А у меня – грудь! Вот угораздило…
– Отпустите меня, – попросила я. – У меня операция недавно была. Я все равно не могу…
Он вдруг громко и весело расхохотался, будто я сказала что-то невероятно смешное.
– Это и есть игра в слова! Яхта – читай по буквам: я хочу тебя, ангелочек! Поняла?
– Яхта, – шевелила губами я, соображая. Наконец сообразила. – Здорово! Я в такие слова никогда не играла. Только в детстве в города.
– Города – это для тупых. Назови любое слово, какое хочешь, а я тут же его расшифрую! Давай!
Он оживился. Глаза заблестели, как у ребенка, пальцы нетерпеливо задвигались.
– Ну… например… Сумерки! – нашлась я, устремив глаза в темное пространство за очагом.
– Сумею уберечь милую, если разлука, как испытание! – быстрой скороговоркой оттарабанил он.
Я снова долго шлепала губами, проверяя. Сошлось!
– Лимон! – углядела я на маленьком приставном столике вазу с фруктами.
– Любить и мучаться одному надоело!
– Пингвин! – вспомнила я про северный антураж.
– Прости и не грусти, виноватых искать не надо.
– Снег!
– Сильно нравятся единственные глаза.
– Пиво!
– Прости и вернись обратно.
– Япония! – выдохнула я в полной уверенности, что уж теперь-то он запнется хоть на секунду.
– Я прощаю обиду, не измену, ясно? – он радостно вскочил. – Ну что, съела? На Японии она меня поймать захотела! Да мне все равно, какое слово. Они все для меня – как семечки! Раз – и ядрышко выплюнул.
– Здорово! – искренне восхитилась я. – А где это ты так натренировался?
– А в детстве еще. Так мы с пацанами мозги дрессировали. Давай теперь ты!
– Нет, – мне очень не хотелось опозориться. Ведь если он не имел в виду вот так сразу, тривиальный секс, а пытается взять меня интеллектом, то не все потеряно! Уж что-что, а голова, слава богу, у меня всегда работает отменно.
– Ну, давай, попробуй! – уговаривал он. – Чего-нибудь простенькое. Например, – Вован на секунду задумался, – леди!
– Леди? Люблю… есть… днем… и…
– Чего «и»? Слово на «и» должно быть! Давай другое. Клен.
– Клевая лодка едет… навстречу! Ура! Получилось! – подпрыгнула я.
– Ну, более-менее, – согласился он. – Только ты просто предложение составила, а должно быть какое-то обращение или объяснение в любви.
– Почему? Такого уговора не было, – возмутилась я. – Чего это ты на ходу правила меняешь?
– Ну, да, не было, – кивнул он. – Просто в этой игре такие правила изначально заложены. Мы же вроде как для девчонок в слова играли. Понравиться хотели. Потому и фразы такие придумывали. Вот, видишь, – он закатал рукав свитера, показав мне неровную татуировку «ИРКА». – Как думаешь, что это такое?
– Жену твою бывшую так звали, – выпалила я и тут же прикусила язык, понимая, что ляпнула несусветную глупость.
Он не обиделся.
– При чем тут жена? Этой татуировке уже лет тридцать! Хотя ту девочку тоже Ирой звали. Но это не имя.
– А что?
– Расшифруй!
– С любовью?
– Конечно!
– Ира… родная… Нет! Имя… родное … кровью… Нет. И радость красоты ащущаю. – Я сделала упор на «а».
– Ты что думаешь, мы совсем безграмотные были? Не знали, как слово «ощущаю» пишется? Или ты серьезно? – он пристально посмотрел на мое, видимо, не очень умное в тот момент лицо.
– Ну а какие слова еще на «а» есть? Амбал, астра, априори, агат, астрал…
– Ладно, не мучайся! Тут, в самом деле, тренировка важна. А «ИРКА» – это «и разлука кажется адом».
– Странная расшифровка, незаконченная какая-то.
– Точно, там словесное приложение полагалось, вроде стихов: «если тебя нет рядом». Я татуировку показывал, а стихи читал.
– И как?
– Что «как»?
– Ну, Ира-то эта заценила?
– Нет, – он засмеялся, – я тогда так страдал! И, кстати, моя законная тоже нос от этой игры воротила. Иры, наверное, все такие. Вот тебя как зовут? Точно ведь не Ира?
– Угадай!
– Не, не буду. Я по женщинам не специалист. Робкий очень. Мне проще лишний миллион заработать, чем женщину соблазнить. Сама скажи.
– Даша.
– Шутишь? – он как-то удивленно напрягся.
– Паспорт показать?
– Нет, точно Даша? Клево! – он снова как-то по-детски обрадовался. – С Дашами мне везет. Только странные вы какие-то… Слушай, – он вдруг посмотрел на меня как-то по-новому. – А чего ты в таком наряде? У меня на яхте что, бал? Неудобно же в таком платье ходить…
– Еще как, – вздохнула я. – Мы на Балу Роз были, а потом сразу сюда.
– С кем?
– С Тимуром Дацаевым.
– А! – он кивнул. – С Ложкой? Так это он волка изображал? Кокоса наелся?
Теперь кивнула я.
– Ясно. Хочешь переодеться? Правда, у меня тут только вот это, – он показал на развешанные наряды. – Камлейку хочешь? Лучшая мастерица расшивала. Правда, она тоже не очень удобная, ее поверх кухлянки надевают. Нравится?
– Очень! – искренне отозвалась я. – Шедевр! Но я в ней утону. Ладно уж, помучаюсь в своем.
– На, одевайся! – Вован одним движением сорвал с вешалки красную расшитую рубаху. – Я хоть полюбуюсь. Не бойся, отвернусь.
Я лихорадочно соображала, что делать. С одной стороны, если я надену эту рубаху и перепояшусь каким-нибудь пояском, то буду неотразима. С другой… А, была не была!
Забившись в самую темноту чума, я быстренько скинула платье и натянула рубаху. Камлейка (вроде так он ее назвал?) оказалась неожиданно тяжелой и плотной. Она доставала мне почти до щиколоток и стояла колом.
– Ну? – Ефрамович чем-то тихонько щелкнул, и в моей части чума стало светлее. – Красавица! – удовлетворенно улыбнулся он. – Сейчас я еще и музыку включу.
Снова щелчок, и сразу со всех сторон полилась музыка. Какие-то завывания, скрипы, надсадные стоны грубых струнных инструментов.
– Наш эскимосский ансамбль, национальный. Нравится? Хочешь потанцевать?
– Не могу, – я с ужасом представила, как мотыляюсь в этой тяжеленной рубахе по чуму под звуки не то сопелок, не то кряхтелок. – Мне на балу князь Альбер ногу отдавил.
– Вот носорог! – возмутился Вован. – Может, док тора? Не хочешь? Ну тогда так походи, для красоты.
Шурша бисерными полами и позванивая какими-то металлическими висюльками, усеивающими камлейку, я прогуливалась по оленьим шкурам. Туда-сюда, туда-сюда…
– Красота, – в глазах главного форбса России блеснули слезы. Он опустился на пол, наверное, оттуда любоваться мною было еще приятнее. – Иди сюда, Даш.
Готовая ко всему, но не на все, я опустилась рядом. Меж шкур светлел небольшой островок песка, желтого, тщательно промытого, аж сверкающего. От самих шкур песок отделяла низенькая оградка, сантиметров в двадцать высотой, собранная из цветных камушков, чем-то сцепленных меж собой. Свет, падающий откуда-то сбоку, освещал ровно пространство этой песочницы. Не выходя за контуры оградки.
– Смотри!
Указательным пальцем Вова вывел на ровном песке какого-то уродливого бегемота, стер одним движением ладони, принялся рисовать снова, уже тщательнее. Карта! Он рисует карту!
– Смотри, – повторил он. – У меня в губернии народу на пятнадцать тысяч больше, чем в этой Монаке, про территорию я вообще молчу: на нашей площади можно разместить триста пятьдесят тысяч таких княжеств. Тысяч, понимаешь? У них на квадратном километре толкается больше шестнадцати тысяч народу. Давка, пробки, дышать нечем! А у меня – семь человек. Зови, не доаукаешься! Есть разница? А цены здешние? Это ж форменный дурдом! Ну, скажи, чего все сюда прутся?
– А ты?
– И я, – грустно сказал он.– Но я – за опытом! А также, чтобы национальный престиж поддержать. Если не я, то кто?
– Действительно, – согласилась я. – А какой опыт ты тут перенимаешь?
– Разный, – сказал он уклончиво. – Вот у нас выборы. А монарх – он пожизненно. Есть разница?
– Конечно, – снова кивнула я. – Так ты хочешь пожизненным губернатором остаться?
– Губернатор пожизненным не бывает. Только царь.
– Какой царь, Вов? У нас демократия.
– Вот именно. Президент. А его обязаны переизбирать. Я поэтому и баллотироваться не хочу.
– Так ты хочешь сразу в цари? – сообразила я. – Чтобы навсегда?
– Ну, так далеко я не смотрю, – засмущался Вован. – Но мне кажется, что нынешнее положение дел не очень справедливо. Я – правитель четырех процентов огромной территории России. И – простой губернатор, даже не князь. Почему? А ведь русские цари издревле именно из князей выходили!
– Непорядок, – поддержала его я. И вдруг сообразила, что в монархических претензиях далеко не одинока. Это открытие меня неприятно поразило. Немного успокаивало одно: Ефрамович – мужчина, потому никак не сможет претендовать на моего Митю. Хотя… Интересно, в Монако разрешают однополые браки? Да нет, чего это я! У монаршей четы обязательно должны быть дети, наследники престола. Так что Вовану лучше принцессу поискать. Кстати, Стефания-то свободна!
– Вова, – уже подхватилась я дать добрый совет, взглянула на него и вдруг увидела, что он… плачет.
Крупные слезы катились по небритым щекам, оставляя в рыжеватой щетине жемчужные бороздки.
– А знаешь, почему я вообще согласился на губернаторство? – он смущенно смахнул слезы с лица. – У меня в детстве, когда мы в Коми жили, мечта была – живой олененок. Дядя Абрам, мой дядя, игрушку мне подарил – тряпичного олененка, в горошек, с коричневыми рожками. Я его так любил! Спал с ним, кормил его, в снегу купал… И мечтал: вот вырасту, будет у меня своя яранга, большая семья, много детишек, все в ярких кухлянках, крепкие, румяные, жена – красавица, а возле яранги – мои олени пасутся. Целое стадо!
– А чем яранга от чума отличается?
– Да ничем! Ты думаешь, почему я с Иркой развелся? Весь мир предположения строит, и никто в точку не попал! А вопрос, между прочим, принципиальный и политический: она в яранге жить не хотела! Лондон, Париж, в худшем случае – Подмосковье. А я там дышать не могу! Только работать…