что пластинка эта в каких-то кругах известна и даже предлагалась кем-то в золотой фонд шансона или что-то вроде этого. Ну и опять эта история с братьями Мавроди, что продавали мои песни…
Фукс во время наших встреч рассказывал о Северном, и тогда, будто круг замкнулся, хотя я не во все врубился, недооценил роль Фукса в истории с Северным и знаменитыми подпольными альбомами. Слишком скромно Рудольф об этом рассказывал. Но все равно удивился я немало, с кем имею дело. В связи с некоторым разочарованием я как-то с Фуксом после этого больше не контактировал, связь прервалась. Но мы нормально общались во время последнего его появления в Хельсинки, я и виду не подавал. Тогда уже появились песни и романсы на стихи Ахматовой (было 100-летие со дня ее рождения), я давал послушать Фуксу, но он считал, что мне лучше петь несерьезное. Позже на «Мелодии» я издал диск другого плана, чем ахматовский альбом. Это электронный диск с ретро и прочими песенками «Монте-Карло». Именно в этот момент грянула в России революция, «Мелодия» развалилась, а мои диски остались на складах в каких-то подвалах на Васильевском острове, кажется, бывшей церкви. Штук триста я привез все же в Финляндию. Но тут как раз пришел CD на смену винилу, и для меня все окончательно рухнуло с «Монте-Карло». Никто этот диск не знает. Финны тоже затянули проект с Ахматовой на несколько лет в связи с экономическим спадом. Но зато это уже был лазерный альбом. В 2001 году ленинградский продюсер Тропилло пригласил меня на Праздник свободной звукозаписи, что проводился в спортивном дворце «Юбилейный», и одновременно на свое 50-летие, наградил там Макаревича, Б. Г. и прочих премией «Золотой Антроп», в том числе и меня за ахматовский проект — в номинации «Вертинский». Позже он издал еще мои «Руки Венеры». Будет издавать и дальше, обещает. На сайте — об остальных моих проектах.